Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

отвернулся. От внезапно возникшей и тут же исчезнувшей слегка насмешливой улыбки получилось впечатление, что он видел и понимал больше остальных.

Третий, еще юнец, ему от силы восемнадцать, симпатичный, даже красивый, густобровый, смотрел уверенно и дерзко. Алиса знала, что это младший батрак.

После полдника батрачки пошли в погреб перебирать часть картошки, но закончился рабочий день опять в хлеву.

Дома Алиса привыкла доить только одну корову и теперь боялась отстать от остальных работниц, если доить придется нескольких.

— Пускай они доят по восемь! Как мы в полдень! А мы поглядим! — воскликнула пастушка Эльза.

— Не виноваты мы, что хозяин так поздно привез нас, — неожиданно резко отрубила Ольга.

— У хозяина свои расчеты.

Эльза улыбнулась коварной, двусмысленной улыбкой. Дала понять, что ничуть не боится какой-то Ольги.

Алма послала Алису не к худшим коровам, но случилось именно то, чего опасалась Алиса: с дойкой все равно не ладилось. Первотелка переминалась с ноги на ногу, дважды опрокинула подойник; Алиса очень волновалась; едва начала доить вторую корову, загорелись и заболели руки, как недавно от скребницы и щетки. Остальные батрачки молоко уже процедили и отнесли в погреб студить, а Алиса только села к последней. Руки дрожали, не могли сразу ухватить табуретку, Алиса дважды наклонялась за ней, Алма помалкивала, но холодный, презрительный взгляд, которым она наградила Алису, когда та взялась за цедилку, был красноречивее любых слов.

К ужину на стол подали картошку, селедку, творог и квашу — хозяйка не скупилась, хотя могла бы только селедку дать или же один творог.

— Можно мне кружку воды? — спросила Алиса, подойдя к ведру.

— Ого, доченька, какой у тебя желудок нежный! В прошлом году у нас один русский работал, из Латгале. Целый месяц просто квашу в рот не брал. А под конец все-таки пил — только булькало.

Алиса поставила ковш на место.

— Бери, бери! Вода ведь ничего не стоит. Да кто спрашивает, можно ли попить воды!

Мамаша тоненько захихикала.

После ужина Алиса и Ольга взяли фонарь и пошли в сарай набивать для себя тюфяки. От ржаной соломы мешки стали круглыми и упругими, точно барабаны. Постелились, легли спать. Жесткая солома колола сквозь ткань, но Алиса не чувствовала этого. Над ней закружил темный вихрь, невидимая тяжесть вдавила голову в прохладную, слегка отдававшую плесенью подушку.

Наступил сенокос.

Алиса как-то втянулась в работу, кое-чему научилась. Доила она, правда, все еще медленнее остальных, но пока те процеживали удой, с подойником подходила и она. Руки окрепли, ладони огрубели, потрескались, в них въелись земля, молоко и навоз. Лишь во время стирки в большой бельевой лохани руки становились ненадолго белыми — от щелока, мозоли взбухали, трещины раскрывались, но на другое утро грязь въедалась снова.

Вначале Алма относилась к Алисе с нескрываемым презрением, но, видя, что девушка старается изо всех сил, смягчилась, иногда даже помогала ей.

Стоял третий солнечный день подряд. Собранное на ночь в копны сено под утро снова разбрасывали, ворошили, а вот высохший на вешалах клевер можно было увозить хоть сейчас. После обеда хозяин, не дав передохнуть, велел запрягать четыре подводы — возить было неблизко.

Мамаша тоже взяла грабли и засеменила на луг. Дома осталась одна хозяйка, никогда не выходившая на полевые работы.

Хозяин расставил работников лично: навивали сено на возы самые сноровистые работники, старший батрак Петерис с Алмой, с них все начиналось. Так же быстро надо было управляться в сарае: с возов сено бросал Юрис, дальше раскидывал младший батрак Эдгар, а равняла и утаптывала Алиса. Пока набрасывали сено на две подводы, на двух других его увозили хозяин и наследник, уже взрослый юноша; зимой парень учился в сельскохозяйственной школе, а летом учился хозяйничать на хуторе отца. Так оба хозяина, нынешний и будущий, следуя друг за другом то в одну, то в другую сторону, могли следить за всем, что делается и на лугу и в сарае, а батраки и батрачки только успевали поворачиваться.

Вначале Эдгар раскидывал ровно по всей площади, но чем выше становилась гора сена, тем сильнее уставали у юноши руки, и разравнивать приходилось все больше одной Алисе. Маленькими двузубыми вилами она швыряла во все стороны тяжелые охапки клевера и, глубоко проваливаясь в рыхлом сене, утаптывала его от одного края к другому. Под раскаленной солнцем крышей было жарко, пот катился градом, она металась из стороны в сторону, из угла в угол, так что голова слегка кружилась.

— Кидай подальше! Ведь она не может, — крикнул Юрис Эдгару, видя, что парень всю работу взваливает на Алису.

— Пускай хозяин еще кого-нибудь наверх поставит!

— Давай меняться! Иди бросай с воза!

— Хозяин меня тут поставил.

Чтоб Алисе было легче, Юрис стал кидать с воза помедленнее. Телега была разгружена лишь на две трети, когда подъехал хозяин.

— Что же это такое? Должно быть, на сене забавляетесь, вместо того чтобы работать?

Юрис снова налег что было мочи, еще больше старалась Алиса. Когда хозяин уехал, Юрис опять пытался уговорить Эдгара:

— Девчонку пожалел бы!

— Да я и так ее жалею, — ухмыльнулся парень.

Алиса совсем выбивалась из сил, когда случилась непредвиденная передышка: у молодого хозяина опрокинулся воз. Парни пошли поднимать, Алиса растянулась на сене. Она все еще лежала, когда Юрис с кое-как собранным возом въехал в сарай. Эдгар не стал помогать развязывать воз, а тут же забрался наверх, к Алисе.

— Ну, теперь-то я помогу! — воскликнул он и, навалившись на Алису, принялся щекотать ее под мышками и тискать.

Алиса в полудреме не сразу сообразила, что происходит, а осознав, оторопела так, что не могла сопротивляться. Она не визжала, как это обычно делают девчата, просто из последних сил старалась оттолкнуть Эдгара. Но парень был гораздо сильнее, вот он уже зашарил под юбкой; теряя силы, Алиса от стыда и злости заплакала.

— Эй ты! Не видишь,