«Карьера» Русанова. Суть дела - Юрий Васильев

— Батя строил, — сказал Герасим. — Редкий был мастер. Перед смертью вместо завещания велел поклясться, что если когда с места буду трогаться, так дом и мебель не продам, потому как не на продажу делано было, а на доброе пользование. Идеалист у меня батя был. Порядок любил, тишину, неторопливость…

Герасим тишину терпеть не мог, был скор на руку и жил бурно. В тридцать четыре года он имел две правительственные награды, седину, кучу всяких неприятностей и выговоров, неуживчивый характер и пять дочерей. Когда они стали одна за другой появляться из разных комнат, частично самостоятельно, частично на руках у матери, Геннадий тихо присвистнул.

— Это все твои?

— Поди скажи, что нет. У них на лицах написано.

Жена Герасима была ему под стать — высокая, смуглая, тоже слегка горбоносая, она как-то очень быстро, без суеты и шума уложила и усадила все свое семейство и накрыла на стол.

— Ради гостя я вам разрешу по рюмке, — сказала она и поставила на стол графин.

— Веруня у меня начальница над всей живностью в доме, кроме самой себя, — подмигнул Герасим. — Над ней начальник я. — Тут он вздохнул. — Опять же кроме страшного восьмого марта. Ох и денек, Гена, не приведи бог! Представляешь — шесть баб в доме, и всех поздравить надо… Ну-ка, давай рюмку.

Геннадий растерялся. Как быть? Все его рассуждения о том, что он не алкоголик, сейчас показались ему детскими, потому что он слишком хорошо знал, что такое одна рюмка… Не выпить — обидятся. Выпить… А вдруг? Сегодня первый день. Только первый…

— Я не пью, Герасим. Ты уж извини.

— Чего ж извинять-то? Не пей… А мы с Веруней приложимся. Слышь, Верунь, этого парня я к себе в гараж беру. Ты посмотри — водку не пьет. Уже за это орден дать можно. Ну, а ездит — тут, я тебе скажу, слов нет… Ты, Геннадий, давай нажимай, ешь, потом я тебя поведу наши Палестины смотреть.

Геннадий смотрел на графин с водкой. Впервые за долгие годы он сидит за столом, ест пельмени, слышит сивушный запах и — ничего. Не вызывает водка у него отвращения, нет, просто она ему безразлична. Слышишь, Гена! Вот тебе и доказательство. Вот и все… Может, и впрямь что-нибудь получится. А, Геннадий Васильевич? Должно получиться! Горло себе перегрызу, а выберусь…

— Значит, у Шлендера лежал? Отменный мужик, толковый.

— Тоже лечился?

— Да нет, у нас другое знакомство. Мы чего сегодня, думаешь, геологам камни возили? Отрабатываем, как говорится, натурой. Клуба у нас нет. Что делать? Решили строить. Только из чего? Надо, чтобы подешевле, денег-то нет, один энтузиазм… Ну, присмотрели у геологов домик, ничего себе такой, целехонький, списанный, он им не нужен, однако они тоже хозяева, за так отдавать дураков нет… Вот и договорились — они нам дом на вывоз, а мы им какие надо транспортные работы, у них с машинами туго… И что ты думаешь! Меня чуть под суд не отдали. Крику было! Такой-сякой этот Княжанский, сукин сын, махинации разводит, техникой спекулирует — и пошло! Выручили меня однако. Утихомирили страсти.

— А Шлендер тут при чем?

— Он меня и выручил… Он же у нас депутат областного Совета, ну, мы к нему и пошли жаловаться. Он такой шум поднял, любо-дорого! Вы, говорит — это он кому надо мозги вправлял, — вы сами, говорит, ни черта не делаете, так и людям не мешайте… Рыжий, глаза горят…

— Сложным путем вы себе клуб достали.

— А что делать? Зато клуб получился — конфетка! Теперь вот оформить надо по-человечески. Художника пригласили одного, так он, паразит, такую цену заломил… Кружки разные опять же… Ты, случаем, не фотограф? Нет? А что делать умеешь?

— Машину водить умею.

— Да нет, я не про то… Ну там рисовать, песни петь… Десятилетка у тебя есть?

— Есть. Даже чуть побольше.

— В институт, что ли, поступал? Я тоже три раза поступал.

— Ну и что?

— Ничего. Один раз даже чуть не поступил.

— Шмель у него пониже спины завелся, — сказала Вера. — Так и зудит там, так и зудит…

— Да ну, к черту! Смешно… Начальство пристало — неудобно, то да се, ты у нас вроде в передовиках, а не учишься… Отпуск дают, деньги платят — чего, думаю, не поступать? А когда зачислили — вот я перепугался! Обошлось, однако… Ладно, попили-поели, давай-ка на воздух. Клуб тебе покажу. Сегодня там кино крутят, танцы. Как, Веруня, на танцы нам следует сходить? Люди мы молодые…

— Отчего ж… Только я вам, Гена, сначала пуговицу пришью. Хорошо? Снимайте пиджак.

«Видик у меня дикий, — подумал Геннадий. — Страшней не бывает. Куда я попрусь в этом костюме, в рваных туфлях?»

— Не при смокинге я сегодня, Герасим, так что лучше дома посидеть.

Герасим критически осмотрел его.

— Оденешь мой костюм. Есть у меня такой серый… Рост у нас с тобой одинаковый… Ну-ка, Веруня, снаряди молодых людей.

— Нет! — Он даже выкрикнул это «нет», потому что все стало слишком напоминать мелодраму, благотворительный день в пользу бедного Русанова — подобрали на дороге, привезли, накормили, теперь — костюм с чужого плеча.

— Чего «нет»?

— Да знаешь… Не привык я как-то…

— Фу ты, дурной какой! Подумаешь, причина. Одевайся живей, да пойдем. Гараж посмотришь, поселок, к ребятам заглянем. Воскресенье все-таки. Кроме того, у нас девочки в клуб приходят очень симпатичные. Это уж мне поверь.

На улице было тихо, немного душно. Повсюду лежали длинные тени. Пахло дымом. Где-то неподалеку горела тайга.

Возле общежития сидели близнецы.

— Герасим, — сказал один из них, — пренеприятнейшее известие. Пифагора вернули обратно. Говорят — берите это сокровище себе. Кому-то там по зубам съездил.

— Пифагор? Да он сроду мухи не обидит.

— Выходит, обидел.

— Что за Пифагор? — удивился Геннадий.

— Есть тут один такой… Ладно, пойду загляну к нему на минуту, ты меня тут подожди.

— Он у нас подождет, — сказал один из близнецов, которого Геннадий наугад решил считать Алексеем. — Идем, познакомим тебя с шоферской гвардией долины. Тоже ездят будь здоров!

В большой, чисто побеленной комнате двое играли в шахматы, третий сидел, обложившись какими-то журналами, и вырезал оттуда картинки.

— Наши киты, — сказал Алексей. — Дронов, Шувалов, Демин. А это — виртуоз-водитель Геннадий… Фамилии, правда, не знаю.

— Русанов, — сказал Геннадий.

— Вот, значит, хорошо. Познакомились. Давайте разговаривать.

Близнецы смотрели на Геннадия шкодливо. «Наверное, уже успели натрепать длинными языками, — беззлобно подумал он. — Наверняка развели баланду, потому что эти хлопцы явно заинтересованы. Что ж… Почему бы нет? Пусть интересуются. Показать себя во всем великолепии — это моя задача».

— Работать у нас будешь? — спросил Шувалов.

— Точно не знаю.

— На чем ездил?

— Да, честно говоря, почти на всем.

— Ясно. Это хорошо. К осени будем перебазироваться в глубинку, на вывозку леса. Люди нужны позарез. Дорога трудная.

— Он у нас профорг, — сказал Алексей. — Ты его слушай.

— Помолчи, Лешенька, когда старшие говорят… Так вот, на глубинке я четвертый год работаю. Условия — с какой стороны смотреть. Деньги идут хорошие, не жалуемся, хотя, знаешь сам, за легкую жизнь большие деньги не платят. Дорога — убийство… Ну и все такое. Сам увидишь.

— Я еще, может, и не буду здесь.

— Напрасно. Я советую.

«Крестьянский сын, — подумал Геннадий. — Плечи крутые, шея толстая, грудь колесом. С него бы Алешу Поповича рисовать».

— Я тоже советую, — сказал Дронов. — Я тут сам человек новый, третий месяц всего, но мне по душе. Ребята хорошие, серьезные. Начальство терпимое. Работать можно.

Шувалов между тем закончил вырезать из журнала актрис, достал кнопки и стал прикреплять их над кроватью, где уже висела целая галерея смазливых мордашек. Последней он приколол пухленькую девицу, которая лежала на циновке почти в натуральном виде и улыбалась.

— Ах, профорг, — сказал Алексей. — Совсем ты у нас безыдейный… А девица, между прочим, ничего. Веселенькая шлюха.

— Дурак ты, Лешенька. Она же артистка.

— Ну и что?

— Да то…

— Буржуазная артистка.

— Глупый ты еще, — добродушно сказал Шувалов.

— Чего же глупый? Ты знаешь, что она свой бюст застраховала? Вникни — не руки или ноги, как порядочные трудящиеся, а вот эти самые… Нравится тебе?

И тогда Шувалов проявил изрядную политическую подкованность. Он сказал:

— Заткнись малыш. Она виновата разве, что у них такой закон действует — чистоган? Виновата, что дорогу себе в этих странах надо пробивать грудью? И не твоей цыплячьей, а такой, которую и застраховать не стыдно. Понял?