Врачу, исцелись сам! - Владимир Митрофанов

Она еще была обеспокоена проблемами своего младшего брата Вовчика. У подружки, с которой он какое-то время встречался, неожиданно родился ребенок и он, как человек порядочный, решил на ней жениться.

Проблема состояла в том, что не было полной уверенности, что отцом ребенка является именно он. И родители Вовчика захотели в этом удостовериться. Сам вероятный (или, скорее, сомнительный) отец, которому месяц назад исполнилось всего-то девятнадцать лет – этого вовсе не хотел. Сама девчонка, Тася, на которой он собирался жениться, была откуда-то с периферии, чуть не из Иркутска, и приехала покорять большой город как будущая фотомодель и актриса, но для этого дела оказалась несколько полновата и косноязычна. Они с

Вовчиком познакомились и переспали совершенно случайно на какой-то студенческой вечеринке. Девочка была, в общем-то, симпатичная, но какая-то агрессивная, несколько грубоватая и, пожалуй, излишне бойкая. Ко всему небольшой шрам на левой щеке придавал ей довольно бывалый вид. Не исключено, конечно, что это была просто защитная реакция, но все же скорее характер. Отца у нее не было, мать создала другую семью. Тася пробивалась в этой жизни исключительно сама, и возможно, для нее это был самый простой вариант: выйти замуж за обеспеченного жителя Петербурга и сразу обеспечить себе жилье и средства к существованию хотя бы даже пусть на какое-то время. С будущей свекровью отношения у нее не сложились изначально – с самого первого знакомства. Вовчика же она вообще держала за теленка неразумного, вертела им как хотела, словно была его значительно старше. Вовчик ничего сделать против нее не мог, у него просто воли не хватало противостоять ей. Спокойной мирной жизни интеллигентного петербургского семейства наступал конец, не исключено, что она потребует, чтобы Вовчик бросил учебу дабы кормить (как и положено настоящему мужчине) свою жену и ребенка. И Вовчик уже стал заикаться об "академке" или о переходе на вечерний, еще и собирался работать ночью где-то в охране сутки через трое. Работать, пусть даже днем, а потом учиться, да еще когда дома маленький ребенок – совместить это было маловероятно. И потом остро вставал вопрос с жильем. Тут уже было ясно, что жить всем вместе будет просто невыносимо и невозможно. Все последние месяцы Тася ходила, гордо выставив живот и требуя к себе первейшего уважения. Вовчик всюду таскался за ней, как собачка, и во всем поддакивал. Тряпка. Пропал. Делать нечего, но все-таки решили хотя бы для себя узнать, действительно ли ребенок от

Вовчика. Хотели сделать генетический анализ. Это было важно для того, чтобы знать свое отношение, ведь генетическое родство вещь сильнейшая – тут уже никуда не денешься. А вот если ребенок не от

Вовчика, можно было бы предпринять кое-какие действия и вести себя несколько по-другому. Отец шептал: "Ты посмотри на нее – вон как ее расперло! Через несколько лет это же будет ходячая бочка жира! Тоже мне, актриса! Поставь ее за прилавок на рынке овощами торговать – все примут как свою!" Покоя в семье уже давно не было. Спали только со снотворным. Все они чувствовали, что влипли, и капитально, и что в лучшем случае придется откупаться от нее как минимум комнатой, а то и квартирой. Ребенка было, конечно, очень жалко. Ребенок был очень хороший. С другой стороны, огромное число отцов растят чужих детей, не зная об этом, и ничего.

Борисков ее внимательно выслушал. Он старался поддерживать хорошие отношения с бухгалтерией, которой заправляла рыжая главная бухгалтерша Марья Ивановна Рогова, на вид лет пятидесяти пяти, фанатка Баскова и к тому же большая любительница чтения. Она много и постоянно читала, и даже не только в метро. Читала она самую разную литературу, обожала Булгакова, особенно "Мастера и Маргариту".

История первого ее прочтения этой книги была такой: она однажды много лет назад она пошла в читальный зал по своим делам и вдруг напротив себя увидела девушку, читающую какой-то журнал. Девушка была вся буквально захвачена чтением, глаза ее горели, выражение лица постоянно менялось, щеки пылали. Бухгалтерша была так заинтригована, что даже проследила за ней, когда та пошла сдавать журнал, и там же попросила его посмотреть. Это оказался журнал

"Москва" с романом "Мастер и Маргарита". Борисков иногда ей подкидывал хорошие книжки. Она и своим молодым работницам подкидывала полезные, с ее точки зрения, книжки.

Потом молодая бухгалтерша грациозно встала, ослепительно улыбнулась и направилась к двери. Фигурка у нее была просто потрясающая. Все мужчины как загипнотизированные смотрели ей вслед.

Жизляй на ее попку облизнулся.

– А ты знаешь, заповедь: "Не желай жены ближнего своего"? – сказал ему Борисков.

– Заповедь по поводу "жены ближнего своего", может быть, специально и придумана, чтобы никто не желал, поскольку контрацептивов тогда не было, а народ был без комплексов: только отвернись – тут же и засадят. Ребенка заделает, и не проверишь, как сейчас, от кого по ДНК. А Богу может быть и все равно насчет этого.

Может быть, его это вовсе и не волнует, кто с кем спит. Тебя вот трогает, хоть как-то, хоть чуть-чуть спит ли с другим мужиком жена, скажем, нашего главного? Да нисколько! Наоборот, ты бы даже был бы рад, встретил бы новость эту со злорадством – обложить мудака рогами. Это ведь в народе всегда считается за доблесть. Для этого, может быть, и заповедь эту придумали, да и то ее все нарушают. В заповеди всегда входили самые что ни на есть прикладные вещи – так формировались изначально правила жизни и законы. Мужчин, которым изменяют жены, все исторически презирают. Помню, как однажды в кино смотрели какой-то очень смешной фильм, хохотали до слез. Главным действующим лицом там был всеми презираемый и осмеиваемый муж-рогоносец, следящий за своей женой, а суть была в том, что все окружающие были просто обязаны помогать этой самой изменщице-жене, посылая мужа в разные стороны и всячески прикрывая ее. Короче, комедия положений. Так и в жизни. Если с тобой это случилось, на это даже нельзя пожаловаться. Тебя просто обсмеют.

Доктор Попов тоже так попал неудачно – как случайно в гавно наступил. Однажды он вернулся домой не вовремя и застал там в своей постели абсолютно голого мужика и свою жену. Почему-то в таких случаях все застигнутые врасплох говорят одну фразу: "Это не то, что ты думаешь!" Мужик тут же оделся и ушел. Любопытная деталь: Попов в драку почему-то не кинулся. По большому счету это была ошибка, даже не ошибка, а он просто был такой по характеру. Другой бы дрался, и жена бы, вполне возможно, зная это, не изменяла бы ему. А тут любовник преспокойно ушел, да еще и подумал, небось: "Вот, тряпка!

Приду, да и еще при нем ее и трахну!" А жена Попова так и осталась сидеть на кровати, завернувшись в одеяло, хотя и порывалась встать и запереть за ушедшим дверь. Потом она сказала:

– В этом виноват только ты! – Он ничего на это не ответил. Она и тут была права. Ясное дело: мужчина всегда виноват. Потом они молча сидели в темноте, смотрели на экран телевизора. У обоих от этого были синие лица. И ей и ему все это казалось каким-то кошмаром, который, только проснись, кончится. Но на этом не кончилось. Все это тянулось до сих пор. Все эти бессмысленные звонки, истерики. А ведь

Попов был вроде бы нормальный хороший муж. И жили они очень неплохо.

И чего ее налево потащило?

После бухгалтерши, как всегда в самую что ни на есть запарку, пришла сотрудница хозчасти за справкой для своего сына. Она очень тревожилась, можно сказать даже психовала, как бы ее дорогой сынок не попал в армию. Она совсем забыла, что когда была им беременна, то собиралась делать аборт, и даже уже пошли в больницу, но не хватало какой-то справки, то ли еще чего-то, и аборт совершенно случайно не состоялся. В итоге ребенок благополучно родился, вырос, и теперь приходилось его отмазывать от армии. А ведь тогда, когда он еще даже не родился, а был только восьминедельным эмбрионом, жизнь его висела буквально на волоске. Хорошо еще не нашлось бабки со спицей, какой в довоенный и послевоенный период иногда пользовались при криминальных абортах. Теперь же она загодя готовилась к армии – чуть не с раннего детства делая записи о наличии у сына частых заболеваний, нейродермита и бронхиальной астмы. Врачи уже потом по инерции переписывали диагноз лишь бы только отделаться от настырной мамаши.

Как мать мальчика-подростка она инстинктивно и люто ненавидела вооруженные силы во всех их проявлениях. Любые разговоры о возможности призыва сына на военную службу тут же приводили ее в ярость. Жизляй, сам некогда отслуживший срочную, обожал ее этим прикалывать:

– Ну, что, Марья Петровна, сынуля-то готовиться к армии?

Тренируется? На комиссию-то ходил? – спрашивал он сладеньким голосом.

– Никуда он не пойдет! – тут же мгновенно взвивалась Марья Петровна.

– А кто же тогда будет Родину-мать защищать? – будто бы удивлялся