Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию - Витольд Новодворский

Все попытки поджечь стены провалились. Тогда солдатам выдали кирки и заступы и приказали во время очередного приступа сдирать со стен дерн. По сигналу солдаты как могли быстро, под выстрелами, добежали до вала и взялись за дело. Русские бросились на них, завязалась рукопашная, в которой ни те, ни другие не имели решающего перевеса. Тем не менее полякам удалось немного повредить защитное покрытие стен, но этого было явно недостаточно. Во время схватки поляки взяли в плен русского по имени Сабин Носов, раненного двумя пулями. Его допросили о положении крепости, и он нарочно стал сообщать такие сведения, которые преувеличивали силы ее защитников и неприступность укреплений. Это, однако, ничуть не поколебало решимости Замойского.

На рассвете 4 сентября поляки пошли в новую атаку, и им наконец удалось снять дерн на значительном участке. Было заготовлено большое количество облитых смолой дров. Но прежде чем пытаться поджечь стену, Замойский снова попробовал склонить осажденных к добровольной сдаче, так как король хотел получить крепость в целости. Опять в крепость пустили стрелы с записками. Московиты, однако, предпочли не отвечать.

Тем временем венгры закончили рыть подкоп и готовы были взорвать пороховую мину. Они опасались, что русские подведут со своей стороны контрмину, но сомнения их рассеял перебежчик из крепости. По его словам, осажденные заметили подкоп, но не подозревают, что в нем уже находится порох. Перебежчика одели в роскошную одежду и велели ему приблизится к стене, чтобы он своим видом свидетельствовал о щедрости короля; он кричал осажденным, что у них есть последний шанс опомниться и спасти себя; если же они будут упорствовать в своем безумии и предпочтут испробовать королевскую силу, а не королевскую милость, то пусть пеняют на себя — в этом случае их ждет свирепость разъяренных солдат. Эти речи защитники крепости встретили грубой бранью, крича, что скорее позволят распять себя, чем послушаются совета изменника.

Поняв, что все средства получить крепость, не разрушая ее, исчерпаны, король приказал взорвать мину. Однако взрыв этот не привел к тому эффекту, на который рассчитывали: хотя в стене и образовалась брешь, проникнуть через нее в крепость не удалось. Впрочем, король не терял надежды завершить осаду в самом скором времени. Вечером 4 сентября он сказал окружающим: «Вот увидите, мои пехотинцы скоро зажгут стену». И действительно, не прошло и четверти часа, как вспыхнуло пламя, которое, казалось, невозможно потушить. Правда, русские проявили необычайную энергию и справились с пожаром, в чем им помог разразившийся ливень, однако стены уже были во многих местах освобождены от дерна, и все понимали, что рано или поздно их снова удастся поджечь.

Вечером Замойский велел отобрать охотников, готовых идти зажигать стены. Вызвались сорок человек. С факелами в руках они полезли наверх, не обращая внимания на пули, которыми осыпали их осажденные. В конце концов стена загорелась; поначалу огонь горел слабо, и казалось, что и эта попытка завершится полной неудачей. Но около полуночи подул сильный ветер, и вспыхнуло громадное пламя. В лагерях осаждающих забили тревогу, поляки и литовцы построились в ряды, готовые идти на приступ. Русские пытались тушить пожар, но смола и ветер сделали свое дело: пламя стало принимать все большие и большие размеры и вскоре перекинулось в город. Сгорела церковь Христа Спасителя, стоявшая недалеко от стены, занялись другие здания. Надежды унять огонь не было уже никакой, и на рассвете защитники крепости стали кричать, что хотят сдаться. Замойский потребовал, чтобы они прислали к нему своих воевод, но они не исполнили этого требования и отправили к Замойскому епископа с несколькими другими лицами, которые стали выставлять условия сдачи. Тогда Замойский послал в крепость своих людей, которые потребовали от московитов сдачи на милость победителя, угрожая в противном случае их поголовным истреблением. Русским не оставалось ничего, как подчиниться. К Замойскому явились пять воевод.

Увидев их, солдаты, которым гетман приказал не отходить от своих знамен, стали громко роптать. Им не нравилось, что русских могут отпустить на волю и они опять возьмутся за оружие. Солдаты требовали мщения за кровь погибших при штурме товарищей. Ненавистью дышали их слова, и достаточно было небольшой искры, чтобы разразилась ужасная бойня.

По распоряжению Замойского московиты начали выходить из крепости; каждый нес с собой образок. Так вышли около 500 человек, у которых отняты были лошади и оружие. Навстречу им в крепость направились, чтобы принять порох и пушки, пятьдесят гайдуков. Увидев это, маркитанты и обозные служители вообразили, что гайдуки идут за добычей, и бросились за ними, боясь упустить самые лакомые куски. Ворвавшись в крепость, они стали грабить и убивать еще не успевших выйти оттуда московитов. Тут заволновались солдаты, которым приказом короля было запрещено входить в крепость; они решили, что могут вообще остаться без трофеев. Венгры, а за ними и поляки поспешили в крепость и, как ни старались остановить их капитаны, ротмистры и сам гетман, произвели страшную резню, убивая всех без разбора — мужчин, женщин, детей. В остервенении были забыты все приказы. Пожар между тем распространялся, его никто не тушил; огонь постепенно охватил всю крепость и достиг погребов, в которых хранился порох. Произошел ужасающий взрыв, который унес жизни двухсот грабителей. На воздух взлетело 36 пушек, несколько сотен гаковниц, нисколько тысяч ручниц.

В пламени погибло все ценное, что было в Великих Луках, — множество золота, серебра, шуб и иных драгоценностей. Добыча досталась победителям незначительная: платье да деньги, которые они не стыдились брать у покойников[80]. Сколько погибло русских при взятии Великих Лук, неизвестно, но надо предполагать, что несколько тысяч человек[81], и между ними воевода Иван Воейков. Когда его привели к Замойскому, канцлер его допросил, а потом приказал отвести в лагерь. Московский воевода подумал, что его будут пытать, а потому, увидев издали немца Фаренсбаха, своего знакомца с того времени, когда последний служил московскому государю, кинулся умолять его о пощаде; венгры же вообразили, что он хочет убежать, и убили его.

Место, где находилась крепость, представляло весьма печальную картину: всюду валялись кучи тел; среди мертвых было множество ни в чем не повинных женщин и детей. Обозревая побоище, король едва мог удержаться от слез[82]. Он приказал маркитантам похоронить трупы, а солдатам засыпать рвы, которые были проведены во время осады. Баторий намеревался отстроить крепость заново и сделать ее одним из главных своих опорных пунктов в покоренной стране.

На следующий день после взятия Великих Лук состоялся военный совет, на котором обсуждался дальнейший ход кампании. Было принято решение восстановить крепость на прежнем месте, а королю с армией дальше не идти и по истечении трех недель возвратиться с добровольцами назад в Польшу.

Общий план обновленной крепости король составил сам, а руководство строительными работами поручил архитектору Доминику Рудольфини из Камерина. Ему помогали инженеры Николай Карлини и Андрей Бертони. Сами строительные работы были разделены между венгерскими, литовскими и польскими солдатами.

Стоянка войску была определена на берегу небольшой речки, на расстоянии мили от Великих Лук. Но когда Замойский приказал двигаться туда, солдаты, принадлежавшие к так называемой черной пехоте, заявили, что они пойдут только тогда, когда им заплатят жалованье. Переговоры с ними Замойского ни к чему не привели, и гетман решил переждать один день. Но назавтра все повторилось. Три раза, по приказанию гетмана, давали барабанным боем сигнал выступать в поход, но черная пехота не тронулась с места. Прибыв на стоянку, канцлер вечером позвал к себе ее командиров и стал требовать, чтобы они любыми средствами привели своих солдат; если же этого не случится, то, пообещал Замойский, он применит силу. Ротмистры восприняли эти слова как оскорбление и отправились к своим солдатам, говоря, что должны разделить с ними и хорошую, и дурную судьбу. Впрочем, конфликт все‑таки удалось разрешить, и пехотинцы явились к Замойскому с повинной.

Этим, однако, трения не закончились. Неисполнение требований воинской дисциплины в литовской армии принимало еще большие размеры. Литовские добровольцы сами, без всякого спроса, стали разъезжаться по домам, а литовские паны вели дело к тому, чтобы отправлять в Литву целые отряды. Дошло до того, что король поставил специальную стражу у Суража, которая должна была задерживать всякого, кто не имел пропускного свидетельства. А 12 сентября он сам со своим корпусом занял позицию на торопецкой дороге, на некотором расстоянии от лагеря Замойского, чтобы контролировать поведение вышедших из доверия литовцев.