Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I - Борис Галенин

Когда я наезжал в Петербург, то всегда останавливался у моего отца, бывшего тогда Членом Государственного и Военного Советов. Семен Иванович в свободное время заходил к нам и норовил попасть в те часы, когда мой отец отдыхал.

Через несколько дней после подачи мною записки об “угольном кризисе” вечерком зашел к нам Семен Иванович и таинственным шепотом начал меня расспрашивать, знаю ли я что-либо о том скандале, который разыгрался на южных железных дорогах, оставшихся без топлива. Я попробовал прикинуться, что ничего не знаю, ибо хотелось узнать, в каком виде он знает это дело и из каких источников, да, кроме того, вопрос этот был “секретный”, и болтать о нем я не желал.

Семен Иванович, как оказалось, знал уже все об “угольном кризисе”; он только не знал автора секретного рапорта, но знал, что вопрос был доложен Военному Министру — Генералу Куропаткину.

В описываемое время мне часто приходилось наведываться в Петербург, в Главный Штаб, и каждый раз я неизменно виделся с Семен Ивановичем, и он держал меня в курсе хода дела по “угольному кризису”. В следующее наше свидание он сообщил мне, что дело было доложено Государю Императору и Его Величество пожелал лично ознакомиться с этим делом в полном объеме и Высочайше повелел назначить особую Комиссию, которая должна была на днях собраться в Аничковом Дворце под Личным Его Величества Председательством, и даже назвал мне день, в который комиссия должна была собраться.

Недели через две приехал я опять в Петербург. Вечером ко мне зашел Семен Иванович. Он был в состоянии полного недоумения и рассказал мне следующее: за неделю до дня, назначенного для первого заседания Комиссии под Высочайшим Председательством, в пятницу, около 10 часов вечера на квартире у Военного Министра зазвонил телефон. Дежурный чиновник подошел к аппарату. Вызывали из квартиры Министра Финансов. Состоящий при нем чиновник спрашивал: может ли генерал Куропаткин принять Сергея Юльевича Витте сегодня же вечером? Доложили генералу Куропаткину. Ответ последовал утвердительный, и около 11-ти часов вечера С.Ю. Витте пожаловал на квартиру к генералу Куропаткину и был им принят в кабинете. Вопрос был весьма секретный, ибо собеседники заперлись в кабинете. Приблизительно через час Витте уехал.

На другой день, в субботу, генерал Куропаткин возвратил в Главный Штаб доклад по “угольному кризису” и написал записку, в которой сообщил, что он сам доложил все дело Его Величеству, Государь Император остался вполне удовлетворенным докладом Военного Министра и Комиссию по расследованию “угольного кризиса” повелел отменить. Вопрос с углем канул в вечность.

Так совершилось что-то непонятное.

Было ли здесь совершено предательство НИКОЛАЯ II и РОССИИ? Если было предательство, то было оно совершено за плату или бесплатно, по убеждению и под чью диктовку?

Пусть господа Историки разберутся хотя бы теперь…»

Пытаемся, Ваше Превосходительство, пытаемся разобраться.

«Но несмотря на секрет этого дела, оно очень быстро распространилось по Петербургу; в чем именно было дело, точно никто не знал, но по городу ходили слухи о ночном посещении генерала Куропаткина Министром Финансов, причем говорили, что Витте предъявил Куропаткину требование такого свойства: “Или потрудитесь сделать надлежащий доклад Государю и отменить назначение угольной Комиссии, и тогда я Вам обещаю мою дружбу и поддержку, или, в противном случае, поверьте, что я сумею доложить дело как захочу, а Ваши дни как Министра будут сочтены”.

Имели какое-нибудь основание эти россказни, или нет, я в то время, конечно, знать не мог, но знал безусловно одно: с углем было совершено крупное преступление, категории предательства РОССИИ. Это преступление было мною обнаружено, и о нем было донесено Главному Штабу. Не мог Главный Штаб заниматься укрывательством преступлений! И из всего этого ничего не вышло!

С моей точки зрения, эти данные, безусловно, доказывали мне ПРЕДАТЕЛЬСТВО, в котором был замешан генерал Куропаткин, и никто в этом разубедить меня не мог.

Все изложенное здесь, не имея прямого отношения к Истории Русско-Японской войны, приведено мною с некоторыми подробностями только для того, чтобы читатель мог ясно себе представить, какого взгляда еще задолго до войны был я на господина Витте и генерала Куропаткина, и тогда станет понятен тот пессимизм, который сопровождал меня после назначения генерала Куропаткина Командующим Маньчжурской Армией.

Что же касается рассказа о ночном визите Витте к генералу Куропаткину, то совершенно случайно я наткнулся впоследствии на подтверждение его, и вот при каких обстоятельствах: года через два по окончании войны, помнится, в конце 1907 года, я посетил свою двоюродную сестру Ольгу Никтополеоновну Гордеенко, проживавшую на Фонтанке, 112 в Петербурге. Она была женщина очень умная, большая патриотка, следила внимательно за всеми событиями и интересовалась вопросами моей службы, и я рассказал ей “старинную историю об угольном кризисе” как подтверждение моей неприязни к генералу Куропаткину и Витте.

За чайным столом, ибо разговор происходил за вечерним чаем, кроме нас, сидели ее двенадцатилетняя дочь и их хороший знакомый — господин средних лет, в сером. Господин этот вступил в разговор и спросил меня:

— А хотите Вы знать, о чем в этот вечер говорили между собою г. Витте и г. Куропаткин?

— Знать это я бы, конечно, очень хотел, но раньше этого меня интересует вопрос: каким образом дело, столь тайное, можете Вы знать?

— О! Это очень просто: я в то время состоял чиновником при Витте, ведал многими секретными делами, и именно я был при Министре дежурным в тот вечер, когда Витте ездил к Куропаткину. Я же переписывал и особый по сему поводу секретный доклад и был в курсе этого дела.

В описываемую Вами ночь Сергей Юльевич предложил генералу Куропаткину замять “угольную Комиссию”, пообещав генералу Куропаткину в будущем всяческую поддержку в делах перед Государем, а в противном случае он пригрозил, что употребит все свое влияние на Государя, чтобы генерал Куропаткин был уволен с поста Министра. Генерал Куропаткин сдался и сразу подчинился Витте и сделался навсегда его верным рабом.

Таким образом, подтвердились данные, рассказанные за шесть лет до этой встречи Семеном Ивановичем Езерским». 

О генералах и штабных писарях

«В главе десятой своих мемуаров С.Ю. Витте описывает генерала Куропаткина и называет его “храбрым генералом с душою штабного писаря”.

Вообще, уже давно в наших штатских интеллигентных кругах установилось почему-то презрение к нашим “штабным писарям”.

Может быть, осуждения заслуживали волостные, губернские и прочие писаря… но что касается наших военных писарей строевых штабов и полковых, то сравнение души Куропаткина с душою штабных писарей может оскорбить писарей, а не Куропаткина!

За мою долгую службу в Генеральном Штабе я не помню ни одного писаря, который мог бы вызвать мое осуждение; за всю мою службу мне даже голоса ни разу не пришлось повышать на моих писарей, я не помню ни одного с их стороны “проступка” и заявляю, что каждого из них в нравственном отношении я ставлю выше нравственного облика генерала Куропаткина.

Я бы вывел другое заключение: я бы сказал, что в нем замечались признаки скорее “рабьи” — раба, которому барин многое поручил, раба, который раболепствует перед господином, но заносится перед прочими ему подчиненными; человека, который сам нуждается в “господине”, который мог быть таким, каковым окажется его “господин”.

Первым его “господином”, которому он совершенно искренне и глубоко поклонялся, был Скобелев, и в этом поклонении был прекрасен и Куропаткин.

Но Скобелева не стало, и через некоторое время Куропаткин попадает под влияние другого “господина” — Витте, и с этой минуты, корча из себя вельможу, он делается рабом Витте и служит ему “верой и правдой”.

Итак, Куропаткин как офицер Генерального Штаба, знавший Крымскую кампанию и роль в ней Англичан, участник Русско-Турецкой войны и храбрый воин той победоносной армии, которая не была допущена в Константинополь Англичанами, поклонник Скобелева и участник составления его плана похода на Индию, т.е., иначе говоря, естественный враг Англичан, после часовой беседы с Витте делается его рабом и союзником Англичан, и рабом неверным своего Государя».

Любопытно, что «рабом не ленивым, но лукавым» своего Государя, то есть по сути «рабом неверным», называет уже самого Витте в своем исследовании о нем наш современник Валентин Иванович Мае лов, явно не сговариваясь при этом о терминологии с Федором Петровичем Рербергом{483}.