НеСказки о людях, случившихся на моем пути (сборник) - Таньчо Иванса

Платок старуха сняла и положила на колени, за неимением специальной салфетки. Кафе все-таки, не ресторан. Художник заказал ей жареной картошки с мясом и салатом, сам же ограничился кофе, страшась, что у него не хватит денег на две порции. Правда и есть не хотелось, что-то не давало ему покоя, какой-то холодный, тяжелый камень в районе солнечного сплетения.

– Твоя правда, милый, – она как-то странно покосилась на него. – Я вот тоже… хоть и без ворожбы не обошлось…

– Сколько вам лет? – спросил не стесняясь художник. – Простите за вопрос.

– Будет тебе, – старуха неопределенно взмахнула рукой и чуть ли не кокетливо улыбнулась, открыв ряд идеально ровных, жемчужно-белых зубов. – Тридцать четыре.

– Сколько? – художник едва снова не подавился и еле сдержался, чтобы не спросить старуху давно ли та смотрелась в зеркало.

– Ты не смотри на тело, милый, – грустно вздохнула она. – Моему телу много, много лет. Оно пережило и революцию, и первую, и вторую мировую, и голод тридцатых и сталинские репрессии; разум подводит, это да… с определенного момента я почти не помню ничего, у меня ощущение, что я только-только проснулась.

– Похоже на то, – буркнул художник. Путаные речи старухи самого его едва разума не лишили.

– Мне тридцать четыре, – повторила старуха.

Художник был готов поклясться, что она с каждой минутой выглядела все моложе и моложе. Тогда, в автобусе, он бы дал ей лет восемьдесят, сейчас же перед ним сидела шестидесятилетняя женщина. – Просто когда он умер, время остановилось, понимаешь? Для моей души. А тело… Что тело?.. Это лишь средство передвижения…

– Странная мысль, – Художник внимательно разглядывал старуху, стараясь уловить момент ее преображения. У него даже глаза от напряжения стали слезится. – А кто он?

– Ромен. Ты похож на него. Слишком похож, – старуха задумчиво ковыряла вилкой в салате.

– Вы уже говорили это, – вздохнул Художник. – Как мне называть Вас?

– Анна, – она равнодушно пожала плечами. – Это имя, которое мне дали при рождении, оно уже ничего не значит для меня.

– А по отчеству? – Художник выдохнул поток серого дыма. Сигареты непривычно горчили. Может от кофе, может, отчего другого.

– Что, ты… – отмахнулась старуха. – Мы же с тобой почти ровесники. Ты меня даже старше будешь, милый.

В ту минуту любой прохожий мог дать Анне пятьдесят. И то, с большой натяжкой.

Художнику два месяца назад стукнуло сорок. Однако он уже понял, что минут через десять они будут выглядеть как одногодки, а еще через десять, он будет годиться ей старшие братья. Остается надеяться, что спустя два часа мне не придется покупать ей слюнявчик и брать на руки, – с горечью думал он, совершенно не испытывая уважения к происходящим на его глазах чудесам.

– Александр, – представился он. – Но я давно отказался от имени. Какое может быть имя у руки Творца?

Старуха уважительно кивнула, ковырнула картошки.

– Вы ешьте, – отрешенно предложил Художник. Что-то было такое в этой ситуации, хоть на стенку лезь, не то от ее абсурдности, не то от излишней естественности. – Вы ешьте, я покурю, каждый из нас будет занят и возможно это примирит меня с тем, что я вижу, тем, что вы мне говорите, и с тем, что я домысливаю, слушая Вас… Анна…

Он говорил, а его случайная знакомая менялась. Не на глазах, но достаточно быстро и на последней фразе Художника, ей уже можно было дать сорок, только если помнить, как она выглядела пять минут назад. В тот момент перед ним сидела тридцатичетырехлетняя женщина, в самом расцвете зрелости, даже ее платье вроде бы перестало выглядеть выцветшим и грязным – темно-серое траурное одеяние. Волосы казались скорее светло-пепельными, нежели седыми; складки на красивом лице разгладились, бороздки на лбу – следы пережитого горя – стали еле заметны, а длинные пальцы задумчиво теребили вилку. Вместе с тем во взгляде, появилось что-то нехорошее: отчаяние, предрешенность, предчувствие… Художник всегда слаб был в отслеживании эмоций.

– Ромен был художник. И цыган, – шепнула она. – И мой любимый. Он буквально спас меня от сумасшествия в тот год, когда убили моего мужа, и когда через пару месяцев я похоронила близнецов. У них был какая-то врожденная болезнь сердца. У обоих. Я жить не хотела. А умирать было страшно. Сейчас за то, чтобы умереть, я отдала бы все, все, что у меня есть… Правда, уже нечего, кроме того, что на мне надето… А тогда глупая была. Бродила по городу в беспамятстве, забрела на причал. Там Ромен и отходящий пароход, выкинувший столб черного дыма. Его пронзительный гудок, чуть с ног меня не сбил. Я села прямо на песок и закрыла уши руками. Я тогда в столице меньше года как поселилась и такого чуда как пароход не видовала.

…Была весна, таяли льды, болело сердце и гудело в ушах… речной ветер и сырость. Вот, собственно, картина нашей встречи. Ромен не сразу обратил на меня внимание. А мне было уж точно не до него.

– Я нарисую Вас, – обратился он ко мне, когда небо стало сиреневым, а солнце собиралось садиться. Я не сразу поняла, что он обращается ко мне, а когда поняла, пожала плечами.

Он подал мне руку, отвел в свою мастерскую, там я и осталась на долгие годы. И сейчас там живу, хотя дом давно под снос готовят, а мастерская в полуподвальном помещении, туда стекают все воды с верхних этажей. Там даже крысы уже не живут, – грустно рассмеялась Анна и отправила еще одну вилку салата в рот.

– Что было дальше? – история случайной знакомой захватила Художника полностью, на каждое слово Анны, его сердце гулко ударяло о ребра, где-то в районе солнечного сплетения.

– Что дальше? – Анна смахнула предательскую слезу. – Не нужно было ему меня рисовать. Смерть за мной по пятам ходила в тот год. Вначале родители, потом муж, потом дети… Двух месяцев не прошло. Он только закончил мой портрет, на котором я стояла на берегу в темно-синем шелковом платье, мне в спину дул речной ветер и тень моя расстилалась на песке упавшей на землю мертвой птицей. Так он видел мою судьбу. Мы спорили с ним все время, пока он писал ту картину. Мне сон даже приснился, будто я стою на берегу, в темно синем шелковом платье, а под ногами моими мертвая птица. Я беру ее в руки, но вместо птичьей головы, вижу безжизненное лицо моего Ромена. Надо было порезать ее, ту картину, на мелкие кусочки, но я не решилась. Да и сил для какой-либо борьбы во мне почти не оставалось. А через месяц, мы отпраздновали окончание работы и начало его персональной выставки, легли спать и сердце его навеки остановилось.

Художник Анну не слышал. Его картина – девушка, ветер в спину, темно-синее платье, тень в виде мертвой птицы… Именно над ней он корпел долгие три месяца и закончил неделю назад, а с тех пор никак не мог заставить себя взять кисть в руки, именно эту картину он увидел во сне, именно она не давала ему покоя и лишала сна. Да еще эта Анна…

– У Вас есть родинка бордового оттенка в форме земляники на правом плече, Анна? – спросил он невпопад.

Она молча кивнула.

– Я откуда-то знаю это. Я откуда-то знаю Вас… – тихо прошептал Художник. – Я так же знаю, что вы говорите правду. И о том, что вы не говорите. Например, о том, что сразу после похорон Ромена, вы уснули и проспали больше трех недель, а когда проснулись, оказалось, что за это время, вы состарились на целый век, и что это не имело для Вас ни тогда, ни сейчас, никакого значения, и что время для Вас действительно остановилось с того момента и пойдет оно только тогда, когда Вы уничтожите ту картину.

– И еще Вы знаете, что это невозможно, потому что та картина пропала где-то в частных коллекциях, – вздохнула Анна.

– У нас есть ее копия, у меня в мастерской, – возразил Художник. Анна лишь печально покачала русыми локонами.

– Нет, хотя Вашу картину, Александр, тоже неплохо было бы уничтожить… от греха подальше… Вы не ведали, что творили, когда писали ее…

Художник погладил руку Анны. Она была теплой.

За сим, читатель, эта история заканчивается. Остается лишь добавить, что ночью, последовавшей за тем сентябрьским утром, в которое происходили эти события и случайным свидетелем которых было то самое кафе, где я сейчас пью кофе, случились два крупных пожара. Один – в небольшом немецком музее. Смотритель напился шнапса и заснул, не погасив света. Разразилась гроза. Шаровая молния влетела в маленький зал с одной единственной картиной, носящей простое название «Девушка в синем на берегу реки». Смотритель успел проснуться и даже вызвать пожарных, но работу неизвестного художника спасти не удалось. И второй – в обычной хрущевке, владелец которой заснул с сигаретой; недалеко от матраса, брошенного прямо на пол, на беду хозяина разлилась банка с растворителем. Прибывшие на место инспектора констатировали смерть двух человек от угарного газа. Единственное, что они не смогли констатировать, две удаляющиеся за горизонт тени – мужчина и женщина, держащиеся за руки…