Ругачёвские чудеса - Надежда Белякова

«Эх! Не запас себе на поминки! А надо было бы на поминки запасти водки! Кто ж меня помянет? – с досадой сообразил Юрка, выныривая из забытья. И отчетливо мысленно добавил: – А ведь, похоже, пора! И некому будет и стакан с куском хлеба, прикрывающим его, как крышка, некому на подоконник поставить! Самому нужно сделать, пока силы есть».

И с этими мыслями он с трудом поднялся. Опираясь на край стола, попытался выпрямиться, но боль незримой финкой вонзалась в него слева через подреберье всё глубже и глубже. Боль перехватила дыхание.

«Успеть бы!» – пронеслось в голове. И Юрка, передвигаясь к окну, держал стакан с водкой, метавшейся на донышке. Больше в доме не оказалось. Он бережно прижимал стакан к груди, точно хотел дать на прощанье выпить своему болящему сердцу, заглушить боль. Но она заселялась в него, обживая каждую частичку его, выселяя из него его беспомощную жизнь. А потом эта боль перестала быть частью его самого, а захлестнула весь его мир. Он дошел до окна и опустил стакан с заветренным ломтем чёрного хлеба. За окном было солнечное утро. Солнечные зайчики блеснули через грани совкового граненого стакана, разбежались по Юркиному жилищу.

«Утро… хорошо!» – подумал Юрка, пытаясь открыть глаза. Но тут вдруг увидел, что за окном темная ночь. Он внезапно сообразил, что тьма эта – не ночь, а это его боль. Выплеснувшаяся из него вся его боль вышла из него и залила жгучей тьмой все вокруг, застилая его глаза. Но в этой непроглядной мгле отчетливо стала видна идущая от калитки к его окну, улыбающаяся ему, его Олюшка. Такая молодая-молодая, босая. Вот она по снегу идет, не оставляя следов. И рукой машет ему так приветливо и словно зовет его к себе. Юрке стало и радостно, и стыдно оттого, что подумалось ему, что, наверное, ей оттуда видно все было, как непотребно жил он все эти годы без неё. Да еще и влюбился в прекрасную Маргариту и вроде, хоть и в мыслях, а изменил Олюшке своей…

– Не кори себя, Юрка! – рассмеялась в ответ его мыслям его жена Ольга.

– Так и сам не пойму, что за наваждение нашло! Но ведь ты и сама оттуда видела – это ж не разврат какой-нибудь со мной случился. А чувство нашло! Нежность какая-то! Вот ведь вроде бы и не человек я давно, а одеревенелость какая-то. А чувство появилось. И зачем оно мне? Сам не пойму!

– Так чтоб с ожившей душой пришел! Идем! Идем! – звала его Олюшка как когда-то, протягивая красивые свои белые руки, нестерпимо белые в этой ночи. А Юрка все эти годы помнил, какими сильными и проворными в работе были ее руки днем и ласковые, нежные – ночью. Все помнил.

Стакан с ломтем на подоконнике, как опустевшая клетка солнечных зайчиков, остался позади. А Юрка шел и шел следом за женой. Поднимаясь все выше и выше, по кустам, по ветвям деревьев, а потом совсем затерялся в ночном небе в толпе звезд, комет и незнакомых ему людей, почему-то приветливо улыбавшихся ему.

То, что Юрка умер, случайно обнаружил его сосед с пасеки – Леонид. Не смог подняться по осенней распутице к себе на пригорок. И, как и в предыдущие годы, зашел к Юрке, чтобы загнать к нему во двор свою машину. На время распутицы, самому уже без машины подняться к себе. Тут ему и бросился в глаза стакан с хлебом на подоконнике. Он подумал, что стакан поставлен кем-то из Юркиных знакомых, уже похоронивших его. И удивился, что настежь открытая дверь, поскрипывая, моталась на ветру. Заглянул и увидел лежащего на кровати Юрку – Юрия Андреевича, в белой рубашке с нестерпимо и нелепо ярким в царящем вокруг убожестве галстуком. И почему-то в тюбетейке. Покойный безмятежно улыбался, глядя в потолок распахнутыми от восторга голубыми глазами, словно видел перед собой не старый, потемневший под олифой дощатый потолок, а что-то величественное и бесконечно прекрасное.

С того дня, когда Маргарита расспросила Марата о той купюре, что он дал милиционеру, душа ее была в тревоге. И без того измученная туманными ответами на её запросы о поисках исчезнувшего Нарзикула Давронова, она места себе не находила. И эта мутная история совсем испугала её. Она боялась отпускать Марата на улицу. И даже запретила ему играть в песочнице. Марат просился в цирк, увидеть Пегаса. Но что-то останавливало её: отсутствие ответа и страх за Нарзикула Давронова словно запрещали ей радоваться, улыбаться. Внутренний голос отчетливо произносил: «Нарзикул». И она безошибочно ощущала: «Нет! Недопустимо никакое веселье!» И опять погружалась в томительное ожидание ответа о судьбе Нарзикула Давронова.

Босс уже неделю напрасно поджидал, когда Марат, как обычно, рано утром выйдет на улицу. И всякий раз с появлением знакомого «ширк-ширк» уезжал, дав отмашку рукой другой притаившейся поодаль машине, в которой сидело три таджика. Но в это серое, мглистое утро ему повезло. И его засада увенчалась успехом. Маргарита крепко спала в то утро. Проспала даже приготовление завтрака для Марата. Недоглядела за сынишкой!

И Марат утром улизнул на улицу. Залез в тот странный шатер, раскинувшийся над песочницей. И удивился, что в такую рань не он один появился на улице. Три таджика пели к нему. Настороженно, понуро, озираясь. И тут Марат увидел то, что потрясло его. Он вскочил, почувствовав, что даже задохнулся, захлебываясь от нахлынувших разом чувств: желания кричать, бежать и молчать от ужаса – одновременно. Через мгновенье он сам бросился навстречу к этим типам с криком:

– Отдай! Отдай!!!

В его раскосых угольно-черных глазенках закипела та особая азиатская беспощадная злость, которой все нипочем. Прыжком эти трое оказались рядом с ним и схватили его. Поволокли в сторону машины. Но Марата занимала рука похитителя с перстнем. Он злобной осой вцепился в его руку, пытаясь сдернуть перстень. Другие двое его приятелей попытались оторвать Марата от его руки.

Это был день Юркиных похорон, унылый, серый день. С самого утра с низко ползущими сизыми тучами, набухающими тяжелым дождем. Жорка, стоя над холмиком свежей осенней, тяжелой от мокроты земли, задумался о том, что надо бы помянуть Юрку. Но вспомнил, что совсем не при деньгах. Поднял голову к небу в этих раздумьях и сожалении, что не по-людски – не помянуть человека, как вдруг почувствовал, что на его лицо упали капли дождя. Сначала дробно зачастившие, а потом хлынувшие даже не дождем, а разразившиеся ливнем.

«Успели до дождя закопать…» – с удовольствием для себя подумал Жорка, но мысли его тотчас оказались отвлечены странным впечатлением от этого дождя. Он облизнул губы и, подставляя их хлынувшему дождю, изумился, широко открывая рот. А потом, проворно сложив ладони в пригоршню, стал ловить струи дождя. Быстро глотая – выпивая собранное.

– Мужики! Мужики! Ну, ей-богу… на поминки Юрке, настоящая «Столичная»! – крикнул он могильщикам.

Но и те уже тоже успели вкусить даров небесных. И с хохотом тоже поминали старого Юрку, ловя струи дождя в сложенные ладони и ловя открытыми ртами. Потом побежали в контору, выволокли на улицу тазы, тарелки, стаканы, чашки и даже кастрюлю. Всё, что можно было наполнить этим удивительным поминальным дождем, щедро изливавшимся над всем Ругачёво до самого Юркиного Петрово. Так, чтоб всем хватило старого Юрку помянуть!

Дождь этот чудной шел не более часа, но именно в то самое время, когда случилось беда с Маратом. В тот самый момент, когда Марата схватили и уже дотащили до машины, чтобы запихнуть его в багажник, поминальный дождь отвлек похитителей. И, не обращая внимания на кричащего и вырывающегося Марата, его похитители вдруг замерли с нелепыми улыбками недоумения на лицах, что поразило сидящего поодаль в машине Босса, с раздражением глядевшего на идиотизм происходящего. Но он не решился посигналить им, чтобы поторопить, опасаясь привлечь ненужное ему внимание. И вдруг словно осточертела похитителям Марата эта грязная работа. И они, как последние идиоты, разевая рты, скакали и смеялись под струями внезапно разразившегося ливня, все же не выпуская из цепких рук Марата.

Босс включил дворники, разгонявшие струи ливня по лобовому стеклу, чтобы рассмотреть, что же там творится. И он с изумлением смотрел, недоумевая, что же такое творится, почему они сразу не затолкали Марата в машину. А вместо этого почему-то вдруг превратились в пьяных придурков. Марат дергал за палец своего похитителя, пока другой, жестко прижав его к своему боку, тащил Марата, болтающего в воздухе ногами. Тот, с пальца которого Марат пытался сорвать перстень, помогал, пытаясь закрыть рот Марата своей жесткой ладонью. Третий пытался поймать его ноги, чтобы помочь его нести и удобнее было запихнуть в машину. И все это они делали с дурацким хохотом. Поразительно, но Марату все же удалось отнять перстень, который оказался великоват похитителю, и потому удалось его стащить с пальца.

Босс пристально смотрел на это, включив зажигание. Он машинально отметил про себя, что откуда-то разило водкой. И вдруг увидел, что внезапно и неожиданно для него здесь же на улочке появился Стилет. Стилет бежал прямо к Марату.