Сто удач и одно невезение - Алюшина Татьяна Александровна

– И как же это Левочка Фридман так опростоволосился?　– поразилась бабушка Сима и попеняла: – Девочки, я ж таки предупреждала мильен раз, що даже у самых интеллигентных мальчиков имеются всегда беспокойные мальчуковые штучки у штанах!

Для начала семья отправила Ритку на осмотр к «хорошему знакомому», потомственному гинекологу Моисею Израилевичу. Имечко!

В русском варианте это звучало бы приблизительно как Петр Павлович Апостолов, а в московском обрусевшем к нему почему-то обращались как к Михаилу Исаевичу.

– Что я вам скажу, Сонечка,　– пояснил он после осмотра Риткиной маме.　– Аборт – это не самое безопасное для девочки в таком возрасте, надежнее рожать.

– Мы подумаем,　– обещала Софья Львовна, пододвигая по столу конверт с вознаграждением.

Семьи Ритина и Левочкина провели срочное заседание и интеллигентно решили жениться и рожать. Этот год Риточка пропустит, а на следующий куда-нибудь поступит, тем более что с жизненным путем в профессии она еще не определилась.

Весной на следующий год родился мальчик, здоровенький, крепенький и удивительно спокойный. Назвали Мишенькой.

Хватит пока с семьи ортодоксальных имен – решили коллективно – и ровной им противоположности. И так тяжело пережили «Маргариту», сделав уступку московской родне, тем более що папа порадовал-таки нашим «Аркадий».

Левика Ритка разлюбила сразу после родов, к тому же, как вы понимаете, он не принимал участия в кормлении младенца, а это Ритку страшно возмущало.

Ну а возмущенная Ритка – это сами знаете!

Словом, от греха на время молодых родителей разлучили, Ритка с ребенком в Одессе, а Левик отсиживался в Москве.

Зина, сдав без проблем и трудностей летнюю сессию, чем ознаменовала окончание первого курса и переход на второй, приехала к Ритке в Одессу на все оставшееся лето.

Ритка благоденствовала, как царица после родов долгожданного наследника, ни фига не делала, ела целыми днями, валялась у телика, читала, отвлекаясь лишь на кормление грудью любимого чада. Многочисленная родня пребывала в состоянии полнейшего умиления, Ритке делать ничего не давали, а чтобы подержать ребенка и повозиться, становились в очередь и сюсюкались с ним, как с принцем крови.

Вот тут-то у Зинаиды и случилась любовь!

Ритке на солнце и пляж ходить запрещалось по медицинским указаниям, и Зинаида курортничала в одиночестве и умудрилась вдряпаться без подругиного присмотра.

Они познакомились на пляже. Ну, собственно, выбор возможных мест для знакомства на морских курортах не пестреет разнообразием. Алексей представился студентом пятого курса Московского политехнического института, родом из Ленинграда.

Так как молодой кормящей матери, имевшей иные занятия, не рекомендовалось гулять по ночам, дискотекам и кафе, Зинаида отрывалась по полной, без каких-либо происшествий, поскольку провоцировать их было некому.

Ох! Он так ухаживал!

Лихость всячески демонстрировал – на клумбу за цветами, за ее улетевшим шарфиком в одежде в море, и брассом, брассом! По морде какому-то забулдыге, что-то там невразумительное промычавшему в адрес Зинаиды. Носил ее на одной согнутой руке, как ребенка за малостью роста и веса, поигрывая мышцами и демонстрируя великолепную физическую форму.

А форма, надо вам сказать, была-а-а!

И цветочки, и шампанское, и стишочки читал при луне, и жаркие признания в любви шептал в ушко. Вообще-то Зинаида к своим восемнадцати годам имела столь не девичий блистательный умище и мудрость житейскую, что на всякую такую шняшку не велась. Но уж больно все красиво, с напором, лихо, по-гусарски!

Да и солнце, море, музыка со всех сторон, улыбки, счастливые отдыхающие люди – располагает!

Словом, огонь непобедимой любви никем не был вовремя потушен. Хотя предпосылки и попытки залить остужающей водицей делались.

Через пять дней активного, напористого ухаживания она пригласила Алексея в гости, по многочисленным и настойчивым просьбам родных, давно переставших быть только Риткиной родней.

И родни той было!..

В старом доме на – как ни смешно – Дерибасовской верхний этаж одного из подъездов, то есть две большие квартиры занимала самая близкая родня. Старший брат Софьи Львовны, соответственно сын бабушки Симы и дедушки Левы, его жена Лариса и сын Аркадий. Квартиру напротив занимали старшая сестра дедушки Левы и старшая сестра бабушки Симы. Эту квартиру им оставили Риточкины бабушка с дедушкой, переехав в Москву, «та щоб жилье не пропало!», прописав старушек. У этих двух сестер имелись свои дети и внуки, живущие не так далеко, тоже в центре. Через два дома жила бабушка Ида, еще одна самая старшая сестра бабушки Симы, с семьей и дедушкой Изей.

Ви можете себе представить, що это за семя? (Произносить только так, без мягкого разделительного!)

Шумно постоянно, громко, много, двери нараспашку, и почему-то все приходили и, как теперь принято называть, «тусили» именно в этих двух квартирах. Бабушка Ида была самой старшей, старше даже дедушки Изи, а потому заседала во главе всего клана.

Вот в такой вот одесский хоровод Зинаида привела знакомиться Алексея.

Стол, как водится, ломился «до скрыпу» и приглашал! По случаю такого знакомства собралась почти вся семья: «Та Зиночкин первый улюбленный! Такое ж событие!»

«Улюбленный» имел бледный вид, ибо ничего подобного не ожидал, предполагая спокойную встречу человека на четыре-пять, с мягким допросом, максимум за чаем, не знал, что делать и где пятый угол, а лучше выход, чтобы свалить без потерь.

А потери намечались!

Первым делом, еще по дороге от входной двери к столу, дедушка Изя, цепко ухватив молодого человека за локоток, предложил со всем радушием:

– Та зачем вам, Алексей, спрошу я вас, входить у такие траты?　– словно продолжил прерванный разговор с хорошим знакомым.

– Какие траты?　– перепугался до легкой зеленцы в лице Алексей.

– Таки снимать квартиру! У сезон! На курортном море! Ви должны жить у нас!

– Да ничего, я как-нибудь,　– отлегло от души и упоминания трат у Алексея.

– Да ни боже мой! Только у нас! Давайте!　– настаивал дедушка Изя.

– Что давайте?　– терялся под напором Алексей.

– Та боже мой, молодой человек!　– перекрикивая гомон, плавно подвел ухажера к столу дедушка Изя, одаряя его «открытой души радушием» и щедрой улыбкой.　– Та паспорт давайте! Ми вас у момент здесь запишем, и живите в удовольствие!

Алексей не успел ничего сообразить, но каким-то чудным образом паспорт оказался в руках дедушки Изи, который, как фокусник, в полмгновения передал юношу в чьи-то еще руки и исчез, образовавшись на другом конце стола. Паспорта, кстати, никто на курортах с собой не носит. Но Зинуля неосмотрительно сказала родне, что они сначала зайдут за билетом для Алексея, а потом уже домой.

– Все ша!　– распорядилась бабушка Ида.　– Що ви галдите, как Люська Паровоз на Привозе! Все за стол!　– И совсем другим, почти нежным голосом к Алексею: – Ви садитесь, молодой человек, Зиночка нам родная. Ви тоже можете им стать.

Алексея с Зинаидой разделили столом и бдительными родственниками. Гостя с двух сторон подпирали дядя Марк и Аркаша.

И понеслась, плавно начавшись!

Отказаться от одесского гостеприимства и хлебосольства – это все одно «що у душу плюнуть», и такие яства, шедевры кулинарии не едятся и не жуются, а «нектаром текуть» и соответственно запиваются. Прелюдия в этих тонах разморила и успокоила напряженного Алексея, по ходу опьянив совсем немного.

Ну и тут…

– Лешенька,　– мягко стелила бабушка Сима.　– Зиночка сказала, ви учитесь у Москве?

– Да, в Политехе,　– порадовал «Лешенька».

– Ой, трудно, наверное?　– И без перехода и ожидания ответа: – А сами из Ленинграду будете?

– Да,　– подтвердил разомлевший кавалер.

– А у паспорте у вас место рождения и основная прописка у городе Харькове,　– прищурившись, сообщил дедушка Изя с другого конца стола.

– Так я с бабушкой в Ленинграде жил, а прописан у родителей,　– насторожился, но не чрезмерно Алексей.