Талант марионетки - Кэрри Гринберг

– Как его звали?

– Патрик, а я называла его Пати.

– И он был твоим первым мужчиной? – Сесиль пододвинулась к ней поближе, заговорщически понижая голос.

Жюли кивнула в знак согласия. Как странно, в Бурже она никогда не стала бы о таком говорить, но нравы Парижа до сих пор удивляли ее. Здесь считалось в порядке вещей не только менять партнеров, как перчатки, но и заявлять об этом во всеуслышание. Марианна ван дер Меер совершенно не стеснялась того, какую выгодную партию себе нашла, Аделин недавно рассталась со своим женихом, с которым жила вне брака, да и сама Николь не отличалась постоянством и не раз жаловалась, что очередной мужчина просто воспользовался ею.

– Мне пора бежать, скоро закончится спектакль! – воскликнула Сесиль и вскочила с насиженного места. Она еще пару минут вертелась у зеркала под ехидные комментарии Николь. Тюбик темно-красной помады проворно рисовал чувственные губы, а запах духов, которые Сесиль вылила на себя, чувствовался даже в коридоре.

– Удачи, дорогая! – Николь послала ей воздушный поцелуй, и Сесиль умчалась, махнув на прощание длинным шарфом. – Она встречается с Этьеном, – пояснила Николь, когда дверь за товаркой закрылась.

– С Этьеном? Правда? – пробормотала Жюли, не открывая глаз.

– Не думаю, что это серьезно. Это же Этьен.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, – протянула Николь, собирая грязную посуду, – он никогда не отказывает себе в удовольствиях. Впрочем, если это ей нравится, то остается только порадоваться за Сесиль. Разве кто-нибудь откажется от такого шанса?

– Дениз, – засмеялась Жюли. – Иногда она отпугивает мужчин своей враждебностью, как амазонка.

– Может быть, она не так уж и неправа!

Жюли вытянула усталые ноги и потянулась. От выпитого на голодный желудок вина ее совсем разморило, и дорога домой через весь город представлялась ей кошмаром.

– Эй, смотри не засни тут! – Николь потрясла ее за плечо. – Я побежала, хочу встретиться с Дениз и Себастьеном. Хотим сегодня еще заглянуть в «Лягушку». Ты пойдешь?

– Я, пожалуй, домой, – сонно отозвалась Жюли.

Николь наклонилась к ней и расцеловала на прощание в обе щеки, оставив на коже липкие следы помады.

Жюли устало плелась по полутемным коридорам театра. До окончания спектакля оставалось еще несколько минут, а это значило, что если она поторопится, то не попадет во всеобщую толчею и суету. Она думала о том, что завтра придется снова рано вставать и с новыми силами приступать к репетиции. Что она должна сделать все возможное, чтобы не заставить Дежардена вновь разочароваться в ней. И еще почему-то о том, что работа в театре «Модерн» никогда не доводила ее до слез, а усталость всегда была приятной.

– Мадемуазель Дигэ, – окликнул ее низкий обволакивающий голос, и она, вздрогнув от неожиданности, обернулась.

– Мсье Тиссеран! – чуть испуганно произнесла девушка. – Добрый вечер!

Директор театра вышел из боковой двери как раз в тот момент, когда Жюли проходила мимо. Отчего-то она была уверена, что здесь сплошная стена, и теперь удивленно смотрела на дверь: вот она, покрашенная белой краской, двустворчатая, с позолоченной ручкой.

– Ты ведь теперь играешь Корделию второго состава, – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес директор. Она на всякий случай кивнула.

– Вам что-то говорил обо мне мсье Дежарден?

– Нет. А должен был? – Он изогнул одну бровь и пронзительным взглядом посмотрел на молодую актрису.

– Нет, вряд ли…

– Я и без него знаю, что ты стараешься, но этого мало, – голос директора стал более суровым, и по спине Жюли побежали мурашки. – Нужно соответствовать этому театру, а это дано не каждому.

– Я пытаюсь, мсье…

– В тебе есть потенциал, я знаю, – продолжил Тиссеран. – Но об этом должны узнать и остальные.

– Да, я все понимаю, я постара…

Но он уже развернулся и пошел прочь, поигрывая тростью в руке. Через какое-то мгновение темнота поглотила его высокую фигуру, а Жюли все еще продолжала смотреть ему вслед.

Складки тяжелого бархата поехали в стороны – вот уже третий раз подряд. Актеры растянулись цепью и медленно пошли вперед навстречу нарастающей лавине аплодисментов, кланяясь и устало улыбаясь. Зал был полон, он переливался и блестел, сливался в единую шумную толпу. Жанна д'Арк стояла в самом центре, между Марком Вернером и Рене Тиссераном, и рассеянно улыбалась публике. Каштановые волосы, убранные назад, открывали лицо Мадлен Ланжерар. Белое платье с грубой веревкой вместо пояса было точно таким, как на сотнях афиш «Святой Иоанны» Бернарда Шоу, что красовались на многочисленных тумбах. Во всех движениях и в выражении лица актрисы все еще сияла ее Жанна, прекрасная в своей простоте, прошедшая через огонь и очищенная им. Она неловко сжимала в руках несколько букетов, а за теми цветами, что лежали у ее ног, уже не наклонялась.

Скрывающийся за кулисами худощавый суетливый человек в круглых очках резко махнул рукой технику, с которым его разделяла сцена, и тот потянул за тяжелый рычаг. Занавес сошелся ненадолго, а когда распахнулся вновь, на сцене стояла одна-единственная женщина. Она сделала несколько шагов вперед, раскинув руки, и зал взорвался овацией – самой долгой за сегодняшний день.

Но даже гром аплодисментов не заглушал гула, стоявшего теперь в театральных коридорах. Рабочие сцены смешались с актерами, которые не торопились уходить в гримерные, переговаривались и похлопывали друг друга по плечам. Человек в круглых очках теперь искал режиссера, а сутулый пожилой мужчина в рабочем халате вслух пересчитывал бутафорские алебарды, которые сдавали ему статисты, изображавшие стражников. Из тени кулис за сценой внимательно следил светловолосый веснушчатый молодой человек в распахнутом пальто. Он обмахивался шляпой и пристально наблюдал за Мадлен, особенно хрупкой с огромной охапкой цветов. Наконец занавес опустился окончательно, и актриса направилась за кулисы – но в противоположную сторону.

Франсуа Линьер заторопился по коридору, огибавшему сцену, на ходу бормоча извинения, хотя в царившем хаосе никто не обращал на него никакого внимания. Его пальцы сжали потертое свидетельство журналиста газеты «Ле миракль», и он решительно двинулся наперерез примадонне.

Вот уже третий вечер кряду Франсуа дежурил в театре во время спектаклей с участием Мадлен Ланжерар, но пока безуспешно: накануне дива упорхнула, тесно окруженная толпой поклонников, и журналисту не удалось даже приблизиться к ней. Со дня не слишком удачного интервью с Аделин Баррон пролетело уже несколько дней, и Франсуа должен был во что бы то ни стало обеспечить себя материалом для следующей публикации, и чем скорее, тем лучше. Известная всему Парижу актриса казалась неуловимой, но журналист задался целью предоставить мсье Веру самое лучшее и подробное интервью с Мадлен. А когда этот молодой человек ставил перед собой задачу, он доводил дело до конца.

– Прошу прощения, мадемуазель Ланжерар! – скороговоркой проговорил Франсуа, нагнав актрису и стараясь теперь приноровиться к ее шагу. – Я из газеты «Ле Миракль» и был бы счастлив, если бы вы уделили мне всего пару минут.

Она лишь взглянула сквозь него затуманенным взглядом, как будто журналист был прозрачным, и даже не замедлила шага.

– Я не отниму у вас много времени, – убедительно сказал Франсуа и улыбнулся.

Но примадонна не удостоила его ответом: едва заметным жестом она легко отстранила непрошеного собеседника с дороги. Дверь ее гримерной с негромким стуком захлопнулась.

Журналист закусил губу и нахмурился, в одиночестве стоя в конце длинного коридора. Толпа, которая теснила его еще полминуты назад, отхлынула, как по волшебству. Интервью с Мадлен Ланжерар оказалось куда более сложным заданием, чем он ожидал. Но это не значило, что Франсуа готов сдаться. Напротив, он собирался найти другой способ достигнуть цели.

Она прислонилась спиной к закрытой двери и глубоко, с наслаждением вздохнула. Теперь можно расслабиться. Уже не нужно улыбаться и что-то отвечать всем этим людям на их неуместные вопросы. Она осталась одна – насколько возможно в этом театре.

Вытянутая в длину гримерная была сравнительно небольшой. Оклеенные выцветшими обоями в зеленую и золотистую полоску стены сужались и уходили в темноту. По обе стороны от зеркала над туалетным столиком висели два бра, дающие неяркий желтоватый свет. Каждый абажур поддерживала обнаженная дриада, томно изгибавшаяся на тусклом бронзовом основании. Кроме столика, изящной оттоманки и пары стульев здесь громоздился шифоньер, занимавший почти всю стену и еще больше сужающий комнату. Напротив него на полу выстроились в линию вазы, наполненные начавшими увядать цветами. Из-за полумрака комната походила скорее на келью, чем на гримерную примадонны. Из темных углов наползали тени, грозя поглотить остатки света.