Ночная смена - Dok

Дальше их отправили на сборный пункт. Вопросов к ним не возникло — вышли с оружием, с всей снарягой, короче — подозрений не вызвали. (ЕМНИП — вышли где-то у Гатчины, которую успели уже переименовать сначала в Троцк, потом в Красноармейск.)

Приятеля — как оказавшегося грамотным наводчиком — отправили в артиллерию. А дед неожиданно встретился с родственником — мужем свояченицы. Майор пехотный — по тем временам — шишка. Родственник решил помочь и забрать к себе. О чем и сообщил комиссии. И все бы было отлично, да один из чинов спросил деда — «Вы служили в его части?» Дед честно ответил, что нет. Произошла некрасивая сцена, потому как майор-родственник сказал, оказывается, что это его боец и потому он его заберет себе.

В итоге деда отправили в пехоту — но не к родственнику. Тот и после войны не раз деду пенял за такую глупую честность, а дед оправдывался, что откуда ж он знал, что говорить, а что нет…

Но чувствовал себя при этом неловко.

(И бабушка не упускала случая высказать свое мнение на этот счет).

Началась блокада. Так же как штатские — голодали и солдаты. Дед за блокаду потерял много здоровых зубов — в распухших черных деснах они не держались и болтались как на нитке. Их вынимали пальцами, практически без боли.

А вот блох и вшей у деда за всю войну не было. Он считал, что они заводятся только у тех, кто опустился. Боролся с ними как умел. И потому вшивым не был. Даже просто переодевать навыворот рубашку — и то было полезно. Хотя на холоде, да голодным — это требовало определенного настроя.

Каково в целом было можно судить по тому, что когда их обучали метанию гранаты, дед от слабости поскользнулся, упала боевая граната рядом. Хорошо, что сержант-кадровик успел ее пнуть, рявкнуть: «Ложись» и сам залег. Граната отлетела подальше, и осколки пролетели мимо.

Зимой часть, в которой служил дед, бросили под Колпино. Голодные мерзнут сильно. Замерзли до костей, пока добрались.

Шли долго, периодически посвистывало. Оказалось — пули. Один из сержантов был убит наповал, еще не дойдя до окопов. Потом добрались до второй линии, немного погрелись в блиндаже, а получилось еще хуже — окончательно задубели и самое паршивое — сыпавшийся со стенок при взрывах песок набился в винтовки. Попал в стволы, затворы заклинил (винтовки-то сдуру к стенке прислонили). А там уж и совсем на передовую линию — окопы мелкие, в дно мертвецы вмерзли и прибывшие шли по голым спинам, животам, головам — трупы-то смерзлись, твердые как камни, да скользкие — как кто идет — одежда-то под сапогами и валенками рвется и сползает.

Дальше была атака. (Я так понимаю сейчас, что взрывы — это видно артподготовка была).

Вылезли все разом и поползли под немецким огнем к линии их окопов. Из-за густоты огня и по слабости — ни по-кинематографически — в рост, ни осторожно — по-пластунски не вышло. Поэтому все, не сговариваясь, поползли на четвереньках.

Дед с тоской думал, что делать, когда до немцев доберется — негнущимися пальцами ни гранату взвести, ни обойму зарядить — да и затвор из-за песка заклинил — не передернешь.

Вдруг деда по его словам как толкнуло что-то, и он нагнул голову. И его как колом ударили — в тот же миг немецкая пуля скользнула вдоль спины, распоров наполы шинель, перебив ремень и просадив навылет ягодицу. Тут же мерзкое тепло в штанах — кровь потекла. (Я не от одного деда слышал, что при ранении эта теплая мокрядь ощущается человеком как что-то опасное и мерзкое.)

Дед пополз обратно, вначале даже обрадовавшись, что и жив остался и обратно вернуться не стыдно, съехал в окоп и заковылял туда, где сидел комбат-капитан. Рядом был фельдшер и пара искалеченных пулеметов. Дед сказал, что ранен. Фельдшер развел в стороны половинки шинели, глянул, сказал: «Повезло тебе. Идти можешь?». Дед ответил, что может. Капитан велел бросить винтовку в тупичок — ответвление окопа, где уже лежали кучей полтора десятка винтовок, и идти к санитарам. Что дед и сделал.

Оказалось, что поступил легкомысленно — за поворотом траншеи нога просто отнялась, и дед позорно повалился. Опереться было не на что, да еще и портки, распоротые сзади пулей сваливались, и их надо было придерживать. Да еще ведь и слабый, голодный. Кое-как вскарабкался по стенке и волоча совсем уснувшую ногу пошкандыбал к землянке, где были санитары. Перевязали. Уложили на нары.

А потом ждали вечера — для эвакуации день не годился, все было пристреляно. Что-то санитары ели, дед попросил у них поесть, на что они ответили: «раненым в живот есть нельзя!» — «Так я ж не в живот ранен!» — «А нам виднее!»

Ну да грех их винить — сами голодные были, а таскать раненых — работа тяжеленная.

Дальше госпиталь. Злющая докторша, осмотрела деда через несколько дней после прибытия, да и то после настоятельных его просьб — от раны шел уже тяжелый запах.

Докторица мстительно просадила зондом по раневому каналу — дед аж оставшимися зубами заскрипел. Потом вынули попавшие в рану лоскутья тряпок. Отстригли омертвевшую ткань. При этом чертова баба словно специально старалась сделать побольнее.

Дед провалялся в госпитале полгода. На его счастье попал к другой докторше — и с ней дело пошло на лад. Очень трудно было восстановить функцию ноги — пуля выдрала здоровенный кусок мышц. Постепенно дед все же стал ходить, сильно хромая, но из всех сил, стараясь ходить ровно. Не хотелось к жене возвращаться после войны калекой колченогой.

Все-таки он выздоровел. А его сосед по палате, которому осколок вбил в задницу разбитую вдрызг стеклянную флягу — умер.

Из команды выздоравливающих деда забрали в артиллерию. Во взвод топографической разведки артполка.

(Cразу признаюсь — когда дед рассказывал про деятельность топографической службы — я и половины слов не понял. Одно усвоил — хоть дед и имел отношение к разведке, но в тыл к немцам не ходил, языков в одиночку не таскал. Потом, правда, вроде понял, что это была за работа.

Для успешной работы артиллерии надо как можно точнее определить — где установлены орудия. Привязать пушки к местности и максимально точно нанести эти позиции на карту. Чем точнее привязался и нанес — тем проще готовить данные к стрельбе и тем точнее будет стрельба. Учитывая, что, как правило, позиции батарей были не в цивилизованных местах, набитых геодезическими знаками и приметными ориентирами, это становилось непростой задачкой.

Мало того, все прекрасно понимали, что и противник постарается привязаться по ориентирам — и если поставить пушки возле приметного ориентира — враг этим обязательно воспользуется. Потому и наши и противник хитрили, стараясь максимально усложнить друг другу привязку целей к ориентирам.