Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что это за место? Это холм Нокайни?
– Нок-Анье! – отозвались они. – Благословенная Анье! Всадники, сгрудившиеся вокруг Хью, уже посмеивались от облегчения, но кое-кто перекрестился и, согнув средний палец на правой руке, поцеловал костяшку: так отгоняют всякое зло. Луна подымалась все выше – Луна благословенной Анье, – и вот уже пение сменилось криками и улюлюканьем, а Хью живо припомнил рассказ графа Десмонда о его предке, Геройде Ярле, самом первом из Джеральдинов, – как тот похитил плащ богини Анье, пока она купалась, и как у нее родился сын-прыгун, тот самый, что потом превратился в серого гуся и исчез навсегда. Хью окликнул мальчишек, думая дать им монету и расспросить подробнее, но те лишь помахали ему и, двинувшись прямиком в толпу верхом на своей старой лошадке, затерялись среди парней и девиц, несущих огни святого Иоанна.
Много лет спустя, в покоях римского палаццо Сальвиати, Хью О’Нил снова мысленно странствовал по лесам и равнинам Мунстера в компании Петра Ломбарда – архиепископа и исповедника, что когда-то был мальчишкой из Уотерфорда и по-прежнему принадлежал Мунстеру душой и помыслами. Во дворце было холодно; сидя друг против друга, эти двое проводили этот вечер, как и многие другие вечера до него, в неспешной беседе. В основном говорил Хью, хотя теперь, когда они добрались до последних лет, вспоминать стало труднее. То, что интересовало духовника, для графа было как старая заноза в ладони.
– Десмонд, – сказал архиепископ. – Почему он все-таки пришел на выручку матери-церкви? Он же презирал Джеймса Фицмориса.
Хью возвел глаза к потолку, где витали тусклые ангелы.
– Понятия не имею. Он не стал мешать кузену Джеймсу, а значит, он был католиком. И тут уж неважно, что Берк, который, кстати сказать, был протестантом, убил Джеймса куда раньше, чем Десмонд вообще смог что-либо предпринять. Английский военачальник, Сидни, рыскал со своей солдатней по Мунстеру, как волк среди овец. Они вторгались в города и замки Десмонда и убивали всех, кого найдут, даже тех, кто хотел сдаться. Католические лорды и вожди кланов ехали в Англию просить о помиловании и отрекались от своей веры, лишь бы им сохранили жизнь.
– А его замок в Аскитоне разве не захватили? – спросил архиепископ. – И тамошнее аббатство? Я слыхал, его осквернили, похитили священные сосуды и разбили витражи.
– Все так, – кивнул граф. – А еще вломились в усыпальницу Фицджеральдов и выкинули останки из гробов. Гроб Джоанны Фицджеральд Батлер, жены старого графа, тоже вскрыли и разбросали ее кости.
– Нечестивцы, – сказал Ломбард.
Они немного помолчали, слушая тихий свист гуляющих по комнате сквозняков. Архиепископ заговорил первым:
– Я слыхал, потом начался голод.
– Так и было, а потом стало еще хуже. Еды хватало только солдатам, да и тех держали впроголодь.
– Говорят, по улицам Дублина бродили волки – искали, кого бы сожрать.
– Мне рассказывали, как граф Десмонд наконец решился выступить, – сказал Хью. – Стоял октябрь, прямо как сейчас. Англичане, а с ними, говорят, и Том Батлер, сделали Десмонду предложение: если он хочет избежать обвинения в измене – которое, да будет ему известно, уже лежит наготове и ждет только подписи, то пусть приезжает в Англию и остается там жить тихо-мирно. Представляете себе?
– В Англию, – повторил Петр. – В страну еретиков. Сотворивших столько католических святых своими кострами и топорами.
– Десмонд к тому времени был уже совсем слаб. Едва на ногах держался. Ему помогли сесть на белого коня и вложили в руку меч Десмондов. Так мне рассказывали.
– Интересно, – пробормотал Петр себе под нос. – Я вот думаю: а не могло ли случиться так, что с ним заговорили ангелы?
И снова Хью О’Нил закатил глаза к сумрачному небу на потолке и едва заметным ангелам, серым на сером.
– По-моему, ни один ангел в здравом уме не стал бы говорить с Джеральдом Фицджеральдом. А если бы и заговорил, его бы за это по головке не погладили.
– И все же, когда Десмонд наконец выступил, поднялся весь Запад.
Архиепископ знал об этом из писем и по рассказам беглецов. Страх, в котором с самого начала жили англичане-колонисты, охватил теперь и английских солдат, и этот страх, несомненно, был послан Богом.
– Все четверо всадников Судного дня проехались по стране, – добавил он вслух. – Виселицы ломились под тяжестью спелых плодов. Испанцы все-таки прислали корабли и людей, но слишком мало. О, этот вечно осторожный Филип, мир его праху!
Хью почувствовал на себе испытующий взгляд духовника. «Почему он, Хью О’Нил, не присоединился к борьбе?» – спрашивал этот взгляд. Что его остановило? Ведь по всему Мунстеру верили, что он поддержит повстанцев и вскоре примет корону в Таре, станет католическим королем и положит начало новому миру. Хью О’Нил знал, почему он этого не сделал, – да, теперь он знал, какие силы держали его в своих могучих руках, и прошло еще немало лет после восстания Десмонда, прежде чем он вырвался из этой хватки, но пытаться что-то изменить тогда уже стало слишком поздно: само Время уже развернулось против него, словно гигантский корабль, не способный противиться встречному ветру.
– Но под конец Десмонд остался один, – сказал граф. – Он прятался в Керри, в лесах Гланагинти. Там-то, в жалкой хижине, его и нашли люди из клана Мориарти, так и не вставшие на сторону Десмонда. Они связали его, выволокли на двор и попытались усадить на лошадь, но затем увидели, что он слишком слаб – не может ни идти, ни ехать верхом. Тогда они его обезглавили и увезли голову с собой, чтобы получить награду. Так я слышал от тех, кто знал, как все это было. Они ее видели своими глазами, эту голову.
Архиепископ осенил себя крестом.
– Значит, все было напрасно?
Граф поднялся, тяжело опираясь на подлокотники: он так долго просидел, не шевелясь, что теперь не чувствовал ног.
– Ничто не бывает напрасно, – промолвил он. – Если только не напрасно вообще все на свете.
На прощание обняв своего исповедника и получив благословение, Хью вернулся к себе – как всегда, в сопровождении двух молодых слуг, почти мальчишек (про себя он называл их близнецами). Они помогли ему переодеться
