Книга превращений - Марк Ньютон

– Одно хорошо, – продолжал Туунг, глядя в огонь. – Мы хотя бы живы. – Во взгляде, посланном им Верейн, она прочла вопрос: «А помнишь, как умерли другие? Помнишь, как они страдали, как над ними издевались перед концом?»

– Почему нас отпустили, Дартун? – спросила Верейн, дрожа от холода.

Долгое время слышен был лишь вой ветра, летевшего по снежной равнине.

– Потому, – сказал Дартун, – что нам предстоит здесь кое-что для них сделать. Временно мы будем работать на них.

И тут она вспомнила. Образы всплывали из небытия, образуя в ее голове рисунок.

Будто зрительное эхо недавних событий.

Резня на Тинеаг’ле, которую они видели еще до того, как шагнули за Врата. Деревни, где снег был залит кровью, труп в ванной, мертвые тела самых молодых и самых старых, валяющиеся позади какой-то таверны, как выброшенная требуха. Тогда она еще думала, что это издержки войны, невинные жертвы вторжения. Теперь она знала точно, зачем твари в черных панцирях угнали с Тинеаг’ла всех жителей, почему остров был зачищен до последнего человека. Ах, как бы ей хотелось этого не знать.

В том, другом мире люди считались конечным, но необходимым ресурсом. Для одной из тамошних культур люди, их тела, служили чем-то вроде органической, живой руды – ни более ни менее. Там людей отправляли на фабрики смерти, к дьявольским торговцам костями, – это был товар, необходимый им для ведения войны, на которой они сами были лишь наемниками; позже их выбрасывали, как отработанный материал.

Так что ее вопрос был отнюдь не праздным: если в том мире человеческие кости были столь важным ресурсом, то почему же им позволили уйти?

Наутро культисты из ордена Равноденствия продолжили свой путь на юг. Горизонт впереди растворился в дымке. Солнце прорывалось сквозь облака, бросая розоватые отсветы на снег. Далеко протягивались тени, выдавая присутствие незнакомых предметов.

И людей.

Дартун натянул поводья, и собаки сначала заскользили по снегу, а потом остановились. Он протянул руку, указывая на колонну путников, которые медленно продвигались с юга на север, и, пока Верейн щурилась, приглядываясь к ним, Дартун соскочил с саней и присел рядом с одной из собак на колени.

Сливочного цвета пес с серой полосой на морде не скулил возбужденно, как другие, в его движениях было нечто почти механическое. Дартун прижал свою голову к голове собаки и что-то зашептал; пес слушал его, внезапно им овладело жутковатое оживление. Он бросился навстречу незнакомцам, взрывая лапами снег, со скрежетом вырывая когтями изо льда мелкие кристаллы, которые облачками искрящейся пыли повисали в воздухе.

Дартун встал и, прикрыв одной рукой глаза, стал спокойно наблюдать.

Одно было очевидно: Папус намеревалась его убить. Но, проплыв и проехав половину Архипелага, оставив позади комфорт и блага цивилизации, она по-прежнему ни на шаг не приблизилась к своей цели. Папус кляла погоду, кляла остров Тинеаг’л и империю. Но сильнее всего она кляла саму себя. Зачем она поддалась соблазну поквитаться с Дартуном? Почему позволила стремлению быть во всем первой возобладать над здравым смыслом?

«Нет, я совершаю доброе дело», – напомнила она себе.

Дартун заставлял трупы ходить по острову Джокулл, а его банда культистов постоянно угрожала ее собственному ордену Даунира, старейшему и наиболее многочисленному из всех культистских объединений, гиджей которого – то есть самым старшим членом – она была. Дартуна надо было остановить, но у нее возникло сомнение: а что, если… если это невозможно?

Тридцать ее людей последовали за ней на Тинеаг’л через море, и не с пустыми руками. В четырех днях пути к западу отсюда стояли драккары, предоставленные ей империей, – имперские власти также желали остановить Дартуна. Хотя, может быть, не столь страстно, как она. У нее не было сомнений: очень важно привести Дартуна Сура на скамью подсудимых, живым или мертвым. И только ее решительность, целеустремленность и желание всегда и во всем быть первой не давали ей отступить.

Они шли мимо разоренных и обезлюдевших деревень. Дома зияли проемами выбитых внутрь дверей, памятники на центральных площадях были уничтожены, окна разбиты вдребезги, таверны покорежены. Все свидетельствовало об ужасах, происходивших в этих местах совсем недавно. Время и снег еще не успели стереть следы крови.

Несколько недель они шли по следу Дартуна налегке, с одними реликвиями для обогрева, и цель, казалось, была уже близка. Облачная пелена прорвалась, кроваво-красный свет хлынул на белую ледяную равнину. Вглядываясь из-под темного мехового капюшона в далекий горизонт, Папус достала реликвию финна. Непосвященные приняли бы его за медный компас, но этот инструмент служил вовсе не для определения направления. В активном состоянии крошечные фиолетовые молнии начинали скользить по его поверхности – так механизм засекал любую магическую деятельность, совершавшуюся даже на большом расстоянии от него, и указывал точное направление, где эта деятельность происходила. Больше того, древние силы дауниров оставляли следы в пространстве, и по яркости магических разрядов на корпусе прибора можно было судить о том, насколько давно здесь пользовались магией. Несколько недель назад прибор сильно напугал ее – молнии почти исчезли, став такими бледными, как будто и Дартун, и его культисты взяли и растаяли в воздухе. И вдруг, позапрошлой ночью, он вспыхнул снова, паутина пурпурных нитей на его поверхности засияла с удвоенной яркостью, и всякие сомнения в исправности прибора оставили Папус.

Семь саней несли их на север через северо-запад, собаки скребли когтями лед, солнце все время светило им навстречу. Через два часа пути передние сани вдруг встали, и Папус остановила свои.

Один из ее группы, бородатый гигант по имени Миноф, чье присутствие особенно радовало Папус, вглядывался через подзорную трубу вдаль.

– Гиджа! – проревел он.

Папус выбралась из саней и, обходя возбужденно взвизгивающих собак, направилась к нему.

– Что видно? – спросила она.

– По-моему, это они. – Роняя хлопья снега с бороды и мехового капюшона, он протянул ей трубу.

Сначала она видела лишь белизну, потом ландшафт начал проявлять признаки разнообразия, снег чередовался со льдом, кое-где сквозь белую поверхность остовами затонувших кораблей выглядывали камни. Она еще пошарила прибором примерно в том направлении, куда указывал Миноф, пока наконец его рука не повернула трубу в ее руках куда надо.

Они казались крошечными и расплывчатыми, и все же это были люди – человек десять, тоже на санях, очень далеко впереди. Папус даже вздрогнула – так давно они не видели вокруг ничего похожего на живых существ. Потом она испугалась: если это действительно Дартун, значит ей скоро придется объявить ему о том, что его призывают в Виллджамур, на следствие по его делу, а это, несомненно, приведет к конфликту.

– Думаете, это они? – буркнул Миноф.

– Трудно сказать, далеко очень, – ответила Папус, опуская трубу.

Тем временем ее люди начали выражать нетерпение: им хотелось знать, что случилось и почему они стоят. Она громко объявила им о том, что видел Миноф, ища в их лицах следы радости или иных эмоций. Люди в большинстве своем радовались, что их время здесь подходит к концу, и она не могла не порадоваться вместе с ними.

После недолгого совещания Папус отдала приказ приготовить все необходимые реликвии и идти навстречу далекой группе. На сборы ушло не более десяти минут. Вдруг она увидела, как что-то движется к ним издалека, и велела своим людям остановиться.

К ним рысью бежала собака. Безобидная с виду, почти белая, с серой полосой на морде. Торопливо хрупая лапами по снегу, она поглядела на них, села шагах в сорока и замерла.

Миноф крякнул и двинулся псу навстречу.

– Будь осторожен, – предостерегла его Папус.

Он окликнул животное, которое привстало и медленно двинулось к нему. Все молчали, только выл крепчавший ветер. Вихри снега – не с неба, а поднятого порывами ветра с земли – то и дело закрывали Папус обзор.

Папус глубже надвинула капюшон и подняла подзорную трубу, чтобы лучше разглядеть встречу человека и собаки. Приглядевшись, она заметила, что пес движется как-то не так: он переставлял лапы механически, без той текучей грации, которую она наблюдала у животных своей упряжки. Да и глаза… они же красные, как два горящих уголька, вставленные в череп, и зубы сверкают, словно кинжалы.

– Миноф! – крикнула она, когда тот уже протянул руку, чтобы дружески потрепать собаку по загривку. – Лучше отойди, не…

Собака взорвалась.

Столб снега и крови взметнулся в воздух, от толчка вздрогнула земля. Кто-то визжал, собаки выли, наступила паника. Еще миг – и куски мяса и костей вперемешку с фрагментами каких-то металлических пластин, глухо стуча, посыпались с неба. Снег в зоне взрыва стал розовым.