Телефон Господень (сборник) - Павел Иевлев

– Та-ак – прошипел он зловеще, – му-у-у, значит? Самец, значит? А санитарный паспорт где?

– Так он это… несовершеннолетний еще, откуда у него паспорт?

– Шутки шутим, товарищ водитель? Поня-а-атненько… Пройдемте на пост.

– Ох, зачем на пост? – затосковал водитель, – слушай, командир, до Нового Года час остался, а мне еще доехать и груз сдать…

Гуев молча развернулся и пошел к кирпичному домику поста, спиной выражая непреклонное государственное пренебрежение к проблемам отдельно взятого водителя. Тот с тоской проводил взглядом папку с документами, прижатую милиционерским локтем к серому полушубку, и, вздохнув, поплелся следом.

Стены поста, выкрашенные казенной зеленой краской, навевали бюрократическое уныние, а расшатанный фанерный стол, освещенный тусклой лампой, всем своим видом демонстрировал невозможность нормальной человеческой жизни. За таким столом нельзя писать стихи, или, к примеру, сказки. За ним нельзя удобно усесться, развалившись. За ним нельзя пообедать или просто попить чаю – этот кривоватый выкидыш мебельной промышленности годится исключительно для составления протоколов, уснащенных изысканными бюрократизмами типа «наличие состава нарушения в действиях». Вообще, при виде таких помещений закрадывается иногда мысль о существовании где-то глубоко засекреченной государственной группы антидизайнеров по антиинтерьерам, которые специализируются по созданию неуюта. Это страшные люди, работа коих видна в любой государственной конторе – от паспортного стола до районной поликлиники. Именно они подбирают этот удивительный зеленый цвет для стен, который раздражает глазной нерв и навевает мысли вовсе не о травке и листочках, но о болотах и плесени. Именно они рассчитали тот необходимый градус тусклости освещения, свойственный казенным конторам, когда все вроде видно, но глаза все равно напрягаются, не в силах охватить все грани этого убожества. Это они изобрели палитру антицвета от угнетающе-серого до тошнотно-бурого, для создаваемых на специальных секретных заводах казенных предметов. Попробуйте найти такой оттенок в самом богатом магазине красок – и вас постигнет неудача. Там нет того «желтого», от которого начинает непроизвольно болеть печень. Там не сыскать того «кремового», при взгляде на который ноют зубы. Даже самая продвинутая контора по компьютерному подбору эмалей не осилит таких цветов – зависнут компьютеры, забьются в судорогах тренированные колористы, откажутся смешивать импортные миксеры. И правильно – такие материалы имеют не меньшее стратегическое значение, чем баллистическая ракета «Тополь». Результат налицо – даже самый стойкий человек ощущает в таком интерьере «наличие состава нарушения» в своей жизни.

Прапорщик уселся на жесткий казенный табурет, и, сурово глядя в поверхность стола, стал нарочито медленно перекладывать бумажки, игнорируя мнущегося перед ним водителя. Нервная пауза длилась и длилась – шуршали бумажки, скрипел табурет, неприятно зудела тусклая газоразрядная лампа. Водитель сопел, вздыхал, переминался с ноги на ногу и, конечно, не выдержал первым:

– Слушай, командир, ну чего тебе надо-то? Будь человеком, Новый Год на носу!

Молчит прапорщик, шуршит бумажками, держит паузу. Пусть клиент дозреет. Не понял он еще до конца, не прочувствовал до селезенки, что он тут никто, и звать его никак, и что хочет прапорщик Гуев, то и сделает с ним сейчас.

– Ну, блин, товарищ прапорщик! Мне ж до полуночи кровь из носу доехать надо! Чего ты привязался к трудовому человеку?

Прапорщик поднял глаза, подпустив в них казенной оловянности. Посмотрел этак нарочно сквозь, будто не видя стоящего перед ним. Покосился взглядом в бумажку:

– Перевозка всех видов животных в пределах Российской Федерации осуществляется при наличии ветеринарного свидетельства формы номер один, выдаваемого ветеринарным врачом государственной ветеринарной службы района. Перевозка животных без указанного ветеринарного свидетельства не допускается.

– И что теперь? – обалдело спросил водитель

– Загоняй машину на площадку, ищи ветеринара, получай справку. Как получишь – поедешь дальше.

Демонстративно положил папку с документами в выдвижной ящик стола и снова уткнулся носом в бумажки, задвинув рассохшийся ящик с противным скрипом.

– Эй, эй, командир, ты чего? – в ужасе забормотал водитель, – Какой, нафиг, ветеринар в новогоднюю ночь? Где я его тебе возьму?

Прапорщик поднял на него пустые глаза, выдержал правильную паузу – секунд десять, и, пожав плечами, вернулся к своим бумагам. Мол, твои проблемы, мужик.

Водитель сопел, вздыхал, грыз бороду и всем своим видом выражал внутреннюю борьбу. В глазах его отчетливо читались две мысли: «Ну ты и скотина, гаевый!» и «Вот я попал, а?».

– Слышь, командир, а может того… Этого… Договоримся? – тон его был полон извечной русской тоски, с которой еще крепостной крестьянин мял в руках шапку, стоя перед барином.

– О чем договоримся? – тон гаишника был холоден, как воздух Оймякона.

– Ну, как бы штраф как бы заплачу… На месте, а? – робкая надежда в голосе.

– Я не имею права брать штраф на месте, – отрезал Гуев, – а предложение взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей…

– Какая взятка, вы что? – правдоподобно удивился водитель, – Исключительно добровольный взнос на нужды российского ГАИ!

– Нужды российского ГАИ обеспечивает государство! – сказал, как припечатал, прапорщик, разом хороня всякую надежду на традиционное разрешение юридических споров на дороге.

Нет, между нами говоря, Григорий Гуев не был принципиальным противником материальной помощи водителей государственным служащим. Не водятся такие принципиальные в этой службе. Не будешь брать – свои же съедят. А нечего из себя чистенького строить, когда все тут одной веревочкой! Нет, дело было в другом… Водитель прапорщику просто не нравился. Не нравился настолько, что дать ему отделаться пустяковой суммой (А где ему взять непустяковую-то?) было бы слишком просто. Нет уж, пусть поунижается, поуговаривает, почувствует себя букашкой. Да и вообще, пусть встретит Новый Год тут, на трассе М4 – почему это Гриша должен один страдать в новогоднюю ночь без шампанского, мандаринов и елочки? Гадость маленькая, а все приятно! Прапорщик покосился на круглые стрелочные часы, висящие на стене – было без четверти двенадцать. Решено – помурыжит этого шутника еще минут двадцать, и отпустит в честь праздничка. Пусть помнит его доброту!

Водитель между тем явно паниковал – метался взад и вперед по посту, снимал шапку и нахлобучивал ее снова, открывал было рот, чтобы что-то сказать, но не решался, смотрел на часы и хватался за голову… Гаишник хранил суровое молчание, но внутренне удивлялся – чего так переживать-то? Подумаешь, Новый Год… Можно подумать, Грише Гуеву неохота дома водку пить? А вон, приходится тут сидеть. И ты посидишь, ничего страшного…

Водитель, между тем, наконец на что-то решился:

– Слушай, прапорщик! Я тебе все как есть скажу – нельзя меня задерживать!

– Это еще почему?

– Эх, не хотел говорить, но… Это не просто бычок. Это ТОТ САМЫЙ бычок!

– Какой такой «тот самый»?

– Ну, год сейчас какой наступает?

– Две тысячи девятый, само собой…

– Да я не о том! Какого зверя год?

– Год быка. Ты хочешь сказать, что…

– Да-да! Это тот самый бык! И если я его не привезу – то все! Трындец всему!

Прапорщик несколько секунд смотрел на водителя непонимающе, а потом, неожиданно, уперся руками в стол и громко расхохотался.

– Ну, ты даешь, водила! Всякое мне тут рассказывали, чтобы отмазаться, но такого еще никто не отмочил! Ой, не могу, насмешил! Бык у него тот самый! Ты мне еще про Деда Мороза расскажи!

– А что про него рассказывать, – удивленно спросил водитель, – У него своя работа, у меня своя…

– Ой, не могу! – загибался от смеха гаишник, – Вот фантазия у тебя!

– Не веришь? -взвился водитель, – Пойдем! А, плевать на все! Пойдем, я покажу!

– Да брось ты,- сказал гаишник, – Ты пошутил, я посмеялся и хватит.

– Нет уж, пойдем! Ты же груз не проверял? Вдруг у меня там не бычок, а гигантский хищный утконос с коровьим бешенством? Где твоя бдительность?

– Ну… Ладно, пойдем, покажешь… – неуверенно сказал прапорщик, – Но вообще шутка подзатянулась.

Водитель, тихо ругаясь, распускал обвязку тента, продергивал задубевшие веревки сквозь кольца креплений, а Гриша Гуев нервно переминался с ноги на ногу – на улице изрядно подморозило. Когда грязный матерчатый полог был наконец откинут, вокруг кузова разлилось слабое, но отчетливое желтое сияние, и на прапорщика уставились большие добрые глаза.

Молодой бычок был удивительного цвета – желтый как новорожденный цыпленок. От его шерсти исходило приятное теплое свечение, а на морде было написано доброжелательное любопытство. Казалось, на улице стало теплее, а в душе прапорщика зашевелилось какое-то смутное неудобство: то ли выпить хочется, то ли, страшно сказать, совесть проснулась…