Без помощи вашей - Роман Евгеньевич Суржиков

Огонь в груди. Боль отдается в сердце, в легкое. Дыхание сбивается. Лихорадка.

Эрвин просыпается среди ночи, дрожа в холодном поту. Хочется орать от обиды: неужели хворь вернулась?! После всех стараний? Опять?!

— Джемис, — зовет он, — Джемис!

Воин подхватывается, словно по тревоге.

— Да, милорд.

— Принесите змей-травы.

— Ночь, милорд. Не дождаться ли утра?

— Нет. Сейчас.

Джемис уходит. Стрельца нет в землянке — он спит на улице, охраняет лошадь воина от волков. Тянется время. Лихорадка не утихает. Эрвин боится притронуться к ране и ощутить снова ту жуткую, тугую и горячую плоть.

Когда Джемис возвращается и зажигает факел, Эрвин спрашивает:

— Вы были у Ложа?

— Да, милорд.

— Видели место, где на нас напали?

— Да, милорд.

— Вы… Джемис, вы похоронили их? Я был ранен и не мог…

— Похоронил.

— Благодарю…

Джемис садится возле лорда, готовит ядовитый сок, смачивает кисть. Говорит:

— Почему вы спросили об этом, милорд?

— Просто хотел знать, похоронены они или все еще… лежат.

Джемис медлит, трогает лоб Эрвина, снимает повязку и осматривает рану.

— Скажите, милорд, эти люди — нападавшие — кто они были?

— А почему вы спросили об этом? Точнее, почему сейчас?

— Раньше не думал, что вы мне ответите.

— Правильно. Не ответил бы. Но почему сейчас?

— Сомневаюсь, что вы доживете до утра.

— Доживу, уж поверьте.

Эрвин и сам не слышит веры в своих словах. Воин касается раны кистью… и в тот же миг падает темнота.

В ней мертвецы, коршуны, волки. Все жрут: и Эрвина, и друг друга. Толпятся вокруг него — лежащего, — огрызаются, выдирают друг у друга клочья мяса. Эрвин орет… нет, шепчет:

— Я выживу… Я увижу сестру…

Мертвецы растаскивают его по кусочкам, швыряют лакомство волкам. От туловища остаются лишь голые ребра, сквозь них прорастает змей-трава…

Свет.

Вода льется с потолка. Джемис сидит в землянке, возле Эрвина. Ждет, когда лорд проснется. Точнее, проснется ли.

— Видите, — тихо произносит Эрвин, — я же обещал…

Джемис подает ему воды, протирает влажным платком лицо и шею.

— Кто это сделал с вами?

— В основном, я сам… Но начал дело механик Луис.

Джемис недоверчиво склоняет голову.

— Этот сопляк пытался вас убить?

— Он всадил нож на ладонь левее моего сердца. Или пытался убить, или хотел почесать мне грудь — кто знает. Чужая душа — потемки.

— Луис, этот южный мышонок! И ему достало духу убить лорда!..

— Ну да, он же не северный кайр, куда ему…

— Вы не в том состоянии, чтобы так шутить, милорд.

Эрвин облизывает губы: они так приятно прохладны от дождевой воды.

— Я должен попросить у вас прощения, — говорит Эрвин.

— За что?

— Луиса наняли расправиться со мною. Он хотел замаскировать убийство под несчастную случайность. Попытался сделать это на болоте: шел передо мною и надрезал сеть. Я ничего не заподозрил. Затем Луис украл змею у Кида и подкинул в мой шатер. Тогда я заподозрил вас. Вот за это прошу прощения.

— Пустое, милорд, — говорит Джемис. Он лжет. Заметно, что этих слов воин ждал очень давно.

— И еще, я благодарю вас, — говорит Эрвин.

— За что, милорд?

Эрвин усмехается.

— За ваше идиотское чувство юмора! Полдороги Луис был в центре внимания солдат: вы с Хэнком следили за ним, чтобы устроить очередную пакость, а все прочие хотели видеть его реакцию. Если бы не такое пристальное наблюдение, Луис имел бы куда больше возможностей подстраивать ловушки. Вероятно, я не дожил бы даже до Реки.

Джемис взвешивает услышанное и, наконец, понимает, что Эрвин не шутит.

— Вы знаете, кто нанял Луиса? Кто и почему хотел вашей смерти?

— Думаю, что знаю.

— Скажите, милорд.

— Не сейчас. Потом… Не думайте, я выживу.

Темнота.

Возврат.

Джемис приносит воды, дает Эрвину напиться, вложив в губы горловину бурдюка. Кормит мясом с орехами и лесными ягодами. Снимает повязку, придирчиво оглядывает рану.

— Становится лучше, милорд. Гноя почти не осталось. Еще раз обработаем дрянью, и можно будет зашить.

— Вы умеете зашивать раны?

— Нет, милорд. Как и вы.

— Прекрасно.

— Прекрасно, милорд?

— Освоить новое дело — разве не прекрасно? Да еще такое полезное, как шитье!

Джемис смазывает рану соком. Находит среди вещей лорда кривую медицинскую иглу, заправляет нить, примеривается. На его месте Эрвину было бы сложно воткнуть иглу в живую плоть человека, однако Джемис не испытывает таких затруднений. Его пальцы движутся спокойно и твердо. Эрвин кривится от боли и впивается ногтями в собственные ладони, чтобы сдержать стон. Впрочем, ясно, что воин справился с делом наилучшим образом.

— Благодарю вас, Джемис. У вас явный талант к швейному ремеслу.

— Приятно слышать, милорд, как высоко вы меня цените.

Он уходит, и Эрвин взвешивает на языке слова: «это была шутка». Не сказав их, теряет сознание.

Темнота заполнена тревогой и болью. Рана пульсирует и жжет, а сон почему-то все длится, не прерываясь, и боль пробирается все глубже, до самого сердца. Биение становится тяжелым и гулким, будто гонг. Ход марширующего войска. Сапоги по мостовой: гвардейские сапоги, какие носит имперская пехота. Алая кровь бьется в груди, ища отверстие. Алые рубахи — в тон фамильного цвета Династии. Алые очи в искровых копьях. Боль все острее, все больше напоминает удар искры — не мгновенный, но растянутый во времени, нарастающий до визга.

Эрвин пытается проснуться, открыть глаза, и веки поддаются, и он видит тронную залу. Огромный лазурный престол на мраморных ступенях, и владыка Адриан — такой огромный, что еле помещается в кресло — лукаво произносит:

— Думаете, мне нужна ваша помощь, чтобы править моей империей? Вы так наивны, лорд Эрвин. Глупый, глупый человечек.

Он поднимает руку и указывает пальцем в грудь раненому. Там, внутри, жжение становится невыносимым, и Эрвин впивается пальцами, силясь выцарапать из тела огонь…

— Проснитесь, проснитесь!

Свет. Джемис крепко держит Эрвина за руку.

— Вы повредили швы, открылось кровотечение. Придется наложить заново.

— Холодная тьма…

— Сочувствую.

Джемис берется за иглу.

Темнота…

Свет…

Темнота…

* * *

Мир, возникший из темноты на этот раз, чем-то отличался.

Потолок из замшелых бревен, сырая земля вместо пола, свет сквозь оконце во входном щите. Все прежнее… только на полтона ярче.

Эрвин встал —