Ночная смена - Dok

Когда в первый раз краснофлотцы сцепились на высотке с мамалыжниками, то и те и другие хватали друг друга за грудки и вообще вели себя не очень грамотно, как дерущиеся школьники. Ну, трудно живого человека ножом резать или лопаткой хлестать по лицу, чтоб оно лоскутами отлетало. Многих тошнило после боя. А потом привыкли — и главное — сами освирепели. Наши, наконец, настроились убивать.

Это было облегчено тем, что видели и на фронте и в осажденном Севастополе. Там ведь в городе и мирное население было — и то, что обстреливали и бомбили город беспощадно — на бойцов оказывало куда более сильное влияние, чем совершенно идиотская пропаганда, что 41, что 42 года. Познакомится с девушкой, закрутить любовь — и вдруг узнать, что ей снарядом оторвало ноги — оно лучше любой пропаганды о солидарности рабочих и крестьян всего мира действует.

Севастополь еще и потому так держался, что, как и в Ленинграде, гуманизьма европейская там была максимально наглядно преподана. Токо тут у нас — немецко-финская гуманизьма, а в Севастополе — немецко-румынская. Оказалось, что эти мамалыжники не хуже немцев любят забавляться, добивая раненых. И делают это изобретательно и с выдумкой. А с мирным населением — так румыны немцев далеко переплюнули — больше паскудства, пожалуй, токо венгры смогли сделать. И с пленными тоже. Те, кому удалось удрать из плена, добавляли ненависти…

Морпехи оказались своего рода гвардией Севастополя. Правда, форс с них уже посбивали. Командование их впихнуло в обычную полевую форму РККА, но начальство сквозь пальцы относилось к тому, что клешники эту форму одежды нарушали то неуставными брюками навыпуск, то еще как. Правда и сами морячки убедились, что хаки полезно — «жук на тарелке издалека виден».

Так же как в Ленинграде противники старались поизобретательнее напакостить враг врагу. Например, когда в город прибыло весьма ненадежное подкрепление с Кавказа и возникло серьезное опасение, что эти «бойцы» постараются как можно быстрее сдаться немцам, именно морпехи устроили изящную провокацию — с белыми тряпками кинулись якобы сдаваться — немцы заинтересованно не стреляли, а с нашей стороны как раз пошла пальба «по дезертирам».

Подбежав на гранатный бросок морпехи, закидали немецкий окоп гранатами, а потом сошлись «в ножи». Те из немцев, кто смог — дернул во вторую линию, морпехи похватав, что подвернулось под руку из трофеев, тем же духом рванули назад, а их отход прикрыли стенкой взрывов минометчики и артиллеристы. Вылазка оказалась очень успешной.

А потом на этот участок поставили ту самую ненадежную часть. Несколько попыток перейти на сторону противника закончились весьма ожидаемо — перебежчиков немцы сладострастно уложили очередями по коленкам у самых своих окопов и потом с упоением и восторгом долго добивали ползающих и воющих раненых. В дальнейшем эта часть воевала нормально — как и остальные.

Сейчас жалею, что не узнал — имел ли дед Витя отношение к этой эскападе.

Корабль, с которого он списался на берег — у него на глазах накрыло бомбами. Виктор, когда рассказывал об этом — всегда плакал. Меня это страшно огорчало и раздражало — ведь если он герой, то никак не должен плакать. Вроде как у меня нет повода не верить деду, который говорил, что Витька воевал отлично, а с другой стороны — плачет, как девчонка… Фу!

Виктор был на берегу, как в амфитеатре и видел отлично все, что там внизу происходило. Несмотря на бомбежку, как только «шарнуло» он вскочил на ноги, не понимая, что делает, а когда увидел, что корабль заваливается носом, ноги стали ватными и он сел и заплакал.

А внизу уже только корма торчала…

И все меньше и меньше…

Я только недавно увидел запись того, как в современный эсминец попадает торпеда — потому мне сейчас понятнее, что означали его слова «вбило в воду».

Такая деталь: я не знал, на каком корабле служил краснофлотец. Почему-то считал, что никак не меньше, чем на крейсере. Ну, как же — ясен день, что никак не меньше…

Но, похоже, что детская гордость ввела меня в заблуждение — выяснил я, что потопленный в Севастополе крейсер «Червона Украина» хоть и завалился на нос, но тонул несколько часов и экипаж его оставил организованно (кто выжил после бомбежки). Так что, похоже, что мой родич служил на куда более мелкой лайбе, как это ни печально для детского самолюбия…

А дальше все слилось в сплошной череде боев. Говорят, что Севастополь взял Манштейн.

Севастополь взяли немецкие артиллеристы. Такого шквала огня Виктор не видел, как это было в последнем штурме. По его словам немцы не жадничали тратить снаряды даже на отдельных бойцов, и артиллерия шла на прямой наводке чуть ли не в пехотных порядках, гася любое сопротивление, раздалбывая очаги обороны…

Потом он оказался практически в городе. Посмотрел на эвакуацию — а по его словам на каждую посудину набивалось народу сверх всякой меры и доходило до стрельбы по своим, когда лезшие на борт грозили потопить посудину — лупили из автоматов и пулеметов по своим свои же. На берегу были толпы безнадежно ждущих спасения людей. По слухам командование уже увезли или уже увозят. Пошло к тому, что каждый сам за себя… И тут два его закадычных дружка, с которыми были не разлей вода чуть не с Одессы — сказали вдруг: «Витюх, мы решили сдаться немцам. Город считай, сдали, чего тут тянуть… ты с нами?»

Уповая на свою удачливость, он отказался. Надеялся, что либо просочится, либо — не бросят же всю кучу народу просто так! И еще такая мысль в голову ему пришла — «Пристрелить бы их, сволочей! Но у меня винтовка — а у них две. Не успею. Второй меня свалит.» Похоже, что и бывшим дружкам похожие мысли в голову пришли — расходились спиной вперед, держа под контролем каждое движение друг друга.

И разошлись.

Навсегда.

Решил, что стоять в толпе у воды смысла нет. Даже если кто и придет спасать — тут не сядешь. И попытался просочиться берегом. Ничего из этого не вышло. Мешок оказался плотно завязан. Оказался в группе из пары десятков сбродных разных людей, незнакомых друг с другом, у большинства уже и оружия не было. Он оказался самым богатым — у него еще было три патрона. Группа пыталась двигаться, хотя раненые тяжелели с каждой минутой. Да и те, кто был не ранен — совсем уже обалдели — и голодные и оглушенные и подавленные. Страшно бесила прозрачная вода у берега. Пить хотелось люто, некоторые пытались пить морскую воду, но только блевали потом судорожно и тяжко. Мозги не работали, апатия одолевала — к тому ж еще и не спали толком который день.

Единственно держались совершенно нелепой и дикой надеждой, что вот всплывет сейчас рядом подлодка, или подойдет катер… Хотя Виктор как моряк отлично понимал, что при такой плотности осады никаких катеров уже не будет, но сам — надеялся. Изо всех сил — надеялся.