Последний пир - Джонатан Гримвуд

Она улыбнулась:

— Я тебя тоже.

Задрав ей сорочку, я несколько секунд разглядывал темный пушистый треугольник и влажную щель между ног. Помнится, Шарлот говорил что-то про слюну, облегчающую первое проникновение… Конечно, тогда он имел в виду не сестру, а служанку, которую якобы обесчестил. Я поплевал на пальцы и помазал слюной то место, откуда недавно пробовал ее мочу. Виржини еще шире распахнула глаза.

Я поплевал снова, тайком облизывая пальцы и пробуя жену на вкус. Запустил руку поглубже, и она без слов раздвинула ноги. Я приник к ней всем телом.

— Осторожно. Марго говорит, мне следует так сказать.

От волнения Виржини вся сжалась. Израсходовав всю слюну и убедившись, что она уже не так боится, я вновь прижался к ней отвердевшим членом. На сей раз она подалась мне навстречу и тихонько охнула, когда я вошел. Мы на миг застыли в такой позе: я замер сверху, время замерло для нас обоих, а она широко улыбнулась.

— Еще, — сказала она.

Я отстранился и, почувствовав, как Виржини обмякла, вошел почти до конца. Она всхлипнула, а потом мы поцеловались, соприкасаясь лишь губами и бедрами. Между нами был прохладный утренний воздух. И чудесный поцелуй, лучше не придумать. Слегка отодвинувшись, Виржини вновь подалась мне навстречу, и мы слились воедино: я приник к ней всем телом, а она неподвижно лежала подо мной.

И вдруг она заплакала.

— Что такое?

Она стыдливо отвернулась и хихикнула, когда я поцеловал ее за ухом. Мне понравился ее смех, и чтобы услышать его еще раз, я снова ее поцеловал, и Виржини крепко обвила меня руками: так, в ее объятьях, я начал двигаться взад-вперед, и каждое новое движенье давалось мне легче, чем предыдущее. Увы, все закончилось куда быстрей, чем хотелось — но на большее не хватило бы ни одного мужчины, будь у него такая молодая и красивая жена. Я содрогнулся всем телом.

— Ну?.. — с радостной улыбкой спросила Виржини.

Позже она поведала мне слова Марго: первый раз женщине бывает очень больно, а мужчина по обыкновению жесток и напорист. Что ж, это скорее говорило о характере ее мужа, принца де Линя, нежели об истинной природе вещей. Мать велела Виржини терпеливо снести боль, а затем тактично попросить мужа на несколько дней освободить ее от исполнения супружеских обязанностей, дабы прийти в себя. Трех дней, сказала герцогиня, будет вполне достаточно.

Виржини рассказала мне все это несколько часов спустя, уже сидя на мне верхом: подбородок она уперла в руки, а локти поставила на колени. Под весом ее тела мой член до самого основания оказался в ее лоне. До этого я успел два или три раза забраться языком в пушистые волосы промеж ее ног, крепко держа содрогавшиеся бедра — сама она то и дело прикусывала запястье, чтобы сдержать возбужденные крики. Из-за ее буйного восторга нижняя губа у меня распухла и посинела, словно я побывал в драке.

— Сними сорочку.

Она нахмурилась и перестала раскачиваться.

— Я хочу посмотреть на твое тело. Оно прекрасно.

Виржини яростно замотала головой.

— Нет! Оно безобразно!

— Поверь мне. Ты очень красивая.

Ее лицо исказила гримаска обиды, которая из притворной тут же превратилась в настоящую.

— Полагаю, ты повидал уже много голых девиц?

Я тоже замотал головой.

— Не лги!

— Их можно сосчитать на пальцах руки. И ни одна из них с тобой не сравнится.

— А Шарлот говорит…

— Твой брат видел поболе. На двух руках пальцев не хватит, придется и на ногах считать. Мне безразлично, что он тебе сказал. Больше, чем в пяти, я не признаюсь. Да и то при одном условии: ты должна поверить, что они тебе в подметки не годятся.

— Он говорит, ты меня любишь.

— Конечно люблю! Иначе зачем я на тебе женился?

Ее губы растянулись в усмешке — скорее печальной, чем радостной.

— Потому что мой отец — герцог де Со? Потому что тебе достанутся его земли? Потому что мсье Дюра…

— Так-так, что же сказал Эмиль?

Я уже знал, что слова Жерома и ее брата могут быть неприятными, обидными и досадными. А вот слова Эмиля, дошло до меня, угрожали моему счастью, безопасности и благополучию моего брака — если Виржини вдруг поверит, что я тоже участвовал в нелепом пари.

— Что ты женился на мне по расчету. Ради богатств и титула.

— Он глупец и слепец. Я женился на тебе по любви.

— Клянешься? — пылко спросила она.

— Клянусь своей жизнью и душой, клянусь всем, во что верю. Клянусь своим счастьем.

Виржини наклонилась и медленно меня поцеловала, затем обхватила губами мою распухшую нижнюю губу и слегка потянула на себя. В следующий миг я запустил пальцы в ее волосы и крепко, долго целовал ее, пока она сама не выпрямилась и не начала раскачиваться на мне уже по-настоящему. Сорочку она так и не сняла — и не снимет весь первый месяц нашей супружеской жизни. Глядя, как она закатывает глаза, словно что-то внимательно рассматривая на внутренней поверхности век, я понимал, что никогда еще не был так счастлив и вряд ли когда-нибудь буду. Виржини кончила за секунду до меня: волна, захлестнувшая ее изнутри, исторгла из меня столь мощный и обильный фонтан семени, что следующие полчаса оно сочилось у нее между ног — мы лежали в объятьях друг друга, часто дыша и целуясь, но не страстно — страсть мы израсходовали без остатка, — а с безмолвной нежностью.

В тот день мы зачали Жан-Пьера.

Виржини была в том убеждена. Причем она считала, что это случилось не в первый раз, когда сверху был я, а во второй, когда она преклоняла колени надо мной, приобщаясь любовных тайн.

— Люблю тебя, — твердила она без конца, словно не замечая, что повторяется. — Люблю, люблю…

Я благодарно кивал.

Спустя девять месяцев появился на свет наш первенец, и мы оба души в нем не чаяли: он был наш, мы зачали его чудесным прохладным вечером, проведя весь день в объятьях друг друга. Тело Виржини тогда казалось мне телом женщины, но сейчас, вспоминая его, я вижу юную девочку. Впрочем, даже тогда я сознавал, что такой улыбкой и таким лицом может обладать лишь невинное дитя. Родив сына и назвав его Жан-Пьером, мы считали, что обрели великое счастье.

1742

Берберийский козел

После меня пришел черед Эмиля: он женился на голубоглазой кудрявой блондинке с фарфоровым личиком, дочери богатого буржуа, у которого за душой были два замка на берегу Луары, обширные земли в долине Лот и виноградник под Бордо, производивший тысячи бутылок винтажных вин. Венчались они в парижской церкви Святого Северина — на противоположном берегу реки расположен Лувр, чуть южнее — Сорбонна. С какой стороны ни въезжай в Париж, всюду путника встречали нищета и убожество. На рю Сен-Жак можно было по щиколотку утонуть в дерьме, в церкви стоял холод, а невеста Эмиля была хрупка и ранима, как сладкая вата.

Церковь Святого Северина относилась к южному архидиаконству архиепархии Парижа, и ее мраморные хоры были подарком герцогини Монпансье. Эмиль сообщил мне оба факта, не поясняя, зачем мне это знать. Мы с Эмилем стояли перед алтарем, дрожа от холода, а затем я отступил назад, и мое место заняла его сахарная невеста.

Шарлот и Жером сидели в переднем ряду. На этом настояла мать Эмиля, которая сама вместе с мужем уселась во втором ряду. Я удивился, что Шарлот приехал. Лицо Эмиля заметно омрачилось, когда я извинился перед ним за отсутствие Виржини. Нашему браку было уже два года, и на днях у нее случился выкидыш. Однако Жан-Пьер был здоров, и она предпочла остаться с ним дома, в замке д’Ому.

— Как поживает сестра? — прошептал мне на ухо Шарлот, не обращая особого внимания на службу. Все внимание Жерома было приковано к алтарю — точнее, к невесте. Платье туго обхватывало ее талию и спадало мягкими складками с круглых ягодиц. Спереди — квадратный глубокий вырез, однако Жерома интересовал не он.

— Неплохо, учитывая последние события.

— Не нашла в себе сил приехать?

— Да, она слаба и часто плачет. Нам повезло… — Я помедлил, не зная, стоит ли говорить. Мы потеряли ребенка очень рано, незадолго до конца первого триместра. Случись это чуть раньше, мы бы вообще не узнали, что она была беременна. — Или наоборот, не повезло.

— Понимаю…

Шарлот посмотрел на Эмиля с Терезой и кивнул. Он догадался, что его сестра осталась дома вовсе не из-за усталости или скверного настроения. Она так и не простила Эмиля за пари и наверняка с первого взгляда возненавидела бы его избранницу.

— Белое, — пробормотал Шарлот.

Я слышу в его голосе отвращение. Виржини выходила замуж в зеленом шелковом платье, расшитом розами, и длинном шлейфе. Тереза же надела белое платье, и никакого шлейфа на ней не было. Иначе Жером не разглядывал бы ее с таким неприкрытым интересом.

— Где твои манеры? — шепнул я Жерому, и тот бросил на меня злобный взгляд. Девицы обожали его горящие глаза. — Я серьезно!