Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

— Что?! Я не позволю вам, вы слышите!

— Послушайте, милый мой мальчик, вы ещё покомандуйте мне тут, в моей же больнице! Закрывайте рот, и поворачивайтесь, я не собираюсь ждать вечно.

— Марина Викторовна, я вас умоляю, не нужно! Со мной всё в порядке, я клянусь вам! Спросите Викентия Иннокентьевича…

— Викентия Иннокентьевича я, непременно, спрошу. Как только он вернётся. Завтра утром. А сейчас…

— Господи, нет! — Застонал Авдеев. — Вы не понимаете! У нас с ним был уговор! Я абсолютно здоров, я клянусь вам!

— Ничего не знаю, Сергей Константинович. Ничего не знаю, и не желаю слушать ни о каких уговорах! В отличие от моего мужа, я с вами ни о чём не договаривалась. А от промывания хуже не будет, уж поверьте моему врачебному опыту. Сами удивитесь, какое облегчение испытаете потом, хе-хе, — тут она не сдержалась, и рассмеялась злорадно, и от этого её смеха у Сергея Авдеева мурашки побежали по всему телу.

Он поджал колени и отодвинулся к стене, как можно дальше, с ужасом глядя на это чудовище в белом больничном халате. Увы, не все доктора оказались такими же ласковыми и заботливыми, как его Сашенька, его милый добрый ангел.

— Я долго буду ждать? — Полюбопытствовала Воробьёва.

— Позовите сюда мою мать! Она объяснит вам! — Не унимался Сергей.

— Авдеев, сколько вам лет? В таком возрасте как-то неловко, право, прятаться за материнской юбкой! Не пора ли самому научиться говорить за себя?

— Да как вы смеете?! — Возмутился он. Может, внешне Серёжа никогда своей надменности и не демонстрировал, но в глубине души он прекрасно помнил, что он — граф, дворянин. И эта сушёная вобла не имела ни малейшего права так с ним разговаривать.

— Ладно, так я и думала, что миром дело не решить, — устало вздохнув, объявила Воробьёва. И, подойдя к двери, позвала негромко: — ребята…?

Ребят было аж трое, это Марина решила перестраховаться лишний раз, учитывая Авдеевские немалые габариты. Парень, при полнейшем отстуствии спортивности, был довольно широк в плечах, так что двое могли бы с ним и не справиться. А Марина Викторовна хотела быть уверенной, что её маленькая месть пройдёт на ура. Плевать она хотела на Викентия, и уж тем более на его уговор с этим сопляком! С Викентия, впрочем, спрос невелик — продажная душонка, горбатого могила исправит! А вот парня следовало бы проучить, чтобы знал.

Вряд ли от этого что-то изменится, и уж точно от такой унизительной процедуры Авдеев не поумнеет, но Марина Викторовна прямо-таки жаждала отвести душу. А ещё она была страшно зла на него, и мечтала отыграться за все Серёжины грешки. И не было для неё зрелища слаще, чем его испуганная побледневшая физиономия, когда благородный граф брыкался и кричал, как девчонка, пока крепкие руки санитаров сжимали его запястья и щиколотки.

— Авдеев, лучше расслабьтесь, — пряча улыбку, произнесла Марина, — тогда, обещаю, будет не так больно.

Его крики, раздававшиеся по всей больнице, разбудили бы даже покойника, что уж говорить об офицере Владимирцеве, который был скорее жив, чем мёртв. Он открыл глаза, и сразу же зажмурился от яркого света лампы, бьющей в лицо.

— Я сейчас уберу, — чей-то голос над его головой, незнакомый, женский. Мелькнули белые полы халата, светлые волосы. Должно быть, Вера. Вторая медсестра, которая раньше приходила к нему, до того, как её сменила Александра… Александра… Сашенька…

Владимирцев улыбнулся против воли, и вновь открыл глаза, когда Вера погасила лампу, и включила торшер, что стоял на столе.

— Как вы? — Тихонько спросила она.

— Где… где Саша? — Вместо ответа произнёс Владимирцев, и вновь поморщился от нестерпимой боли, сковавшей его левую ногу.

— Саша… спит, — негромко ответила Вера, — она весь вечер просидела подле вас, ждала, пока вы очнётесь… выбилась из сил, бедняжка.

— Я хочу её видеть, — вроде бы, не настойчиво, а скорее жалостливо произнёс Владимирцев, будто доверял Вере свою самую большую тайну. Та смилостивилась, улыбнулась кое-как, и кивнула.

— Я её разбужу и позову к вам, но для начала скажите — как вы?

— Хорошо, вот только голоса какие-то вокруг… Это у меня в голове или и впрямь кричит кто?

— Какой-то буйный пациент, — Вера пожала плечами, — у нас в этом крыле часто кричат. Вам не нужно ничего? Попить, быть может? Или лекарство?

— Сашу… пожалуйста, позовите ко мне Сашу… мне кроме неё в этой жизни уже ничего не нужно… — Прошептал Владимирцев, и вновь закрыл глаза. Ему снился какой-то сон. Впрочем, он сам затруднялся сказать, сон ли это был, или его фантазия. Такая яркая, обжигающая своим теплом фантазия, где они — вместе, рука об руку, идут по зелёному лугу, залитому солнечным светом. Она рядом с ним, такая улыбчивая и весёлая, смеётся. А он — на ногах, и даже не хромает. И вот, он опускается на одно колено, то самое болезненное левое колено, срывает для неё цветы, и говорит, что любит и будет любить её до конца жизни. А она ничего не говорит в ответ, но на губах её улыбка. Лёгкая, скромная улыбка…

Владимирцев не знал, сколько пролежал в таком состоянии, но в себя пришёл лишь когда почувствовал, как на лицо его капают чьи-то горячие слёзы.

— Саша…? — Он открыл глаза, и увидел то, что так хотел увидеть вот уже столько времени — её красивые, рыжие волосы… Господи, как он любил её! — Сашенька, прошу вас, не плачьте…

— Простите, Владимир Петрович, это я от радости, — прошептала она, и, не сдержавшись, обняла его за шею и разрыдалась на его груди. Владимирцев, однако, в этот прискорбный момент почувствовал себя счастливейшим человеком. Просто потому, что мог вот так запросто обнимать её теперь, поглаживать своей рукой её спину, и её рассыпавшиеся по плечам локоны, такие мягкие, такие красивые…

— Саша, — тихонько позвал он, — вы ведь это сделали, правда? Я жив… значит, у нас получилось?

Он хотел услышать положительный ответ больше всего на свете, но Саша больше ни слова не могла сказать, и продолжала беззвучно плакать, прижимаясь к его груди.

— Я знал, я верил, я не сомневался в вас, — прошептал он, перебирая её волосы, — я ещё с самой первой минуты, как увидел вас, сразу понял, что смогу вам довериться! Сашенька, простите меня, я вёл себя недостойно офицера, недостойно мужчины! Мне так безумно стыдно за это, вы и представить себе не можете. Но я клянусь, я исправлюсь! Теперь непременно исправлюсь, вот увидите! Теперь мне есть, ради чего жить, ради чего бороться.

«Прошу тебя, пожалуйста, не говори ничего, не говори мне этих слов!» — заливаясь слезами, беззвучно молила его Саша, прекрасно понимающая, что после них прежними их отношения не станут уже никогда.