Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд

в них сама мысль, а вот техника остроумия зачастую слаба. Скажем, в остротах Лихтенберга ядро мысли нередко гораздо ценнее остроумной оболочки, на которую мы неправильно распространяем оценку первого. Например, замечание о «факеле истины» едва ли является остроумным сравнением, но оно настолько меткое, что мы отмечаем предложение целиком как особенно остроумное.

* * *

Остроты Лихтенберга выделяются прежде всего благодаря содержанию их мыслей и той меткости, с которой они бьют в цель. Гёте справедливо сказал об их авторе, что за его остроумными и шутливыми идеями скрыты истинные пороки; точнее говоря, они затрагивают решение проблем. К примеру, отмечается как остроумное следующее высказывание: «Он столь ревностно изучал Гомера, что всегда читал Agamemnon вместо angenommen» («предположительно». – Ред.). Здесь техника опирается на нелепицу в сочетании с созвучием. По сути, Лихтенберг всего-навсего раскрыл тайну опечатки[99].

Такова же и приведенная выше шутка, техника которой показалась нам очень неудовлетворительной, – по поводу двух отверстий для глаз в кошачьих шкурах. Тут выставляется напоказ мнимая глупость. В действительности же за этим якобы глупым замечанием скрыта важная проблема целесообразности в строении организма животного. Вовсе не само собою понятно, что щель между веками открывается там, где предъявляется роговая оболочка; нужна эмбриология, чтобы разъяснить это совпадение.

Следует помнить, что мы получаем от остроумных высказываний совокупное впечатление, в котором не можем отделить участие содержания мыслей от участия работы остроумия. Быть может, в дальнейшем удастся найти еще более наглядную параллель.

* * *

Для нашего теоретического объяснения сущности остроумия безобидные шутки должны быть важнее тенденциозных, а бессодержательные должны быть ценнее глубокомысленных. Безобидная и бессодержательная игра слов выставляет перед нами проблему остроумия в чистейшей ее форме, так как тут мы избегаем опасности быть введенными в заблуждение устремлениями или обмануться будто бы здравым смыслом. На таком именно материале наше познание может ожидать новый успех.

Я выбираю по возможности безобидный пример словесной шутки.

Девушка, которой доложили о приходе гостей в то время, когда она совершала свой туалет, воскликнула: «Ах, как жаль, что человек не может показаться другим как раз тогда, когда он всего привлекательнее! (anziehend[100])» (Kleinpaul, 1890).

Так как возникает сомнение, правомерно ли считать эту шутку безобидной, не тенденциозной, то я заменяю ее другой, наивной и заведомо свободной от такого возражения.

В одном доме, куда я был приглашен в гости, к концу обеда подали пудинг под названием Roulard, приготовление которого требует большого кулинарного искусства. Поэтому один из гостей спросил: «Это блюдо приготовлено дома?», на что хозяин дома ответил: «Да, конечно, home-Roulard (Home-Rule)»[101].

На сей раз мы не станем изучать технику остроумия, но обратим внимание на другой, важнейший фактор. Когда те, кто присутствовал за столом, услышали эту импровизированную шутку, она, насколько помню, доставила нам удовольствие и заставила засмеяться. В этом случае, как и в бесчисленных других, получение удовольствия может объясняться вовсе не намерением говорящего и не содержанием мысли. Тогда не остается ничего другого, кроме как связать между собой получение удовольствия и технику остроумия. Описанные выше технические приемы остроумия – сгущение, смещение, непрямое отображение и т. д. – обладают, следовательно, способностью вызывать удовольствие, пускай мы пока не можем понять природу этой способности. Столь легко мы получили второе положение для объяснения остроумия. Первое положение гласило, что характер остроумия зависит от формы выражения. Подумаем еще о том, что второе положение не научило нас, собственно, ничему новому. Оно лишь выделяет то, что уже содержалось в опыте, полученном ранее. Мы вспоминаем, что при редуцировании шутки, когда одно выражение заменяется другим при тщательном сохранении смысла, этим упраздняется не только сущность остроумия, но и его власть над нами, – мы уже не смеемся, то есть удовольствие от шутки теряется.

Нельзя идти дальше, не поспорив с нашими философскими авторитетами.

Философы, которые причисляют остроумие к комическому и само комическое трактуют как часть эстетики, характеризуют комическое представление одним непременным условием, согласно которому мы ничего не хотим от мира, не нуждаемся в нем для удовлетворения какой-либо из наших важных жизненных потребностей, а просто довольствуемся созерцанием и наслаждаемся самой этой мыслью. «Такое наслаждение, такой ряд представлений является сугубо эстетическим. Он зависит только от себя, только в себе имеет свою цель и не выполняет никаких других жизненных целей» (К. Фишер).

Мы едва ли станем опровергать эти слова Фишера – по сути, мы переводим его мысли в наш способ выражения, – если заявим, что остроумная деятельность не может быть названа нецелесообразной или бесцельной, поскольку она, вне сомнения, ставит себе целью вызывать у слушателя удовольствие. Вряд ли, думаю, возможно предпринять что-либо, не принимая во внимание цель. Если наш душевный аппарат не требуется для обеспечения какого-то необходимого удовлетворения, то мы позволяем ему самому работать для удовольствия, стремимся извлечь удовольствие из его собственной деятельности. На мой взгляд, это общее условие, которому подчинены все эстетические представления. Но я слишком мало понимаю в эстетике, чтобы доказать свое суждение. Что же касается остроумия, то я могу, на основании двух доказанных ранее положений, утверждать, что оно является деятельностью, направленной на получение удовольствия от душевных процессов – интеллектуальных или каких-то иных. Существуют, конечно, прочие виды деятельности, которые имеют своей целью то же самое удовольствие. Быть может, их специфика заключается в том, из какой области душевной деятельности они черпают удовольствие; или все дело в методе, которым они при этом пользуются. В настоящую минуту мы не можем решить наверняка, но придерживаемся того мнения, что техника остроумия и склонность к экономии, отчасти управляющая этой техникой, так или иначе связаны с получением удовольствия.

Прежде чем приступать к разрешению загадки того, каким образом технические приемы работы остроумия могут вызывать удовольствие у слушателя, хочу напомнить о том, что для упрощения и большей ясности мы сознательно отстранились от изучения тенденциозных острот. Пожалуй, следует все-таки попытаться объяснить, каковы устремления и намерения остроумия и каким образом оно обслуживает эти устремления.

Одно наблюдение в первую очередь напоминает нам о том, что мы не должны пренебрегать тенденциозными остротами при изучении происхождения удовольствия, получаемого от остроумия. Удовольствие от безобидной шутки в большинстве случаев умеренное; явное удовлетворение и легкая усмешка – вот что она может вызвать у слушателя. К тому же некоторую часть этого воздействия нужно приписать содержанию мысли, как отмечалось для некоторых примеров. Шутка, лишенная намерения, почти никогда не вызывает тех неожиданных взрывов смеха, которые делают столь неотразимой остроту тенденциозную. Техника в обоих случаях может быть одинаковой, и потому должно возникнуть предположение,