Железнодорожница 2 - Вера Лондоковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но у него точно все хорошо?
— Рита!
— А что такого? Я же переживаю.
Тут подорвалась со своего дивана тетя Рита.
— Ой, да что ж вы молчите? У меня подключен межгород, звоните с моего аппарата! Ноль семь набираете и ждете.
— Ура! — взвилась Ритка.
«И набираю вечное 'ноль семь», — вспомнились мне строки из песни Высоцкого. Кстати!
— Вы знаете, о чем я сегодня подумала, — я заговорила об этом, конечно, с целью увести разговор в другое русло, — нам обязательно надо посетить Ваганьковское кладбище. Там же столько интересный захоронений. Есенин, Высоцкий, а сколько еще фамилий.
— Я тоже об этом думал, — согласился дед, — давайте завтра и съездим.
— Жаль, Новодевичье сейчас закрыто, — вставила тетя Рита, — а на Ваганьковское я бы с удовольствием с вами съездила. Но у меня работа. Кстати, Риточка, я тебе принесла интересные книжки. Пойдем посмотрим.
— Ой, — спрыгнула Ритка со стула.
Слава Богу, хоть про звонок Вадиму на время забудет.
Однако, странно, что они за целый день в Москве не нашли ни телеграфа, ни переговорного пункта. А что, если дед специально так подстроил? Он-то знает Вадима как-нибудь получше меня, да и подольше. Достаточно вспомнить, как я впервые очутилась у нашего подъезда на Енисейской. Как дед отзывался о своем зяте? С большим-большим сарказмом. Складывалось впечатление, что Альбина пытается защитить мужа от нападок родных, а те устали от него настолько, что давно уже смотрят на ситуацию с юмором.
С наступлением сумерек тетя Рита обошла все комнаты и задвинула шторы. Вроде и шестой этаж, а домов вокруг так много. Будь я одна в такой квартире, наверно, вечерами выключала бы свет и смотрела на эти бесконечные светящиеся окна. Одни светятся мягким отблеском голубых, розовых, желтых штор — ощущение вечернего уюта. Другие без штор, и то и дело снуют силуэты людей, и от этого тоже на душе приятно.
Дед с тетей Ритой сидели в зале под абажуром и рассматривали семейные фотографии. Благо, их было много. Особенно меня поразила одна, дореволюционная. На ней были родители деда и, получается, дедушка и бабушка Альбины. Явно где-то в ателье снимались. Столик с цветочной вазой в углу, в кресле сидит женщина в длинном платье, рядом с ней стоит мужчина — с лихими усами, в военной форме и с георгиевским крестом.
— Папа был урядник в казачьем войске, — рассказывала тетя Рита, — а мама занималась домашним хозяйством. В те времена женщины не работали. А жили они в частном доме около вокзала.
— Так это же центр города, — я вспомнила вокзал и ряд домов от него, если идти направо, — там сейчас девятиэтажки стоят.
— Вот, там, где сейчас девятиэтажки, был наш дом, — сказал дед.
— Интересно, значит, дом был в центре, а квартиру дали на окраине? — не удержалась я.
— А ты не помнишь, как рыдала из-за этого? — протянул дед. — Да и мы все переживали. Еще бы, всю жизнь прожить в центре, и вдруг езжай на эту Енисейскую. А у тебя проблема была, в десятом классе школу поменять, перед самым выпуском. Неужели не помнишь?
Я на секунду замерла.
— Да помню, конечно.
— Нет, нам сказали, конечно, — продолжал вспоминать дед, — мол, если хотите, через год получите квартиру в этих домах рядом с вокзалом. Ну, а где бы мы этот год жили всей семьей?
— Альбина, должно быть, в тринадцатой школе училась? — прищурилась тетя Рита, и дед кивнул. — О, я тоже в свое время там училась. Такое здание великолепное, дореволюционной постройки, а учителя какие!
Она повернулась ко мне:
— Каменев при тебе работал? У нас он физику преподавал, совсем еще молоденький, но такой учитель — до мозга костей!
Я окончательно растерялась. Ох, уж этот вечер семейных воспоминаний! Вот скажу сейчас, что да, был такой Каменев, а дед скажет — не было такого! А мне самой откуда знать, ведь я попаданка! Ладно, скажу, что не помню, мало ли. Всякое бывает.
Но тут, к счастью, дед заинтересовался очередными фотографиями:
— А это Коля твой?
— Да, — на лицо тети Риты набежала тень, — здесь он за год до смерти, и не узнать уже.
— Да, — тяжело вздохнул дед, — день Победы в Берлине встретить, а потом всего два года прожить…
— Так у него ранения знаешь какие тяжелые были, — вздохнула и тетя Рита, — и он такой не один. Сколько людей в первые годы после войны умерли, не сосчитать. В тяжелые времена держались, даже простудой не болели. Зато потом…
Она махнула рукой.
Где, интересно, Ритка, ей бы посмотреть эти фотографии, как подрастающему поколению.
И тут из спальни донесся Риткин истошный вопль.
Мы все подскочили и рванули туда, но девчонка уже бежала нам навстречу с перекошенным лицом:
— Меня Хомочка укусила!
— Так ты ее наверно обидела? — тетя Рита всплеснула руками и захлопотала в поисках бинта и зеленки.
— Ну да, я отпустила ее погулять по комнате, а потом-то ей надо было возвращаться, а она не хотела. И я ее схватила.
— Приманивать надо лакомством, чтобы в банку сама вернулась, — наставительно сказал дед, — а так, конечно, укусит! Схватила она ее. У них же вся защита — это зубки! Тельце маленькое, лапки тоненькие.
— Она меня обидела, — не унималась Ритка, — в самых лучших чувствах!
— Не переживай, — погладила я девчонку по головке, — она тебя еще не раз укусит. Ой, а где Хомочка-то?
Банка с обрывками газеты стояла пустая, а хомячка где-то бегала. И мы еще полчаса ловили пушистого грызуна по всей квартире.
На Ваганьковское кладбище мы поехали в десять утра. И народу в метро поменьше — все же не час пик. И, собственно, раньше там и делать нечего.
Вот и могила Высоцкого, от центрального входа сразу направо. Знаменитого памятника с гитарой и лошадьми еще нет, пока здесь просто табличка. И, конечно, все завалено живыми цветами. И люди, несмотря на будний день, толпятся с непокрытыми головами. Дед тоже снял свою неизменную кепку. Мы положили букетик хризантем, постояли.
— Да, великий артист был, —
