Гномики в табачном дыму - Тамаз Годердзишвили

Режиссер и оставленные им актеры уселись за маленький столик помрежа.

— Повторим сцену Комиссара и Алексея из третьего действия, — сказал режиссер и, помолчав, раздраженно добавил: — Не понимаю, отчего молодежь такая невыдержанная?! — Он махнул рукой в сторону коридора, откуда доносился гул голосов. — Мне случилось как-то беседовать с умным, но весьма наивным молодым человеком, побывавшим в Третьяковской галерее. Его так взволновала картина Репина, что он пытался остановить кровь из головы убитого отцом сына, а потом перед шишкинским лесом сразу успокоился, — оказывается, отдохнул душой. Так вот, некоторые пьесы похожи на шишкинский лес. Не выношу таких пьес! Потому я и выбрал «Оптимистическую трагедию», что надеюсь — она взволнует зрителя. Как по-вашему, прав я?

— Правы, — коротко бросил Реваз.

— Начнем. Вот отсюда… — Режиссер перелистал пьесу и прочел: — «А вы, товарищ, всякий раз в разговоре…» Прошу, Нана.

Нана быстро нашла указанное место и начала:

— «А вы, товарищи, всякий раз в разговоре поначалу разные словесные букеты пускаете? Для впечатления?»

— «Как знать, разберитесь», — по памяти ответил Реваз.

Нана уже привыкла в способности Реваза с первого чтения, с первой репетиции запоминать диалоги, но режиссера поразила его память (этого, собственно, и добивался Реваз), и он просиял от удовольствия.

— Как, вы уже запомнили текст?

Шота Кевлишвили, главный режиссер драматического театра одного из крупных городов России, был приглашен в Тбилиси для постановки «Оптимистической трагедии». Но теперь распространился слух, что его якобы уговорили остаться здесь главным режиссером театра.

Нана улыбнулась и начала…

Н а н а. Ну, как этот, новый командир? Подозрителен, а?

Р е в а з. Ты будь поосмотрительнее с этим высокоблагородием. Я его помню.

Н а н а. И он помнит. Ну, а Вожак?

Актеры репетировали без особой охоты, с прохладцей, и режиссер решил «подбавить жару».

— Пьесу надо ставить совершенно по-другому! Надо увидеть то, чего не видят другие. Попробуйте произнести слова: «Старый Тбилиси». Что возникло перед вашим взором? Возникла одна и та же картина! Даже самые разные люди при этих словах представляют себе одно и то же! Так имеет ли она какую-нибудь ценность, если одинакова у всех? Зачем показывать зрителю то, что он и сам может представить, читая пьесу? Понятно, о чем я говорю? Продолжайте.

— Понятно, — сказал Реваз.

Н а н а. Ну, а Вожак?

Р е в а з. Что — Вожак?

Н а н а. У тебя с ним дружба?

Р е в а з. Не знаю. Не разобрать. На Каледина ходили вместе. Дружба, да какая-то такая…

Н а н а. Так я и думаю. Он тебя держит крепко.

Р е в а з. Н-но, меня! Я боюсь этого бугая?!

Н а н а. Боишься… Да-а, порядок вам нужен.

Р е в а з. Порядок? Научились? Выговариваешь без задержки: «порядок»! Да людям хочется после старого «порядка» свободу чувствовать, хоть видимость свободы. Вот до сих пор наглотались этого порядка… по пять, по десять лет… Говорить разучились!

Н а н а. Ты, например, как будто не разучился.

Р е в а з. Верно, не разучился. Повторяю за другими: «Вот не будет собственности… Значит, все будет чудно». Будет, опять будет… Слушай, ведь в нас старое сидит. Сами только и ищем, где бы чем разжиться, приволочь, отхватить. И во сне держимся за свое барахло! Моя гармонь, мои портянки, моя жена, моя вобла. Человека за кошелек казнили. Мало — двоих. Исправится ли человек? Переломит ли он себя? Этакая маленькая штучка — «мое». На этой вот штучке не споткнуться бы. Эх, будут дела.

Н а н а. Легче, форменку порвешь… Ты что же, думаешь, мы этого не видим? Слепые? Мы верим в людей.

Р е в а з. Мужик не откликнется.

Н а н а. Откликнется. Сидят в деревне вот такие же философы вроде тебя. «Вожаки»… И разводят: «Я за мое… Сами будем жить… Всех к лешему… Мужицкая слобода…» А что они реально могут сделать для завтрашней экономической… тебе это слово понятно?.. экономической потребности страны? Ну?

Р е в а з. А я откуда знаю.

Н а н а. Кто для мужика надежен? Либералы, кадеты? Продали они мужика, за полтора гривенника продали. Четыре Думы было, четыре раза продали… Эсеры? О земле сквозь кашель поговорили… и в войну мужика вогнали в окопы, а сейчас к иностранному капиталу побежали.

Р е в а з. Побежали.

Н а н а. Кто остается? Ну? Говори, ну, ну… Спорить — так начистоту. Молчишь? А ответь: кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?..

— Внимание! Внимание! — прервал их режиссер и стал вразумлять Нану: — Твои слова здесь выражают идею пьесы, иначе говоря — твоя сверхзадача и идея пьесы почти совпадают. А в чем состоит сверхзадача? Сверхзадача — вершина системы Станиславского! — Взор режиссера устремился куда-то в пространство, лицо побагровело от возбуждения. — Сверхзадача — мост, соединяющий спектакль с жизнью. Она раздвигает стены театра, заставляя нас взглянуть на пьесу глазами наших современников. Знание одного лишь текста пьесы еще не дает возможности определить сверхзадачу. Необходимо знать жизнь людей, для которых мы создаем спектакль. Благодаря сверхзадаче спектакль становится личным делом режиссера и актеров, в чем и состоит высочайший смысл служения народу. В сверхзадаче находят выражение и личность художника, его индивидуальность и общенародные, государственные и партийные задачи. Сверхзадача является партийной по своей сущности, и ею определяется страстность, темпераментность спектакля. Поймать эту «синюю птицу» сможешь, лишь обладая истинно гражданскими идеями и чувствами. Надо уметь защищать народные интересы и давать отпор, надо уметь любить и ненавидеть. Мало знать, что считается добром и злом, что — прекрасным, а что — уродливым. Надо самому испытать восторг от соприкосновения с прекрасным и возмущение, горечь или боль — от столкновения с уродливым. Вы понимаете, о чем я говорю?..

Реваз промолчал.

Не дождавшись ответа, режиссер продолжал:

— Начнем сначала, Нана! «Кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?»

Н а н а. Кто ему, мужику, крестьянину, реально дал мир?.. Кто мужику о земле говорил и эту землю дал? Ну? Попробуй оспорить факты. Мужик, говоришь, не пойдет? Пойдет… Не сразу, понятно… Мы ему и время дадим: «Посиди, посиди, подумай»… Хозяйство будем поднимать. Россию на свет, на воздух выведем. Дышите, люди! И пойдет твой мужик, умный он: «Нельзя ли с вами в долю?»

Р е в а з. В долю — это он пойдет.

Н а н а. Именно… Личность ты исключительная, а мусору у тебя в голове много.

Р е в а з. А может, я трепался? Гляжу я на тебя, ты тут все насчет принципов перебрасываешься, а я… не стыдно признаться… вот думаю: отчего такая баба и не моя? Отойди, а то…

Н а н а. Опять браком заинтересовался?

Нана немного помолчала и, обернувшись к режиссеру, сказала:

— Нет не получается, не смогу!

Несколько дней назад Нана в третий раз попросила режиссера освободить ее от этой роли, но уважаемый Шота и слушать не стал. Говорил, что это каприз, потакать капризам он не намерен, и уверял, что она еще благодарить его будет за роль Комиссара. В конце концов все решили, что Нана подчинилась, и вот извольте — снова отказ!

Режиссер взорвался. И без того был взвинчен плохо прошедшей репетицией.

— Что случилось! Что́ ты не сможешь?! Почему не сможешь? — кричал режиссер. — И вообще до каких пор будем сомневаться, спорить, возражать!

— Я же чувствую — не смогу, — спокойно возразила Нана.

— Тебе кажется, что не сможешь так сыграть! Потерпи немного и поймешь, что заблуждалась.

— Я не смогу — ни так, ни по-другому.

— Неправда! Ты можешь и лучше сыграть, по-своему, более ярко, но не делай этого ради спектакля… — туманно объяснил ей режиссер.

— Цитируем Станиславского, — тихо бросила Нана Ревазу.

— Что вы сказали? — не расслышал режиссер.

— Устал я, — совсем не к месту сорвалось у Реваза.

— Не понимаю, что тебе мешает? Мы ведь договорились по-новому решить образ Комиссара… — Режиссер благоразумно предпочел пойти на уступки.

— Рано, рано мне еще играть эту роль… Ни мастерства, ни физических сил недостанет… — Нана махнула рукой.

— В сотый раз повторяю тебе…

Нана не дала ему договорить, оборвала:

— Никто не поверит, что я отказываюсь от главной роли, да? Да еще в «Оптимистической»!

— В сотый раз повторяю тебе… — Режиссер сделал вид, что не слышал ее, — …твой Комиссар не символическая, абстрактная фигура партработника периода гражданской войны, а женщина, женщина, и не станет мужчиной оттого, что судьба бросила ее на передовую линию борьбы за революцию.

— Однако вы требуете совсем другого при конкретном воплощении роли, — заметила Нана.

— Вовсе нет! Как вы можете обвинять меня в подобном! Такое решение роли не является ни новым, ни неожиданным, — сказал режиссер, глубоко убежденный в обратном. — Но для героического спектакля это решение является принципиальным. Потому и занят я поисками, потому и сам мучаюсь и вас мучаю, что стремлюсь сохранить в образе Комиссара ее женственность, и добиваюсь от вас, чтобы вы вложили в образ всю вашу нежность или затаенную грусть… Разве сцену с письмом мы не решили, исходя из ваших внешних данных?! Комиссар всего на миг раскрывает душу перед зрителями — и что же выясняется? Выясняется, что она обычная женщина: такая же, как любая другая на свете, — со своей мечтой, печалью и стремлением к душевному покою. Путем такого решения этой сцены я пытался помочь тебе раскрыть истинно женский характер, духовный мир твоей героини. Это не заземлит образ Комиссара, наоборот, удесятерит в глазах зрителя ее героизм и самоотверженность. Почему я поручил эту роль тебе, такой женственной и нежной?! — Режиссер подчеркнул последние слова, точно делал ей комплимент. — Потому что, если подобная женщина возьмет верх над такими страшными людьми, как Вожак и Сиплый, мы докажем превосходство благородных устремлений человека над звериными и всеми иными слепыми и грубыми силами. Вот почему и Вожак и Сиплый являются схематично-символическими фигурами. Они носители человеконенавистнической идеологии, а значит — рабы, стоящие на самой низшей ступени развития. Отсюда следует, что революционная организованность, сознательная дисциплина придают человеку величайшую силу. Я не критик, не писатель и сознаю, что каждая моя мысль спорна, но я и не требую, чтобы беспрекословно принимались мои указания. Сказанное мной должно помочь вам осуществить мой замысел, а не рассматриваться основным средством его осуществления. Я хочу, чтобы вы сами увидели то, что намерены показать зрителю.