Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ставки возросли, и расчеты изменились в мае 1942 года, когда Мюллер со своими сотрудниками уехал в Киев, чтобы организовать деятельность ОШР и там. На их место прибыли новые лица во главе с Альбертом Шпоркетом. Пятидесятидвухлетний Шпоркет не принадлежал к интеллигенции. Он был скотопромышленником, владельцем и директором кожевенной фабрики в Берлине. А помимо этого — убежденным нацистом: вступил в партию в 1931 году, еще до прихода Гитлера к власти. (Мюллер, напротив, стал членом партии только в 1937-м.) Альберт Шпоркет свободно говорил по-польски и по-русски, поскольку до войны имел деловые связи с Польшей, но при этом ничего не понимал в иудаике. Его заместитель Вилли Шефер был бывшим лютеранским священником и теперь писал докторскую диссертацию на теологическом факультете Берлинского университета. Его познания сводились к основам библейского иврита. Еще один сотрудник ОШР, Герхард Шпинклер, прекрасно владел русским, однако не знал ни иврита, ни идиша.
И наконец, был еще доктор Герберт Готхард, выступавший в качестве специалиста по иудаике. Он преподавал семитские языки в Берлинском университете в звании доцента, имел докторскую степень из Гейдельберга и являлся ветераном ОШР. Готхард побывал в Вильне вместе с Полем еще в июле 1941 года, по ходу первой мародерской вылазки. Сейчас он перемещался между Вильной и Ригой, где числился специалистом по религии в составе основной восточной рабочей группы ОШР. Готхард был толстым коротышкой с писклявым голосом — Шмерке прозвал его свинюшкой[119].
А надо всеми ними, венчая собой бюрократический тотемный столб ОШР, возвышался Поль. Его все почитали, когда он был на месте.
Новый состав представителей ОШР относился к евреям-невольникам куда менее почтительно. Шпоркет привык издеваться над своими работниками и распускать руки. Рахела Крыньская вспоминает: «Здание ИВО сотрясалось от его воплей, мы его страшно боялись. Старались пореже попадаться ему на глаза. Но он все время ходил из помещения в помещение, вставал рядом с каждым. В такие минуты у нас все валилось из рук». Калманович пишет в дневнике: «Старик [так он прозвал Шпоркета] сегодня избил молодого рабочего — застал его за курением»[120].
Шпоркету и его сотрудникам из ОШР нравилось демонстрировать свое всесилие арийских «повелителей мира»: они действовали, не размышляя, и выпускали пар, как им вздумается. Однажды Шпоркет приказал вскрыть деревянные полы в библиотеке Виленского университета, заподозрив, что под половицами спрятаны еврейские книги. Ничего не нашлось. Готхард, «свинюшка», был убежден, что в здании ИВО где-то припрятано золото, и когда ему попался сейф, он приказал слесарю его вскрыть. Внутри оказались одни лишь рукописи и документы, Готхард рассвирепел, бросил бумаги на пол, принялся топтать ногами, а потом в сильной злобе выскочил вон[121]. Тон задавал Поль. Во время одной инспекции он разбил статуи известного русско-еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского, назвав их ужасными. Отбывшие сотрудники Мюллера вели себя по-джентльменски. Сотрудники Шпоркета оказались дикарями и кровопийцами.
Однако гораздо печальнее перемены рабочей обстановки выглядел новый подход, предполагавший уничтожение «лишних» книг. Руководство Оперативного штаба Розенберга в Берлине официально сформулировало свою позицию 27 апреля 1942 года в распоряжении представителям на местах на Восточном фронте. Основная задача организации — «сбор материала», вторая задача — «уничтожение материала». «Нужно проследить, чтобы то духовное оружие нашего духовного врага, в котором мы не нуждаемся в целях “сбора материала”, было уничтожено. Во многих случаях производить уничтожение будут другие организации, задача штаба Розенберга — обеспечить стимулы и руководство. Под этим имеется в виду освобождение библиотек, магазинов старой книги, архивов, художественных собраний и так далее от тех книг, документов, рукописей, картин, плакатов и фильмов, которые могут быть использованы нашим идейным врагом»[122].
Отделение ОШР в Риге, которому подчинялась виленская группа, прислало конкретные указания касательно того, как распорядиться разными категориями «враждебной литературы». Там говорилось, что материалы на иврите и идише «надлежит полностью уничтожить в том случае, если они не подходят для отправки в Еврейский институт во Франкфурте». То есть выбор был между Франкфуртом и печью. Никаких передач в библиотеку Виленского университета больше не будет[123].
Поль объявил квоту: в Германию отправлять не более 30 % книг и документов. Оставшиеся 70 или более процентов подлежат уничтожению. Шпоркет, как бизнесмен, договорился с местными бумажными фабриками о поставках макулатуры из здания ИВО с оплатой по 19 рейхсмарок за тонну. На фабриках из макулатуры изготавливали целлюлозу, а из нее — чистую бумагу. Уничтожение книг превратилось в мелкое коммерческое предприятие, которое покрывало карманные расходы сотрудников ОШР[124].
Шпоркет с сотрудниками перепоручили евреям-невольникам сортировку материалов на предназначавшиеся для «коллекции» и для «уничтожения». В результате на членов бригады еврейских ученых легла ответственность за подписание или неподписание смертных приговоров сокровищам культуры. В тех редких случаях, когда Шпоркет с коллегами брались сами сортировать материал, они в буквальном смысле смотрели только на обложки и отправляли в Германию те книги, где им больше нравились переплеты[125]. Что парадоксально, наиболее безжалостно обращались с книгами по иудаике на немецком языке — они тотально отсылались на переработку. «Таких у нас уже полно в Риге, сотни тысяч», — рявкнул в пояснение Шпоркет[126].
Крук, как библиотекарь, с содроганием описывает тот момент, когда в начале июня 1942 года книги начали уничтожать: «Рабочие-евреи, занятые этим, буквально рыдают. От одного вида сердце разрывается». Как человек, создававший библиотеки сначала в Варшаве, а потом в Виленском гетто, он в полной мере понимал масштабы этого преступления, равно как и разворачивавшейся на
