На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

— Действительно, Траверс, ты должен отказаться от этого фарсового существования и посвятить себя делам реального мира, например, родовой вендетте — хотя ее порицают воистину добродетельные люди, всё же это более эффективный способ провести свое время на Земле, чем бессмысленные попытки собрать развеянный пепел, с большой долей вероятности в твоем случае это закончиться гибелью от рук разъяренного венгра, чем созданием какой-нибудь долговременной ценности..., — и так далее, но к тому времени Риф уже был на земле, бежал в эксцентричном освещении по бульвару Карноле, понимал, что бежит за своей жизнью, или затем, чтобы как-то ее вернуть.

Яшмин была в Вене, работала в бутике на Марияхильфе-Штрассе, привлекавшем знаменитостей фасонами, еще не известными парижским мидинеткам и, следовательно, еще не разошедшимися по всем рынкам Мира. В один прекрасный день она писала запрос на выплату просроченной задолженности и вдруг почувствовала, что рядом с ней кто-то благоухает духами.

  — О! Я не слышала...

   — Привет, Пинки.

Гостья говорила таким низким и строгим голосом, что Яшмин не сразу узнала свою старую сокурсницу из колледжа Гертон Ноэллин Фэншоу, она уже была не столь эфирным созданием, как та красавица былых студенческих времен, но по-прежнему без шляпы, ее волосы теперь решительно обрезаны и зачесаны назад, каждый дюйм ее очаровательного маленького черепа, поиск которого среди всех этих белокурых локонов прежде был столь упоительной игрой, теперь жестоко доступен, однозначен, как выстрел или взрыв. Соответственно, ее глаза огромны и несколько смазаны декларативным светом дня продавщицы, жизнь в котором была предопределена нынешней судьбой Яшмин.

  — Ноэллин! Я понятия не имела, что ты в городе.

 —   Зашла вот неожиданно для себя.

  — Ты вошла так тихо...?

  — Думаю, это благодаря Бесшумному Платью.

  — Знаешь, мы ими даже запаслись — пользуются популярностью.

  — А ты их еще и перешиваешь, мне говорили.

 — Ты носишь вот это? — Яшмин закрыла одно ухо и наклонилась к платью. — Покрутись.

   Девушка выполнила просьбу.

 —  Ничегошеньки не слышно.

 — Сейчас день. Дорожное движение. А ночью, когда оно мне особенно нужно, оно барахлит.

— Я вызову специалиста, Facharbeiter, —  она сняла с рычага гибкую медно-эбонитовую переговорную трубку. — Габика, зайди.

   Ноэллин позволила себе слегка ухмыльнуться.

  — Я тоже перестала говорить им «пожалуйста».

  —  Увидишь.

Техник, явившийся из подсобки, был молодым и стройным, с очень длинными ресницами.

— Домашний питомец, — сказала Ноэллин. — Жаль, что я не особо таким интересуюсь, а то одолжила бы его на вечерок.

— Вернемся в салон примерки. Габика, это нужно нам немедленно.

 — Он немного напоминает мне Киприана Лейтвуда. Кстати, ты видела потом этого старого овоща?

Но Яшмин почему-то хотелось делиться только общими новостями. Она повзрослела, думала, что стала чрезмерно осмотрительной, кроме того, существовала вероятность, что Ноэллин здесь по приказу И. П. Н. Т. Или кого-то даже еще более непреклонного.

Яшмин помогла подруге снять затейливый наряд, который Габика затем с почтением унес на свой рабочий стол. Она налила для них кофе из изысканной кофеварки, и они минуту сидели, оценивая друг друга.

—  Не могу привыкнуть к этой твоей мальчишеской стрижке. Очаровательно.

—  У меня не было выбора. Ты ее не знаешь, мы познакомились в прошлом году в Лондоне, прежде, чем я это поняла, я была полностью околдована. Однажды ночью она привела меня в парикмахерскую на Мэйда-Вэйл, я заметила все эти маленькие ремни и пряжки слишком поздно, и меня мгновенно усадили в кресло. Там были все эти ужасные машинки, сначала я думала, что мне сделают эту новомодную перманентную завивку, но у моей подруги были другие планы.

—  Некоторое время ты будешь моим мальчиком-пленником, может быть, я позволю тебе отрастить волосы обратно, это зависит от того, насколько быстро мне наскучит этот твой вид. Женщина с ножницами была очаровательна, но беспощадна, у нее это заняло некоторое время, а моя подруга сидела там с задранной юбкой и бесстыдно ласкала себя. Некоторое время спустя я попросила, чтобы мне освободили руки, чтобы делать то же самое.

 —  Но она тебе не позволила.

  — А я умоляла так нежно.

— Бедняжка Ноэллин, — она легко сжала подбородок девушки большим и указательным пальцами. — Скрести эти прелестные запястья за спиной, всего лишь на секунду, будь хорошей девочкой.

  — О, но Яшмин, я пришла сюда не для того...

  —  Сделай это.

  — Да, Яшмин.

Габика вернулся с перешитым Бесшумным Платьем и увидел, что они раскраснелись и шепчутся, их одежда — в некотором беспорядке, а в комнате чувствуется несомненная нотка мускуса, смешавшаяся с фоновым ароматом заварного кофе. Он уже привык к таким живописным сценам, на самом деле уже с радостью их предвкушал, возможно, именно этим объяснялся тот факт, что он уже почти два года работал, не требуя прибавки к жалованью.

Поняв, что, возможно, вопреки ожиданиям, они были рады увидеться вновь, две молодые женщины провели вместе приятный вечер, пошли на ранний ужин в «Хопфнер», а потом вернулись в квартиру Яшмин на Марияхильф. К тому времени, как им пришло в голову посмотреть в окно, уже давно должно было стемнеть.

 — Который час, Яшмин, не может быть до сих пор так рано.

— Может быть, время замедлилось, как говорят в Цюрихе. Эти часы показывают одиннадцать.

  — Но взгляни на небо.

Всё это было, определенно, очень необычно. Звезды не появились, небо освещено странным светом, абсорбированным светом грозового дня.

Это продолжалось месяц. Те, кто воспринял это как знак из космоса, каждый вечер с подобострастием смотрели на небо, ожидая даже еще более экстравагантных стихийных бедствий.

Другие, те, кому оранжевый не казался цветом апокалипсиса, сидели на улице не общественных скамейках, спокойно читали, привыкая к курьезной бледности. Ночь за ночью ничего не происходило, явление медленно линяло, приобретая свой привычный темно-фиолетовый цвет, большинство уже с трудом могло бы вспомнить прежнее сердечное волнение, чувство прелюдии и возможности, они вновь вернулись к поиску оргазма, галлюцинаций, ступора, сна — к тому, что помогало им скоротать ночь и подготовиться к новому дню.

К концу октября разгорелся скандал вокруг заявления Австрии о том, что она собирается аннексировать Боснию. Зашел Тейн, еще более осунувшийся, чем обычно.

 — Нам понадобится тут кто-то на месте, — сказал он Киприану. — Возможно, нам придется забрать людей.

  — И вы сразу же подумали обо мне.

— Это не оптимальный вариант, но действительно никого больше нет. Можете взять в напарники юного Мойстли, если чувствуете, что вам нужен телохранитель.

Бивис был рад выбраться из подземной затхлости своей крипто-комнатушки.

— Да, ты мне сделаешь одолжение, если ненадолго избавишь от необходимости сбивать эти кокосы.

На столе Тейна стояла открытая бутылка сливовицы, но он не предложил ни одному из них выпить.

  — Что это? — спросил Киприан.

  — Карта Австро-Венгрии.

  — О, мне смотреть на нее сквозь увеличительное стекло?

  — Какой тут масштаб? — пробормотал Бивис.

   Тейн прищурился, чтобы прочитать надпись.

  — Кажется, один к пятидесяти миллионам, если я правильно сосчитал нули.

  — Немного сомнительно, по-моему, — проворчал Киприан.

— Вовсе нет, идеально для путешественника, думаю, последнее, чего человеку захочется где-нибудь на высоченной горе —  это сражаться с огромной кипой листов масштаба «миля к дюйму».

 — Но эта штука слишком маленькая, чтобы кому-нибудь пригодиться. Это игрушка.

 — Ну, я имею в виду, что эта карта достаточно хороша для Министерства иностранных дел, не так ли. Именно эту карту они используют. Решения чрезвычайной серьезности, судьбы империй, включая нашу, всё это —  на основании вот этого издания перед вами, «Майор Б. Ф. Вамб, инженерные войска, 1901 год».