Перед лицом Родины - Дмитрий Петров

Все было бы хорошо, если бы не единственная беда. Как-то так получилось, что прежний председатель стансовета Сазон Меркулов ослабил наблюдение за выполнением гражданами своей станицы сдачи хлеба государству по налогу. План хлебозаготовок по станице был значительно недовыполнен.

Правда, во многих станицах и хуторах Дона наблюдалось тогда такое же положение. А между тем хлеб был остро нужен стране. Это и вынудило крайком партии и крайисполком принять решение о чрезвычайных мерах по хлебозаготовкам. По районам, станицам и хуторам были разосланы бригады, набранные из коммунистов и комсомольцев городских предприятий и учреждений. Возглавляли эти бригады специальные уполномоченные крайкома партии с большими правами: к злостным зажимщиками хлеба они могли применять самые крутые меры вплоть до конфискации имущества и продажи его с аукционных торгов.

В начале ноября одна из таких бригад во главе с уполномоченным крайкома Концовым прибыла в Дурновскую станицу.

В бригаде было семь человек. Все это были молодые, горячие, забурунные парни, честные и преданные своей партии.

Руководитель бригады, уполномоченный крайкома, Устин Евграфьевич Концов, был уже пожилым, лет за пятьдесят, человеком, высоким, как жердь, с вислыми усами и с бульдожьим подбородком. Человек отсталый, с ограниченным кругозором, он в последние годы работал заместителем директора треста «Утильсырье».

Устроившись на квартиру к знакомому зажиточному казаку Кузнецову, Концов потребовал к себе председателя стансовета.

— Вот что, председатель, — сказал он Сидоровне, когда та явилась к нему, — собирай-ка сейчас же сход. Будем сразу решать вопрос о хлебозаготовках.

— Хорошо, — кивнула Анна. — Зараз же пошлю рассыльных оповещать о сходе.

Но казаки медленно собирались в правление. Несколько раз мальчишки-рассыльные бегали по дворам, стучали палками в ставни, звонко крича:

— Эй, хозяева!.. На сход!.. На сход!.. Зараз же!..

И только к вечеру, наконец, собрались казаки, да и то далеко не все.

Сидоровна открыла собрание. Выбрали президиум. Дали слово для выступления уполномоченному крайкома Концову.

Уполномоченный важно поднялся со стула, чуть не подперев макушкой потолок большого зала бывшего станичного правления.

— Ого-го! — усмехнулся кто-то. — Вот это дяденька так дяденька, что наша станичная колокольня…

Казаки засмеялись. Концов передернулся, напыжился, глаза его гневно засверкали. Стараясь сдерживаться, он, грозно оглядывая сидевших в зале казаков, глухо заговорил:

— Мы прибыли к вам по решению вышестоящих, директивных организаций… Понимаете ли, — многозначительным взглядом обвел он собравшихся, дире-екти-ивных… Должен в самой категорической форме заявить вам: план хлебозаготовок у вас выполнен только на шестьдесят три процента… Это что же, а? Кто за вас будет выполнять остальные тридцать семь процентов? Может, Пушкин, а? Позор!.. У нас, граждане, в стране сейчас происходят великие дела. Понимаете ли, великие… Весь советский народ, засучив рукава, с энтузиазмом… понимаете ли, с энтузиазмом строит новую жизнь. А вы, граждане, видно, не желаете ее строить? Не желаете, я спрашиваю, а?..

Растерянные, подавленные грозным окриком уполномоченного краевой власти, казаки молчали, боясь даже и глаза поднять на него.

— Молчите? — ехидно усмехнулся Концов. — Я, граждане, говорить много не умею… Скажу прямо и коротко: немедля надо хлеб сдавать, план выполнять…

Концов снова оглянул тяжелым взглядом сидевших на скамьях казаков и сел на стул. С минуту в зале стояла напряженная тишина.

— Ну что ж, граждане, — спросила Сидоровна, — слыхали все небось, что сказал нам товарищ уполномоченный? Возражениев тут не могет быть никаких надобно выполнять план хлебозаготовок. Я вот предлагаю, не откладывая дело в долгий ящик, завтра же и вывезти хлеб красным обозом. Чтоб все дочиста вывезти, чтоб не оставалось за нами долга государству.

— Гм!.. Прыткая какая! — донесся чей-то хрипловатый голос.

— Слышишь, Нюра, — ласково произнес дряхлый старик с длинной веерообразной бородой, Ерофеевич, сидевший на передней скамье, — ты как все едино чужая гутаришь…

— Что значит «Нюра»? — оборвал старика Концов. — Не Нюра, а председатель стансовета. Это там где-нибудь у тебя в хате она Нюра, а здесь она товарищ председатель…

Поправка это была совершенно некстати и нелепа. Поднялся глухой ропот.

— Извиняй, коль, мил человек, ежели что обидное сказал, — проговорил растерянно тот же старик. — Ведь я без всяких там каких умыслов ай чего, по-свойски, по-простому… Я ж ее, председателя-то нашего, могет быть, вынянчил… Потому как мы суседями жили…

Концов понимал, что небезопасно ему обострять отношения с казаками.

— Говори, говори, дед, что ты хотел сказать, — снисходительно разрешил он.

— Да, милостивый товарищ, откель у нас хлеб?.. Нету у нас его. Какой был, так вывезли. Осталось мал-мало на прокорм до нови. Ведь небось сам знаешь, что летом-то засуха была страшущая, недород получился.

— Правду истинную гутаришь, дед, — обрадованно поддержал кто-то за спиной старика. — Суховей весь хлеб поизничтожил…

— Разве ж они этого понимают, эти городские-то? — послышался чей-то озлобленный голос.

— Все жилы повытянули из нас, — раздраженно поддержал второй.

В зале поднялся галдеж, раздались выкрики:

— Возили-возили хлеб целыми обозами, и все мало!

— Как прорва какая-то!

— Задушили… Жизни нет…

— Голодаем!

— В тряпье ходим…

Нагнув голову, как бык, приготовившийся бодаться, Концов прислушивался к тому, что кричали казаки. В серых глазах его отражалось крайнее недоумение: как они смеют перечить ему, представителю власти?

— А ну, помолчите, граждане! — звонко выкрикнула Сидоровна. Говорите по одному, а не все разом. Что, не желаете, что ли, помощь государству сделать? Долг ему отдать?

— Дозвольте мне сказать, — поднялся со скамьи Василий Петрович Ермаков.

— Говори, говори, Василий Петрович, — разрешила Анна.

Народ притих, выжидая, что скажет уважаемый в станице старик.

— Дорогие граждане, станичники и станичницы, — начал Василий Петрович. — Я вот о чем хочу вам сказать, как человек сознательный, советский: мы должны, конешное дело, помогать своему государству. Кто же, окромя нас, хлеборобов, могет ему помощь оказать? Ежели мы не будем ему помогать, укреплять, так оно ж могет захиреть. А ежели захиреет, силы у него не будет, так и враг наш могет нас победить, власть свою над нами установить…

Концов, поощрительно кивая, всем своим видом показывал, что полностью согласен со словами старика.

— Но помочь можно лишь тогда, — продолжал Василий Петрович, — когда у тебя есть, когда ты в силах. А ежели мы последнее отдадим, разве ж от этого наше государство сильным будет? Нет, не будет! Истинный господь, не будет! Мы ослабнем, и государство наше ослабнет… Ну, скажите ж за ради бога, сколько ж с нас, прости господи, можно шкуру драть?.. Вези и вези хлебушко, будто у нас бездонные закрома. Вот, скажем, на меня наложили страшенный налог: триста двадцать пудов хлеба. Ведь это ж ужасть! Это-то при двух десятках десятин посева…

— У тебя, Василий Петрович, больше было посева, — перебила его Сидоровна.

— Ну, нехай, могет быть, и побольше немножко, — согласился старик. А почему вот он-то, Сазон Мироныч, не составил акт на то, что половина моего посева погибла от засухи? Ведь я ему о том не раз гутарил. А он говорит: ладно, учтем. И вот тебе учел. Привел к тому, что хлеб взыскивают и с погибшего посева. Прав дед Ерофеевич, что выступал тут: посевы у нас пропали от засухи. Я все же, как сознающий человек, заставил своего сына Захара отвезти на элеватор двести пудов. Ежели б были силы, отвезли б еще, да силов нету. Осталось немножко хлеба, вряд ли и до нови хватит. Я уж не гутарю, что сами мы пооборвались и не на что купить материялу на штаны да на рубахи…

— И на семена не осталось, — проронил кто-то.

— Ну, я о семенах уж не говорю, — внушительно заявил Василий Петрович. — Добрый хозяин сам голодный будет, а семена прибережет, потому как без семян хлеборобу хоть ложись да помирай. Вот что я хотел, дорогие товарищи, сказать, нет у нас хлебушка. Может, у кого и есть, а у меня нет лишка.

Сзади его глухо заговорили станичники:

— Уж ежели у Ермаковых нет хлеба, так у нас его и подавно не бывало.

— Ермаков знает, что к чему. Ежели он не сдает хлеб, значит, знает, не надобно его сдавать. У него ведь сын — красный генерал, а дочь прохвессорша…

Нахмурив брови, Концов тяжелым взглядом смотрел на Василия Петровича.

— Ну к чему ты речь-то свою клонишь? — грубо оборвал он Василия Петровича.

Старик запнулся.

— А вот я и хочу сказать, дорогой товарищ, что хлеба у меня нету… Вот что хочешь со мной делай, а хлеба нету, и вывозить на элеватор мне нечего…