Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

Эдгар не унимался.

— Перестань, а то вилами огрею!

Но парень так распалился, что угроза никакого впечатления не произвела.

Юрис вскочил наверх, схватил Эдгара за шиворот и оттащил силой.

— Тебе что? — обиженно воскликнул он.

— А ты по-человечески не умеешь обращаться?

— Самому, наверно, захотелось.

Воз шел за возом, гора сена росла, пока Эдгар не очутился с краю, в небольшом углублении, и мог, как Юрис, только подавать, а раскидывать не мог, даже если бы и захотел. Сено теперь надо было запихивать и приминать под самой стрехой, Алиса хватала, тащила, пихала, приминала, кидаясь из стороны в сторону.

— Бог ты мой… — она вдруг осеклась, сарай закружился, она только почувствовала, что тонет в сене.

Когда Алиса очнулась, она увидела Юриса; склонившись над ней, он прижимал к ее лбу что-то влажное: ее собственную косынку, смоченную холодной водой.

Подъехал хозяин, бросил вожжи, подошел к Алисе.

— Что случилось, детка? Скажите, пожалуйста! — воскликнул он участливо наклонившись над батрачкой.

Как раз в это время хозяйка принесла полдник. Увидев, как муж поглаживает девушке плечо, остановилась точно вкопанная.

— Алиса в обмороке, — объяснил хозяин, поймав злой взгляд жены, но руку убрал.

— Я вижу. Вижу.

Оставив корзину с едой, хозяйка величаво удалилась.

Во время полдника Алиса уже пришла в себя, а на следующем возу хозяин с луга привез Ольгу, сгребавшую там сено.

Вдвоем девушки легко управлялись, и Алиса с честью выдержала до вечера, пока не свезли все сено.

Довольный хозяин поставил к ужину три бутылки домашнего вина.

— Это и женщинам на пользу, — добавил он.

Каждое четвертое воскресенье какая-то из лиекужских батрачек, включая и пастушку, была свободна. Остальные, как и в будние дни, доили коров, кормили свиней, косили для коров траву, возили на молочный завод молоко или же пастушили.

В то воскресенье свободной оказалась Алма, ходить за свиньями была очередь Ольги, везти молоко — Алисы. Выдоив коров — в воскресенье это делали три батрачки, — Алиса побежала в комнату переодеваться, быстро умылась, надела серую шерстяную юбку, белую блузку, обула туфли, повязала новую косынку. Лошадь запряг старший батрак Петерис, он же и погрузил на телегу бидоны. Петерису уже за тридцать, но ему никак не дать больше двадцати шести — двадцати семи. Младший батрак Эдгар за глаза обычно болтал, что Петерис не пьет, не курит, не ходит по бабам, потому как бережет молодость и известную штуку для чьей-то перезрелой хозяйской дочки или богатой вдовы. Старший батрак так скуп, что не может позволить себе приличную одежду, ходит в латаном, копит деньги, хутор хочет заиметь и в хозяева выйти.

Сегодня утром этот замкнутый человек без видимого повода улыбнулся, сам подал Алисе вожжи и кнут.

— Ну, так…

— Спасибо.

Алиса любила ездить на молочный завод, сидеть на гремящих бидонах да поглядывать на встречных, на жаворонков в небе или хоть вьющийся из труб дым. Но больше всего привлекало царившее на маслобойне оживление. Туда приезжали и чужие, и знакомые люди, по-дружески здоровались, толковали, отпускали шутки, во всем чувствовалась необыденность…

В то время в Латвии быстро возникали молочные заводы, экспортное масло стало ценным товаром, с которым небольшое молодое государство даже могло выйти на мировой рынок. Паровые котлы и моторы устанавливались не сразу, постепенно, и главной двигательной силой на этих сельских промыслах поначалу были руки работников и работниц. Большой сепаратор иной раз попеременно крутили двое. Порою это занятие даже превращалось в своеобразную забаву, так что сливки получались то слишком жидкие, то слишком густые. В Граках в деле модернизации шагнули вперед и за небольшую мзду наняли бессменно вертеть сепаратор слепого Яниса из богадельни. Задрав голову, седой старец вращал широкую ручку и словно смотрел сквозь потолок в вечные дали, на его одухотворенном лице так и было написано, что он выполняет ответственную, требующую умения работу.

При виде его у Алисы сжималось сердце: казалось, это ее умерший дед Криш. И другие жалели слепого Яниса; кто-нибудь из приехавших с молоком нет-нет да сменял Яниса, давал ему передохнуть.

Алиса подъехала к помосту, принялась сгружать бидоны.

— Доброе утро! Может, помочь?

Сзади стоял низкорослый большеголовый человек, добродушно взглядывая на Алису. В каждой руке он держал по десятилитровому бидону.

— Нет, спасибо.

— Ну-ну, вам не под силу такая работа.

Незнакомец не только помог сгрузить бидоны, но и внес и вылил молоко в стоявший на весах чан. Теперь надо было дожидаться в очереди, чтобы получить обрат.

— Я ненадолго убегу. Возьмите и мою долю, если опоздаю!

Незнакомец умчался.

Алиса сперва наполнила его бидоны, затем свои, вытащила на двор и пошла за лошадью. Каково же было ее смятение, когда она вместо Белки увидела велосипед: хомут связывал руль с дугой и оглоблями, как при упряжке, на ручки руля были намотаны вожжи, а лошади нигде видно не было. Алиса стояла в растерянности возле телеги, сгорая со стыда, а с помоста на нее смотрели и смеялись мужчины.

— Черт-те что! Ну и народ! Мой новый велосипед! — воскликнул кто-то.

Теперь уже все приехавшие с молоком вышли на двор. Особенно громко смеялись женщины.

— Не расстраивайтесь так, это от глупости, — успокаивал владелец велосипеда Алису, «выпрягая» свою машину.

— Не знаю, куда мою лошадь дели…

— Пойдемте искать!

Не глядя больше в сторону хохотавших до слез зевак, они пошли к мельнице, где приезжающие в имение привязывали своих лошадей. Белка в самом деле стояла у коновязи и, лениво отгоняя хвостом первых утренних мух, тихо ржала.

— Темнота!

— Ведь я ничего плохого им не сделала. Почему же они высмеивают меня? — воскликнула Алиса.

— Вас не высмеивают. С вами забавляются. Высмеивают