Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Не расчленяя? Реликтовое прекраснодушие, – сплошного потока времени в хаотичном мире мгновений нет.

Так, гламур взял да отменил смерть, а Интернет, – время.

Между тем, глаза разбегались от разнообразия электронных новинок, преимущественно, – как бы ни распинались в объяснениях молоденькие белорубашечники-продавцы, – сверхзагадочного для нормальных, «неускоряющихся» людей назначения; я-то чайник, – остужал своё дежурное любопытство Германтов, – все эти хищные штучки-дрючки, сулящие сверхчудеса бесконтактного общения, не для меня, замшелого, изготовлены и красиво выложены, вовсе не для меня, – теперь люльки грудных младенцев оснащают уже не цацками-погремушками, а этими ласково атрофирующими разум и чувства электронными приставками к человеку, которому они исподволь грозят антропологическими изменениями, ибо сам он может незаметно для себя превратиться в био-приставку к своим электронным игрушкам; в витрине, – поклон естественности? – сверхестественные плоды инноваций дополнял высокий керамический сосуд с наломанными ветками мимозы; и почему-то здесь тоже были в продаже лепестки роз.

Гламур спешил породниться с Интернетом?

Уже породнился: если нет смерти, то нет и времени.

Но времени-то не было и до гламура с Интернетом, не смешно ли? – вспомнил, что и у Бога самого не нашлось времени для создания Вселенной, а Большой взрыв – всего-то случайность.

А-а-а-а, лепестки лепестками, но всем-то разномастным борцам за всё хорошее против всего плохого нежными цветочными ароматами не угодишь, не только патриотичный убого-фундаменталистский Шилов и К. недовольны были колебаниями державного курса, – судя по происходившему в шикарной плазменной панели, на противоположном идейном фланге, облыжно ошельмованном патриотами как либеральный, тоже бузили, вместо того, чтобы варенье варить и чаёвничать: сначала показали шествие с маленьким злым человечком с мегафоном перед цепью людей, всей цепью бережно несущих длинный горизонтальный лозунг «мы – за демократию»; а кто против? – вяло подумал Германтов. – Вот только по особо-анархичному ли аршину нашему выйдет калькировать ихнюю скучненькую политкорректную демократию… Потом в плазме зажил своей жизнью недавний протестный митинг, уверовавший, что страну, которая по их же, протестующих, мнению столетиями из-за самодержавий и диктатур своих мается на задворках цивилизованного мироздания, сверхбыстро на магистральный истинный путь можно вывести. Стоит только демократические и антикоррупционные шашечки, высунув от усердия языки, аккуратно нарисовать на министерствах и судебных присутствиях, и тогда только…

О, тогда начнут спорить с пеной у ртов о размерах шашечек, о размерах промежутков между шашечками…

На трибуне выделялся рослый и полный, обаятельный, круглолице-усатый и неизменно улыбчивый поэт-прозаик, написавший очень хорошую книгу о Пастернаке: с напускной весёлостью он пританцовывал, рифмовал-выкрикивал издевательские кричалки, – и с чего бы было ему связываться с политпигмеями, растрачивать энергию свою на такую чушь? Спятил? Чего ради вдруг покидает разум, – ради коллективной слепоты? Или и самых умных покидает разум, если они, пусть даже по собственной воле, оказываются в толпе? Толпа умников? – такого не бывает. Или – усатый поэт-прозаик лишь один заигрался? – остальные-то, те, что поглупее, но фанатичнее, – свирепо-серьёзны. Они обвала нефтяных котировок, как манны небесной, ждут. А пока: даёшь свободу, – долой, долой. Нда-а, эти, с перекошенными физиономиями, мечтают ухватиться поскорее за властные рычаги: подростковое желание порулить? Нда-а, больше ли, меньше извилин, но все революционеры ведь заведомо безвкусны, а безвкусица безответственного предреволюционного карнавала редкостно заразительна, ей вдруг хочется так отдаться.

А ты эстет, ЮМ, правда? – тебя от революционной безвкусицы воротит, но ты и вульгарность дикого капитализма стерпишь, лишь бы обретённый и устаканенный уже уклад безбашенные олухи, которые всегда чего-то большого и чистого хотят, не сломали; правда, правда, надо бы ценить то, что получили и получилось, не стоит бога гневить, – бывает хуже! Как раньше-то говорили, – захотелось большого и чистого? Вымой слона. Пока, однако, новые плазменно-пламенные революционеры, вскормленные достатком дикого капитализма, самоназванные «креативным классом» и самопричисленные ко «всем приличным людям», – если ты заведомо против любых начинаний власти, значит уже приличный? – как и вменено было от века всяким революционерам, не прочь были бы, судя по их перекошенным физиономиям и агрессивным жестам, прочие классы-прослойки, «некреативные» и «неприличные», если не уничтожить сразу, под корень, то сразу же, нажатием компьютерной клавиши, переподчинить себе по принципу: «делай правильно, как я», – хм, великая идея свободы? Да: что-то яростно-обязательное провозглашали хлипкие креативщики-революционеры, разевая рты, вздымая угрожающе бессильные кулачки; ну почему так скучно, почему – по кругу, по кругу? – вздыхал Германтов, который только что не без досады вспоминал пустопорожние разговоры-споры шестидесятых-семидесятых, – буффонада нынешнего якобы предреволюционного закулисья с экстравагантными толстосумами и поэтами-юродивыми, с обязательными людьми позы, – теми самыми извечными типажами, лишь меняющими одежды с учётом моды, нетерпеливо толкающимися, рвущимися на авансцену; и – группы поддержки с крикливыми лидерами карликовых партий, с подтягивающимися на крик-базар, с вчера ещё ленивыми интеллектуалами, с престарелыми правозащитниками и правозащитницами, которых с показной заботливостью недавние комсомольцы ведут из карет прошлого под забрезжившие своды новой свободы; и, конечно, с пылкими уличными гаврошами-переростками обоих полов, всегда готовыми швыряться кусками асфальта в омоновцев-«космонавтов», прозванных так за прозрачно-округлые защитные шлемы; нечто фарсовое сквозило в возрождении трибунной озлоблённости, выплёскиваемой из этой, строго-изысканно оформленной витрины благополучия в легкомысленно-нежелающую против чего-либо протестовать, беспечно-оживлённую солнечную многолюдность; по кругу? – кто-то даже предостерегающе написал недавно, что нынешний президент, сам по себе не такой уж страшный, как его малюют массмедиа с демократическими шашечками, обречён сыграть роль Гинденбурга, а уж затем известно кто через самовлюблённо-пустые головы нынешней тусовки выпрыгнет на сцену истории. Выпрыгнет, не выпрыгнет, а уж этих-то закомплексованных креативщиков, этих Интернет-максималистов, которым море по колено в сети, точно, если всё же удастся им погнать волну массовых недовольств, она же, волна злобы, и смоет, как поверхностный невесомый мусор.

Опять?

Странно коррелировали внешние – «из-за бугра», – и внутренние недовольства. Он вспомнил прошлогоднюю пресс-конференцию в Париже, ненавязчивые размышления свои об эсхатологическом ореоле российской жизни как об единственной нашенской приманке для западной публики, мол, пока мы у бездны на краю, из цивилизованного далёка ещё интересно на нас свысока поглядывать, реже сочувственно, чаще – злорадно, а стоит нам на шажок отступить от бездны, как тут же зевота одолевает лицемерно-добропорядочных и до мозга кости политкорректных господ-мосье, – даже Ванда, вольная подруга на все времена, когда прогуливались с ней в дни её последнего визита в Петербург мимо этих изобильных витрин, сказала: у вас всё, как повсюду стало, неинтересно. Ну да, раньше, когда мерзкие комитетчики якобы за каждым шагом её следили, она сюда, как в экстремальную зону, за опасной экзотикой приезжала; и ещё вспомнился вновь Германтову колбасный эмигрант в оранжевом атласном галстуке, желавший поскорее накликать из парижского далёка российскую революционную ситуацию, то бишь – смуту. И вот, – доморощенные ниспровергатели из нового поколения тут как тут, подросли-оперились, отъелись и готовы откликнуться на цивилизованный зов.

Прилип к витрине: не размышления – а мантры? Периодически пробуждается инстинкт разрушения и – по кругу, по кругу?

Да уж, примирить меня с властью могут только её враги.

Но – в подмётки они все, нынешние враги власти, – наконец-то исторически пофартило? – не сгодятся одному Владимиру Ильичу. Германтов, всматриваясь, читал сквозь витрину постные лозунги: «За честные выборы», «Долой коррупцию», «Путин, уходи»; вот так «креативный класс», как мало, оказывается, надо ему, «самому передовому классу», для гарантий полного счастья, как глупо это обусловленное набором очередных «шашечек» счастье навязывать другим; ну да, как в сказке, немедленно должны исполниться три желания этого класса, после чего народные массы, поджидающие отмашки в затхлых кулисах, в едином благодарном порыве опять начнут жить-поживать и всяческого добра наживать по посулам советской песни, – будет людям счастье, счастье на века…