«Карьера» Русанова. Суть дела - Юрий Васильев

— Все хорошо, Русанов. Можете идти. Я доволен. — Он протянул руку. — До завтра.

Геннадий усмехнулся. Чорт-то что! Начальник ГАИ протягивает руку, называет на «вы». Я не удивлюсь, если он предложит мне работать у него автоинспектором… А все рыжий доктор, калиф и князь, и я еще смел тебе грубить, ничтожный.

Аркадий Семенович сидел за столом, копался в бумагах.

— Ну как? — спросил он.

— Полный порядок! Держу на освещенное окно господина Флобера! Капитан сказал, что я редкий, уникальный шофер, меня надо держать под стеклянным колпаком.

— Еще бы! Это куда спокойней, чем пустить тебя на большую дорогу. Я вот тоже копаюсь помаленьку. Ты уникальный шофер, а у меня, Гена, под руками уникальный материал, редкие случаи обморожений… Ладно, черт с ними… — Он смахнул бумаги в стол. — Ну, рассказывай, здорово тебя гоняли?

— Да нет, обыкновенно… А это что такое? — Геннадий взял с полки небольшой лист ватмана, на котором расплывалось большое красно-лиловое пятно. — Абстрактный рисунок?

— Ну вот! — рассмеялся Шлендер. — Это как раз и есть одна из иллюстраций к Атласу обморожений… Художник я никудышный, но не беда — кто-нибудь поможет.

— Я вам помогу.

— Ты рисуешь?

— Так, балуюсь. При хорошей тренировке и обезьяну можно научить делать копии.

— Талантливый ты парень.

— На редкость… Двадцать семь лет дураку, а он сидит и думает — куда бы себя приткнуть и что из этого выйдет… Если вы помните, Писарев в моем возрасте уже утонул.

Он хотел сказать это весело, но не получилось у него, не вышло, потому что чертовски страшно все-таки в двадцать семь лет сказать себе, что стоишь нагишом…

— Ладно, Геннадий, это все разговоры… Надо и перекусить. У меня хариус есть, ребята привезли. Пойду пожарю.

«Уже десятый час, — думал Геннадий. — Давай-ка разберемся в обстановке. Вчера я приехал — ну, это понятно, вожжа под хвост попала, а чего сейчас сижу?.. Не гостиница же здесь, в конце-то концов, и доктор не приглашал меня в гости… Надо за все поблагодарить его и уйти. Переночую на автовокзале. Не привыкать».

Это были очень трезвые мысли. Очень правильные. Но стоило Шлендеру вернуться со сковородкой жареной рыбы, как все трезвые рассуждения показались Геннадию смешными… Вот оказия! Сидит себе на диване, как дома, никуда не желает идти и не чувствует никакого неудобства…

— Слушай-ка, ты балет любишь? — спросил доктор.

— Ничего…

— А я вот и не знаю, люблю или нет. Представляешь, какой дикарь? У нас сегодня «Хрустальный башмачок» идет в кино, может, сходим?

— С удовольствием.

Геннадий посмотрел на доктора и вдруг неожиданно для себя сказал:

— Аркадий Семенович! Мне нужны две тысячи.

— Ого! И зачем, если не секрет?

— Да ну, какой секрет… Боюсь, как бы штаны по дороге не свалились. — Он рассмеялся, все еще не переставая удивляться, что ему сейчас совсем не трудно стало попросить у доктора денег. Ни капли не трудно. — Вид у меня бандитский.

— Что верно, то верно… Ладно, завтра получишь свои деньги, а сейчас давай уберем посуду и в кино. Надо же хоть на старости лет к балету приобщиться…

На другой день с утра Геннадий получил в ГАИ документы и стал ждать, пока откроется магазин. Надо будет купить темный костюм, хорошо бы гладкий, он терпеть не мог всякие полоски и крапинки, купить пару рубашек, туфли. Что еще? Да! Обязательно пижаму и десяток носовых платков. Иначе нельзя. Какая может быть новая жизнь без пижамы?

Геннадий неторопливо ходил по улицам и старался думать о чем-нибудь веселом, но — странное дело — какой-то неуловимый привкус горечи и раздражения примешивался ко всему, о чем бы он ни думал. За несколько дней он добился многого, случай к нему благоволит. Он встретил Герасима, Шлендера… Все хорошо, но… надо ведь радоваться, черт возьми, а радости нет. Никакой…

Э, так не годится. Скорей бы, что ли, магазин открывали. Пусть рыжий доктор не сомневается, оденемся, как денди. Задал я ему хлопот… А вообще-то, довольно дешевые штучки-дрючки из педагогического арсенала Макаренко. Ишь ты, ставка на доверие!.. Да нет, он просто умный мужик. И рисковый… Интересно все-таки, из-за чего он так обо мне печется? Когда Евстигней со мной цацкался — это понятно. Хоть и паскуда последняя, зато мотивы ясные. А этот? Выполняет свой депутатский долг или так называемый человеческий? Гладит себя по головке — какой я хороший, чуткий, добрый? А Герасим? Тоже душа нараспашку…

Да провалитесь вы пропадом! Хотя зачем же им проваливаться. Пусть живут. И я тоже скоро научусь этому нехитрому ремеслу — быть хорошим человеком, и никто не поймет, не отличит, что они такие — на самом деле, а я такой — потому что так удобней.

Карьера? А что, тебе претит это слово? Напрасно. Да, карьера, но особого рода. Самыми порядочными средствами. Деньги сейчас — это почти ничего. Нужны иные ценности, те, что нынче в ходу — труд, общественная работа, идейная убежденность, отзывчивость и другие разные качества, которые я со временем приобрету и пущу в оборот. Проценты будут — что надо! Я стану таким передовым и таким хорошим, что только держись!

Геннадий вдруг остановился, сообразив, что вот уже давно идет без всякой цели, наугад, идет все быстрей и говорит все громче, злей и бессвязной…

Липкий, холодный страх охватил его. Неужели?.. Неужели все начинается сначала?! Думал уйти, сбежать, отделаться разговорами? Сейчас его схватит за горло и кинет на землю, завертит, закрутит в пьяном беспамятстве, сейчас он снова, как кролик, покорно сунет себя в пасть, потому что там тепло и покойно, водка приласкает его и обовьется вокруг петлей… Он провел рукой по груди, нащупал пачку денег, и вдруг почувствовал слабость… Ноги стали ватными, к горлу подкатился ком. Он сел на завалинку возле какого-то дома.

Из подъезда вышла женщина.

— Вам плохо? — спросила она.

— Нет, ничего… Устал.

Возбуждение сменилось тихим безразличием. Будь что будет… К вечеру он, может быть, напьется, и тогда все пойдет своим чередом. Не напьется — значит, еще немного побарахтается… А ты как думал? Твое тело просит водки. Оно кричит, ему больно, потому что залито по горло…

18

Висит в небе большая луна — вся такая чистая, умытая, даже пятен на ней не разглядишь.

«Ну вот, — думает Геннадий, глядя в темное небо, — ну вот наконец и ночи нормальные пошли, с луной и звездами, а то от этих белых сумерек черти на душе воют…»

Сейчас у него черти на душе не воют. Геннадий отдыхает. Заставляет себя отдыхать. И душой, и телом. Телом у него отдыхать хорошо получается: как ни ухайдакается за день, как ни измочалит его работа — к вечеру по-прежнему каждый мускул ходуном ходит от прохладной и свежей радости — давно он себя так отлично не чувствовал! А вот душой отдыхать труднее, потому что душа не отдыха ждет, ей покой нужен. Только где ж ему быть, покою-то, на перепутье? Дорога — она хоть и обозначена в уме, да не всегда ее разглядишь, не всегда свернешь на нее вовремя…

«Будешь жить у меня, — в первый же день сказал Герасим. — Нечего после больницы на сухомятке сидеть. Успеешь еще». Сказал он это так просто и естественно, что Геннадий возражать не стал, хотя сперва хотел покуражиться.

Вера отвела ему боковую комнату, поставила тахту, а стол они с Герасимом притащили из конторы. Было тепло, светло и уютно. Только никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. На работе, правда, особенно не поговоришь, да и дома тоже. Герасим и Вера, и даже девочки что-то такое, должно быть, заметили, может, подумали, что отходит человек после болезни, и потому с разговорами и весельем не приставали.

Получив деньги, Геннадий подарил всем девчатам по огромной кукле с закрывающимися глазами, а себе купил магнитофон и по вечерам, плотно прикрыв дверь, слушал негромкие песни Окуджавы.

Вот и теперь он тоже поставил «Оловянного солдатика» и принялся ходить из угла в угол, в сотый и тысячный раз меряя шагами свою крохотную комнатку, изредка останавливаясь у окна, за которым светила в небе большая луна.

«Надо учиться, — говорил он себе. — Учиться всему заново. Жить с людьми. Выбирать дорогу. Свою, единственную. А то снова под откос загремишь. В прямом, как говорится, смысле и в переносном».

…Шла вторая неделя, как Геннадий оформился в гараж. Машину ему Княжанский выделил и впрямь отменную: кирпично-красного цвета, приземистая и тупоносая, она рычала, как откормленная тигрица, и, как тигрица, единым махом взлетала на любой перевал.

Отличная машина. Чешская «Татра». Такие совсем недавно появились на трассе. И потому Геннадий не удивился, когда возле заправки двое парней принялись ходить вокруг машины с явно заинтересованным видом. Ему даже захотелось, чтобы они о чем-нибудь спросили его: за неделю Геннадий узнал о «Татре» все или почти все, прочитал документы, бывшие в комплекте, заглянул в журнал «За рулем».