Девственники в хаки - Лесли Томас

Бригг взмахнул рукой и ткнул победно оттопыренным пальцем прямо в Южный Крест.

– Я ненавижу их за то, что они хоронят своих безногих друзей!!!

– Ты сумасшедший! – засмеялась Филиппа.

– Я не сумасшедший! – крикнул Бригг в ответ. – Просто я солдат. Это одно и то же. Все солдаты – психи. Их учат тыкать штыками мешки с травой и стрелять крошечными пулями, и они стараются изо всех сил, потому что никто из них еще по-настоящему не верит в атомную бомбу. Они думают, что все это брехня, и бомба – не в счет, потому как дяди в белых халатах, которые ее взорвали, не были солдатами. Они все еще говорят о войне, будто ничего не произошло. Они хотят воевать по-своему, как раньше! Они несгораемые – вот что они думают. Пьяные, огнеупорные, бесполезные, ненужные и безумные: вот какие они – солдаты!

Филиппа ткнула в его сторону пальцем.

– Я видела тебя сегодня утром, – заявила она. – Это тебя сбили с ног.

– Этот Дрисколл – сволочь, – выругался Бригг. – Рукопашный бой? Какой от него толк, если существует бомба! Рукопашная схватка без оружия! Посмотреть бы, как они сойдутся в рукопашной без рук, без голов и без тел. И без ног. Без ног, как старый, добрый Фред Орган. Он как раз и погиб в рукопашном и ногопашном бою, когда отрывают ноги…

Так они дошли до моста. Здесь Бригг почувствовал себя пьяным до безобразия. Филиппа помогла ему взобраться на перила, и он уселся на них, как курица на насесте, опасно кренясь то вперед, то назад. Сама Филиппа села на перила напротив, зацепившись для надежности ногами за нижнюю перекладину. Ее овальные голые коленки торчали из-под платья как два коричневых яйца. Нелепый вид Бригга уже не пугал, а смешил Филиппу.

– Все наши скоро будут здесь, – пробормотал Бригг, пытаясь сфокусировать взгляд на коленях девушки. – Рассядутся на перилах словно пташки и начнут орать песни об Уэльсе, о родной Шотландии, о трижды проклятой Старой Кентской дороге. Они станут хвастаться, какие роскошные девахи дожидаются их дома, и вздыхать. Все без исключения, кроме, может быть, Таскера и еще дюжины счастливцев, у которых есть с кем провести сегодняшнюю ночь. Конечно, это не Бог весть что, но все же лучше, чем ничего…

– Сколько ты уже прослужил? – спросила Филиппа.

– Кажется, что несколько лет, – ответил Бригг, – хотя на самом деле – десять месяцев. А тебя я давно заприметил, правда – смотрел только издали. Когда ты пригласила меня на танец, я ушам своим не поверил. Сначала я решил, что ты ищешь дамскую комнату…

Филиппа прыснула в кулак.

– Нет, в самом деле, – оправдывался Бригг. – Никакой другой причины мне и в голову не приходило.

– Просто ты стоял ближе всех, – не подумав, выпалила Филиппа.

– Спасибо, – ответил Бригг, безуспешно попытавшись придать своему голосу подобающий случаю сарказм. Пиво делало свое дело, и ему становилось все труднее вылавливать свои собственные мысли и облекать их в слова: он как будто шарил в темноте позади желтенькой ширмочки, еле-еле пропускающей свет. Подсознание твердило ему, что если он сумеет еще немного задержать Филиппу, то в голове в конце концов прояснится, и тогда он сумеет уговориться с ней о еще одной встрече. Можно будет, к примеру, пойти с ней к водохранилищу и искупаться, или прогуляться вместе по трубе водовода…

– Как насчет того, чтобы прошвырнуться по трубе? – услышал Бригг свой собственный наглый голос, на доли секунды опередивший сознательное решение. – Ну, по этой… по большой. Знаешь, на самом деле по ней очень легко ходить, надо только…

– Сейчас слишком темно, – серьезно, без тени кокетства отозвалась Филиппа.

– Конечно, не сейчас! – воскликнул Бритт и замешкался, подбирая самые простые слова, какие он смог бы вспомнить, когда протрезвеет.

– Гм-м… Давай завтра, после полудня? Как раз будет воскресенье… По трубе очень приятно гулять: знай шагай, словно по проспекту, и не надо продираться сквозь джунгли. А сейчас бы я и сам не п-пошел. Нужно немного п-подождать, пока я снова смогу стоять прямо, и чтоб вокруг ничего не качалось.

В конце концов они договорились встретиться на мосту завтра, и Филиппа, соскочив с перил, помогла слезть Бриггу, который двигался неловко, как инвалид. Потом она легонько подтолкнула его в спину, и Бригг, перебирая деревянные перила руками, побрел к казармам. Полученного им импульса оказалось достаточно, чтобы двигаться более или менее прямо, но обернуться он так и не рискнул.

Вернувшись домой, Филиппа открыла отцовский коктейль-бар в гостиной и выпила подряд три порции джина, бутылку пива и две порции виски. Потом она вцепилась в стол и заплакала.

– За рукопашный бой без рук! – всхлипнула она, поднимая пустой стакан. – Мы еще посмотрим, кто здесь лесбиянка, а кто – нет.

Не переставая рыдать, Филиппа неуверенно шагнула к двери, но остановилась и, вернувшись к бару, щедрой рукой плеснула чистого «скотча» в аквариум с золотыми вуалехвостами, затем, размазывая по щекам слезы, выбежала в прихожую и широко распахнула дверь, намереваясь позвать Бригга, если он по какой-то причине задержался на мосту. У перил действительно темнела какая-то фигура, и Филиппа закричала: «Солдат! Эй, солдат!…», – поскольку ни имени, ни фамилии Бригга она не знала.

Темный силуэт сдвинулся с места и стал приближаться. Только теперь Филиппа сообразила, что что-то здесь не то, так как незнакомец был гораздо ниже Бригга ростом и намного шире в плечах. Когда он остановился у калитки, Филиппа, наконец, узнала его. Это был не Бригг. Это был Дрисколл.

Филиппа пьяно хихикнула.

– Это не ты, – сказала она. – Другой… А я тебя знаю, у тебя не закрывается левый глаз.

После того как Дрисколл застрелил под Каном трех своих солдат, он целую ночь бродил по развороченным дорогам и искалеченным рощам и громко пел. Для него эта ночь была ночью бесконечных, постоянно возвращающихся кошмаров, когда он снова и снова чувствовал, как бьется в руках пулемет, видел, как выпущенные им пули пробивают тела англичан и впиваются в низкую глинобитную стену. Дважды его самого чуть не подстрелили нервные часовые, а под утро Дрисколла задержала военная полиция, так как патрульным показалось, что он вдребезги пьян.

Но пьян он не был. Дрисколл не пил накануне сражения и не выпил ни капли за всю эту ужасную ночь – он просто бродил по позициям и орал песни. Когда начальник патруля спросил, понимает ли он, что война еще не кончилась, Дрисколл только кивнул в ответ и засмеялся.

Лишь несколько дней спустя он немного успокоился и решил, что отныне – в порядке компенсации за пережитый ужас – вся его жизнь должна быть наполнена исключительно радостью, но тут неожиданно выплыла история с его левым глазом, и Дрисколлу пришлось оставить свой славный полк. Это тоже пошло в дебет, но увы! – этим дело не кончилось. На него свалилось еще немало мелких неприятностей, лишь часть которых, по мнению Дрисколла, уравновешивалась нечаянными радостями, которые нет-нет, да и выпадали на его долю. И только теперь, подводя итог несчастьям, которые обрушились на него за последние годы, Дрисколл мог сказать: самым замечательным, что случилось с ним с той памятной ночи под Каном, когда он случайно подстрелил своих, была сегодняшняя встреча с Филиппой, в постели которой он лежал – все еще в рубашке, но уже без брюк и без обуви.

Дрисколл вытянулся на животе поверх одеяла. Филиппа, так и не снявшая своего шелкового с блестками платья, была совсем близко, но они не касались друг друга. Пока не касались. Со времени катастрофы под Каном прошло шесть лет, и Дрисколл мог подождать еще несколько минут.

– Откуда ты знаешь, что я не могу закрыть глаз? – спросил он.

Филиппа была пьяна, – ее даже вырвало в тазик для умывания, – но в конце концов это не он напоил ее. Филиппа напилась сама, раздобыв спиртное внизу, в гостиной. Дрисколл знал это, потому что ему пришлось отнять у нее бутылку и стаканы. Но пусть с этим разбирается старина Раскин, решил он. Отец Филиппы должен был скоро вернуться, но Дрисколл сомневался, что после вечера танцев старшина будет в состоянии подняться по ступеням, ведущим на второй этаж.

– Какой глаз? – Филиппа пыталась вспомнить. – А-а… помню. Тогда на тебе практически ничего не было – то есть, почти не было одежды… Ты выходил из бассейна и бормотал про этот свой глаз. А я купалась и все слышала, но ты меня не заметил.

Дрисколл повернулся к окну и стал смотреть на кружевной веер пальмы, неподвижно темневший на фоне спящего неба. Правой рукой он нащупал позади себя границу, где заканчивался скользкий шелк одеяла и начиналось платье Филиппы. Пальцы Дрисколла без колебаний скользнули через эту границу и поднялись по бедрам вверх, к жировым валикам на ляжках, между которых старшина Раскин вставлял свои пенни.

Филиппе казалось, что Дрисколл чувствует ее напряжение, и она постаралась расслабиться. Лежа на спине, она смотрела в потолок сквозь упавшие на лицо волосы и боялась пошевелиться.