Корабль дураков; Избранное - Себастиан Брант

За сутки получает пфенниг.

Там тунеядец и мошенник

Богаче всех во много крат.

Там проиграться каждый рад:

Продутое вернут обратно,

Умножив сумму троекратно.

Там возвращающих долги

Всегда преследуют враги;

Того же, кто большого долга

Платить не хочет очень долго,

Там поощряет правый суд,

Для плута не жалея ссуд.

Там суд и ложь в законном браке,

Награды платят там за враки;

За ложь поменьше платят грош,

И плапперт — за большую ложь.

За рассудительное слово

Людей карают там сурово,

Кто работает, тому

Грозят, что заточат в тюрьму.

Кто честен и богобоязнен,

Не избежит позорной казни.

Кого же в этом крае чтут?

Того, кто лизоблюд и плут.

Кто признан первым их лентяем,

Тот государем избираем.

Кто дик, невежествен и зол,

Обороняет их престол

Своею заячьей отвагой.

А машущий колбасной шпагой

В сословье рыцарей введен.

А тот, кто жалок и смешон,

Кто жрет и пьет за спинкой трона,

Тот получает сан барона.

Кто туп, и глуп, и сукин сын —

Тот в этом крае дворянин.

Так вот, не забывайте, братцы:

Хлыщи, обжоры, тунеядцы,

Лентяи, плуты — все найдут

В стране Шлаураффии приют.

Ее в былые годы предки

Придумали, чтоб наши детки

Боялись в этот край попасть, —

Боялись врать, грубить и красть,

Быть лоботрясом и обжорой…

Шлаураффия — страна, в которой

В любое время место есть

Для тех, кто любит спать и есть.

Трудитесь! Мир не будет раем

Для тех, кто хочет жить лентяем.

168

Однажды жарким летним днем

Я шел приветливым леском.

Мой путь привел меня к реке.

Там пышный луг невдалеке

Обильно был покрыт цветами,

Ручей струился меж камнями

Из рощицы, где до поры

Я схоронился от жары.

Тут позади, из чащи сонной,

Шумок донесся приглушенный.

Я поглядел туда, и вдруг

Семь жен увидел я вокруг

Источника, в тени лесной

Пережидавших летний зной.

Тогда, пробравшись за кустом,

Я к ним приблизился тайком.

И там, не проронив ни фразы,

Их задушевные рассказы

Подслушал, притаясь в тени.

Но как невеселы они!

Сначала слышно старшей слово:

«Взяла я мужа молодого.

Он первый год мне верен был,

А на второй мне изменил.

Ему во всем я подчинилась,

А он меня, скажи на милость,

Седою сукою зовет,

Меня насмешками гнетет.

Со всеми шлюхами в ладах,

Сидит в борделях, в погребках

И даже дома спит, ей-ей,

С прислугой собственной моей.

Недавно ночью нам ребенка

Подбросили, его пащенка,

Пришлось чужим дать на кормленье,

Мои ухлопав сбереженья.

И ко всему еще молчишь,

А он под нос мне тычет шиш.

Подружки, если есть в вас жалость,

Так посочувствуйте хоть малость».

Ей возразила молодая:

«Моя страшнее доля злая.

И стар и сед мой муженек;

Польстилась я на кошелек —

И вот сгубила цвет души;

Муж все считает барыши,

Трясется, коль средь бела дня

Кто чуть посмотрит на меня.

Он вечно лается со мной,

От ревности совсем шальной.

Уж и словечком мне ни с кем

Не переброситься, за всем

Следит он, крадется, как мышь,

И со двора не убежишь.

Другим гулянье на уме,

А я как будто бы в тюрьме,

В окошко выглянуть не смею.

Я так, пожалуй, не успею

И молодостью насладиться…

Чем жить с ним — лучше утопиться».

Тут третья, чуть ли не в рогоже,

Сказала: «Господи мой боже!

Да вы в довольстве и в чести.

Меня же сбившийся с пути

Супруг избавил от остатка

Веселья, чести и достатка.

Он ни о чем забот не знал,

Бессовестно ленив и вял,

Ему бы сиднем все сидеть —

Работа, дескать, не медведь,

Не убежит, а сам приметен

Он только как любитель сплетен.

Забыл семью, забыл свой долг,

Готов у каждого взять в долг,

А как рассчитываться — тут

Он платит только через суд.

Все на словах, а дела нет.

Хозяин дома сколько лет

Грозится вещи описать,

А ветренику наплевать!

Теперь ему ни в чем не верят…

Ах, кто беду мою измерит!»

Тут и четвертая подруга

Сказала: «Ну, а мой — пьянчуга!

В харчевне бражничает, жрет

И глушит водку круглый год,

По маленькой и по большой.

Домой придет свинья свиньей.

И от него тогда, бывает,

Как от стервятины воняет,

Когда ж проспится, он опять

Дружков торопится сыскать.

Дорваться должен он до кружки,

Хоть дома нету ни полушки.

И вновь несет в шинок его,

А мне голодной каково

Сидеть с детьми, и хлеба ждать,

И знать, что нечего продать?

Ведь пропит в доме каждый гвоздь!

Вот как мне в жизни довелось».

Сказала пятая: «Игрок

Мой благоверный муженек.

Он часто, под покровом мглы,

В такие тянется углы,

Где греют руки шулера,

Где крупная идет игра.

Играет в кости, в карты; тут

Его как липку обдерут,

И он домой, как я ждала,

Придет раздетый догола,

И лается, и рвется к палке,

И от проклятий стонут балки.

Чуть скажешь слово — изобьет!

Прислуге тут же даст расчет,

В заклад он снес мои все платья,

Посуду, простыни, и спать я

Должна на сене, а меж тем

Мне этот дом обязан всем.

Но все, что было, — все пропало.

Что делать? Если бы я знала!»

Тут, вся в слезах, вопит шестая:

«Ох, счастья вовсе лишена я!

Все ваши пять мужей в одном

Соединилися в моем:

Блудит, играет, пьет, ревнует,

Ленится, божится, ворует,

Притом невежа, грубиян,

Ругается, как басурман.

Он в городе со всех концов

Понабирает сорванцов

И, с ними яростно дерясь,

Избитый, мордой роет грязь.

Крикун, задира и драчун!

Когда бы только карачун

Ему пришел! Я всей душой

Желаю этого порой.

Меня он лупит день и ночь,

Порой бегу я ночью прочь.

На виселицу бы его!

Не надо больше ничего».

И тут седьмая речь ведет:

«А мне чего недостает?

Мне страшно лишь перенести,

Коль муж задержится в пути,

На ярмарке ведя закупки,

И не спешит к своей голубке.

Других не знаю жалоб я:

Мне по сердцу моя семья,

Сперва муж дерзок был со мной,

Но я своею добротой

Его взяла — он стал иным.

Попробуйте и вы к своим

Добрее быть, чтобы помочь им,

А мы вот сплетней их порочим!

Сдается, для жены позор

Вести подобный разговор.

Добро и ласку обнаружа,

Вы переделаете мужа,

Хотя б он был и неудачник,

Так говорит Ганс Сакс, башмачник».

169

Забрел я как-то в погребок,

Чтоб на ночь пропустить глоток,

И семь мужчин увидел в зале.

Они сидели, выпивали,

Закусывали, веселясь,

О том о сем разговорясь.

Тут были сплетни городские

И шутки грубые, мужские.

А под конец у раздраженных

Супругов речь пошла о женах:

Мол, бабы треплют языками,

Что не легко им с мужиками,

И если жизни путь не сладок,

То муж причина неполадок.

Жена ж невинный примет вид,

Мол, и воды не замутит.

Прислушавшись к беседе, живо

Я заказал полмерки пива

И перед печкой сел к огню,

Чтоб их послушать болтовню.

Сперва юнец набрался духу

Сказать: «Я в жены взял старуху.

Что пилит мужа день и ночь

За то, что он до баб охоч.

Но коль не верен я жене,

На ней вина, а не на мне.

Я с ней приветлив был сначала,

Она ж, как старый пес, рычала.

Ей добрых восемьдесят лет.

Так что же, — накопить монет

Я ей нанялся, сидя дома?

Уж лучше я пойду к знакомой!

Все тычет деньги напоказ,

А я, болван, польстился раз,

Да вот и каюсь до сих пор…

Теперь вам ведом мой позор.

Но кто же мог предположить,

Что ей еще так долго жить!..

И первый вестник ее смерти

Мной будет награжден — поверьте!»170

Старик ответствовал, вздыхая:

«А мне досталась молодая.

Польстился я на красоту,

Она ж готова за версту

Бежать от ласк моих постылых,

Словно любить меня не в силах.

Весь день пред зеркалом, в мечтах,

Разряженная в пух и прах,

Как рыцарь, ждущий посвященья,

Иль у окошка, без смущенья,

Стреляет глазками в ребят,

Что у дверей так и торчат.

А за шитье сажать попробуй,

Сейчас окрысится со злобой,

Пойдет к соседям, скажет: муж

Ревнив и стар да скуп к тому ж,

А если бы она ко мне,

Как верной следует жене,

Была б заботливей, нежней,

И я бы по-другому с ней…

Я холил, нежил бы ее…

А этак — что же за житье?»

Простецкий парень третьим был:

«А я лентяйку подцепил.

Оборвана, не бережлива,

Лохмата, мерзостно ленива.