Гномики в табачном дыму - Тамаз Годердзишвили

Нана подбежала к подземному переходу. Было без четверти три, а Нана никогда не опаздывала на репетицию. Прежде чем идти в артистическую, заглянула в студию. Операторы устанавливали осветительные приборы. «Успею», — с облегчением перевела дух Нана.

Оператор длинной указкой тыкал в тени на декорациях.

— Включи двадцать седьмой, двадцать восьмой и тридцать четвертый! — велел он осветителю.

В студии стало светлее.

— Хорошо! Наклони чуть двадцать четвертый.

Из-под потолка скрипя опустилась штанга с прожекторами.

Декорации были теперь залиты светом. У телекамер стояли артисты и разглядывали «построенный в безлюдных горах хевсурский дом с плоской кровлей».

— Начнем? — В студию влетел телережиссер. — Где Нана?

— Если артисты готовы… — ответил оператор.

Появилась Нана, одетая хевсуркой.

— Начинаем! По местам! — Телережиссер повернулся к пульту управления: — Дайте музыку — поможет настроиться. Прекрасная музыка, верно?

В студии зазвучала хевсурская песня. Телережиссер указал актерам их места. Нана стояла между двумя молодыми людьми из города. Роль «Первого молодого человека» исполнял Зураб.

— Не забыли, с какого места начинаем? — спросил ассистент режиссера.

— Нет, помним, — дружно ответили партнеры Наны.

— Тогда — начали!

Операторы нацелили телекамеры на актеров, словно мелкокалиберные орудия. В студии воцарилась тишина.

П е р в ы й. Мы уходим.

Н а н а. Счастливого пути!

В т о р о й. Не сожалеешь о нашем отъезде?

Н а н а. Не знаю.

П е р в ы й. Одна остаешься тут…

Н а н а. Почему одна?

В т о р о й. Вот-вот снег выпадет, занесет дорогу, а здесь никого нет. Будешь звать, кричать — и не докричишься.

Н а н а. А я и не буду звать и кричать.

П е р в ы й. И до каких пор будешь сидеть тут одна?

Н а н а. Пока Тотиа не вернется.

П е р в ы й. Что ты заладила — Тотиа, Тотиа? Кто он такой, в конце концов, твой Тотиа?

Н а н а. Чего тебе надо? Тотиа был здесь, куда-то спешил и ушел чуть свет. Дня через два непременно вернется.

П е р в ы й. Не было тут никого.

Н а н а. Ну, не было, а тебе что?

П е р в ы й. Мне ничего. Мы уйдем своей дорогой.

Н а н а. Уходите, я не мешаю. Мне-то что…

В т о р о й. Ущелье опустело. Люди покинули его, сбежали отсюда, переехали, где жизнь, где машины, телевизор. Не сможешь ты прожить здесь одна!

Н а н а. Почему не смогу?

П е р в ы й. Опять свое заладила!

В т о р о й. Слушай, когда тебе говорят. У тебя ветер гуляет в голове! Не проживешь одна.

П е р в ы й. Ты еще не оставалась тут одна и не знаешь, каково это. Не испытала еще полного одиночества, когда словом перемолвиться не с кем. И горы и река станут тебе враждебны.

Н а н а. Я не боюсь.

П е р в ы й. Когда останешься одна, всего станешь бояться.

Н а н а. Все равно останусь, шага отсюда не ступлю, не могу оставить дедушку одного!

В т о р о й. Дедушка в земле лежит!

П е р в ы й. Что было, то было, собирайся в дорогу! Поищи своих.

Н а н а. А когда весна наступит?

В т о р о й. Пусть наступит.

Н а н а. Весной же Тотиа вернется! (Нана направилась к домику.)

— Куда ты? Стоп, стоп! — закричал режиссер. — Нана, куда ты, дорогая? Нельзя так.

— Вы мне говорите? — обернулась Нана.

— Да. — Телережиссер снял очки и глубоко вздохнул. — Так у нас ничего не выйдет! Это ведь не театр! На вас смотрит камера. Камера — свидетель рождения каждого слова. Не забывайте особенностей телевидения! Несмотря на принципиальную близость с театром, язык телетеатра все же кинематографичен. Это придает ему современный характер. Не забывайте и об интимном характере телевидения. Запомните в конце концов: вы не просто играете, вы обращаетесь к этому… ну к тому, что сидит сейчас в шлепанцах и пьет чай с вареньем… Вы обращаетесь к нему, к его семье. А главное, мы не допускаем неудачи потому, что в телетеатре существуют две оценки — хорошо и плохо! Точнее, отлично и плохо, иначе говоря, от нас требуется высшее качество, высшее мастерство. В этом и специфика и условие существования телетеатра. Здесь нет промежуточных категорий между высшей и низшей, а низшая — это брак. Так не будем допускать брака!

Некоторое время в студии стояла тишина.

— Начнем сначала? — спросил Первый.

Телережиссер глянул на ассистента.

— У меня все готово!

— Отметь последний переход.

— Начнем сначала? — спросил теперь Второй.

— Сначала, пожалуйста, повторяем эпизод… Внимание! — Телережиссер надел очки.

Один из операторов развел руками.

— Что случилось? — спросил телережиссер и тут же заметил, что возле камеры нет кабельмейстера, и вспылил: — Помреж! Гиви! Где кабельмейстеры? Мне, что ли, таскать кабель!

Помреж кинулся искать кабельмейстера, но тут они сами влетели в студию и подскочили к камерам, подхватили толстый кабель.

— Где вас носило? — успокаиваясь, бросил телережиссер. — Из-за вас людей заставляю ждать и мучиться. Живо за работу, и без разрешения студию не покидать!

— Не получается последний кадр, — заявил главный оператор.

— Почему?

— Не нравится мне композиция! Не годится так.

— А мне нравится.

— Если нравится, сам и становись у камеры.

Главный оператор не выносил, когда ему возражали в присутствии актеров или посторонних.

— Постой, постой! Докажи, что кадр плох! Куда ты уходишь?..

— Никуда я не ухожу. Иди и взгляни сам.

Телережиссер подошел к камере.

— Станьте, пожалуйста, как стояли вначале, — спокойно обратился он к актерам.

Актеры заняли прежние места.

— Нана, стань чуть правей… Еще немного, еще… Запомнишь? — спросил Нану телережиссер и повернулся к оператору: — А вот так хорошо?

— Хорошо… Должен заметить, иногда и на нас можно полагаться, и мы кое-что смыслим.

— Начнем? — снова спросил Первый.

— Вы запомнили последний переход? — обратился телережиссер к Нане.

— Без подготовки не смогу перейти.

— Эта мизансцена и мне не нравится, — заметил Первый.

— А я просто лишний в этом кадре, — добавил Второй.

Телережиссер подозвал ассистента и подвел его к камере главного оператора. Они тихо, но горячо заспорили. Зураб воспользовался паузой.

— Шота долго еще держал вас? — спросил он Нану.

— Только что ушла оттуда. Разругалась с ним.

— По тому же поводу?

— Да.

— Чудачка!

— Что делать! Не могу, не для меня эта роль. Пусть Отарашвили сыграет, по ней скроена…

— Брось.

— Мизансцена остается прежней, — прозвучал голос телережиссера.

— Как же так?

— Поверьте, Нана, так лучше, телегенично! — Телережиссер подчеркнул последнее слово. — Повторяю вам: вы в телевизионном театре, а это значит, что не следует играть слишком театрально, как в обычном театре, и нельзя доходить до натурализма, как в кино. И тем более не следует представлять телетеатр в виде кентавра, в котором произвольно срослись кино и театр. Это  т е л е т е а т р, где надо играть с той внутренней силой, теми психологическими нюансами, которые требуются при съемке крупным планом. Это — театр современного актера, и тут вы не укроетесь за образом — это невозможно. Здесь нужно играть откровенно, интимно, потому что зритель, как сказал Станиславский (актеры переглянулись), всегда видит то, что происходит «сейчас, сию минуту». Это театр абсолютной достоверности поведения и изменения душевного состояния. У нас даже простой поворот головы актера является целой мизансценой. Поймите это и поверьте. Здесь, в телестудии, я способен превзойти иных, уже признанных, режиссеров, ибо я знаю, в чем особенности моей работы и что мне надо делать, а они не знают телевидения. И вы не очень разбираетесь в специфике телевидения, поэтому, прошу вас, не спорьте с нами, не нервничайте и стойте в том месте и в той позе, какая будет указана мной и оператором.

— Крепко подкован в теории! — тихо сказал Зураб Нане, чтобы не услышал режиссер.

Но режиссер услышал и нервно спросил:

— Что вы сказали?

— Начнем сначала? — спросил Второй.

— Да, начнем сначала…

— Начнете, если моя камера заработает, — сказал один из операторов.

— Что с ней случилось? — заволновался ассистент режиссера.

— Не знаю.

Помреж пошел к пульту управления позвать дежурного техника.

— Можно пока присесть? — спросила Нана телережиссера.

— Передохните, передохните! Сейчас исправят камеру, и продолжим! — разрешил он и пошел к двери.

Большая тяжелая дверь студии медленно открылась, и, не успел телережиссер закрыть ее за собой, как в студию заглянул диктор.

Молодой диктор оглядел декорации, потом заметил Зураба: