Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Нет еще, – отвечал Дайань, вернувшись. – Тут вон Чжэн Чунь со слугой дяди Хуана Четвертого, Лайдином, вас заждались, на пир приглашают.

Симэнь сел в паланкин. Его сопровождали слуги и солдаты. Когда он прибыл к дому Чжэн Айюэ, толпа зевак расступилась. У ворот стояли навытяжку два сторожа. Чжэн Чунь с Лайдином доложили о госте.

Ин Боцзюэ и Ли Чжи, игравшие в двойную шестерку, поспешно отложили игру. Навстречу Симэню вышли Айюэ и Айсян. Причесанные по-ханчжоуски, нарумяненные и подпудренные, украшенные цветами сливы и бирюзой, они в отделанных мягкой выдрой и пушистым зайцем нарядах походили на фей цветов. Встретив гостя у паланкина, они проводили его в гостиную. Симэнь не велел, чтобы его встречали музыкой. Первыми ему отвесили поклоны Ли Чжи и Хуан Четвертый, потом вышла хозяйка дома и, наконец, перед ним грациозно склонились в приветствии сестры Айюэ и Айсян.

В гостиной стояли два кресла, в которых разместились Симэнь Цин и Ин Боцзюэ. По бокам уселись Ли Чжи, Хуан Четвертый и обе певицы.

– Паланкин прикажете оставить или отправить домой? – спросил Симэня стоявший рядом с ним Дайань.

Симэнь распорядился, чтобы солдаты отнесли паланкин, а Циньтуну наказал заглянуть к сюцаю Вэню.

– Если учитель дома, оседлай ему каурого, – велел он.

Циньтун поклонился и ушел.

– Что ж ты, брат, до сих пор не приходил, а? – спрашивал Боцзюэ.

Симэнь рассказал ему о визите начальника Ань Чэня. Немного погодя Чжэн Чунь подал чай. Айсян поднесла чашку Боцзюэ. Айюэ ухаживала за Симэнем.

– Прошу прощения! А я-то думал, ты меня угостить хочешь, – протянув руки к Айюэ, воскликнул Ин Боцзюэ.

– Больно многого ты захотел! – заметила Айюэ.

– Вот негодница! – заворчал Боцзюэ. – Только за своим ненаглядным ухаживает, а на гостей ей наплевать.

– Какой гость нашелся! – говорила Айюэ. – Тут и без тебя есть за кем поухаживать.

После чаю со стола убрали посуду, а немного погодя появились четыре певицы, которые должны были исполнять сцены из «Западного флигеля». Стройные и гибкие, точно цветущие ветки, с развевающимися вышитыми поясами, они приблизились к Симэню и отвесили низкие поклоны. Симэнь спросил каждую, как ее зовут, а потом обратился к Хуану Четвертому:

– Когда они будут петь, мне бы хотелось услышать это в сопровождении ударных, а не струнных.

– Как прикажете! – отозвался Хуан Четвертый.

Появилась хозяйка заведения.

– Вам, может, холодно, батюшка? – спросила она Симэня и велела Чжэн Чуню опустить зимние занавеси, подбросить в жаровни лучшего угля и благовоний.

В дверях показались головы бездельников-прилипал, прослышавших о прибытии в заведение почтенного Симэня, у которого можно поживиться. Они столпились у дверей, но войти не решались. Один из них, знакомый с Дайанем, отвесил слуге почтительный поклон и попросил замолвить хозяину словечко. Дайань осторожно подошел к Симэню и шепнул на ухо, но стоило тому только раз крикнуть, как от ватаги и след простыл.

Подали фрукты и вино. В центре стояли два стола. Один из них занял Симэнь, за другим должны были сидеть Боцзюэ и сюцай Вэнь, место которого оставалось пустым. За столом сбоку разместились Ли Чжи и Хуан Четвертый. По правую руку устроились обе сестры. Столы ломились от диковинных яств. В золотых вазах красовались цветы. Тут же расположились певицы.

Только налили вино, появился сюцай Вэнь. На нем были высокая шапка, расшитый облаками зеленый халат, белые туфли и бархатные чулки. Он сложенными руками приветствовал собравшихся.

– Что так поздно, почтеннейший учитель? – обратился к нему Боцзюэ. – Место ваше давно пустует.

– Прошу прощения, господа! – извинялся Вэнь. – У однокашника задержался. Не знал, что меня ищут.

Хуан Четвертый поспешно поставил перед сюцаем чарку и положил палочки. Вэнь занял место рядом с Боцзюэ.

Подали особый суп из потрохов, заправленный молодым луком и зеленью, а к нему рис и кислый консервированный имбирь.

После выступления двоих певцов вино полилось рекой и песням не было конца. Вышли четыре певицы и исполнили два акта «Наслаждаясь искусством на Срединной равнине».[1177]

Вошел Дайань.

– Прибыли У Хуэй с Ламэем, – докладывал он. – Принесли чай от барышни Иньэр.

У Иньэр, надобно сказать, жила за домом Чжэнов, через переулок. Узнав, что у сестер Чжэн пирует Симэнь, она сразу же велела преподнести ему чаю.

Симэнь велел ввести прибывших.

– Барышня Иньэр просила поднести вам, батюшка, этот чай, – говорили, отвесив земные поклоны, У Хуэй и Ламэй.

Они открыли коробки. В них был ароматный чай с орехами, каштанами, подсоленными ростками бамбука, кунжутом и лепестками розы.

– Что делает Иньэр? – спросил Симэнь.

– Ничего. Дома сидит, – отвечал Ламэй.

Симэнь попробовал чай и наградил принесших тремя цянями серебра, а Дайаню велел пойти вместе с У Хуэем.

– Ступай пригласи барышню Иньэр, – сказал он.

Не растерялась и Чжэн Айюэ. Она тут же обернулась к Чжэн Чуню.

– И ты иди! Позови сестрицу. Скажи: если не придет, товаркой считать перестану.

– Ой, уморила! – воскликнул Боцзюэ. – Товарка?! По постельным делам, что ли?

– Как вы, почтенный Наньпо, не понимаете человеческую природу! – вставил сюцай Вэнь. – Издревле известно, что подобное тянется к подобному: «Однородные звуки отвечают друг другу, однородные вещи ищут друг друга».[1178] Рожденное Небом стремится кверху, вышедшее из Земли тяготеет книзу. Вот оттого они друг дружку товарками и считают.

– А тебе, Попрошайка, Чжэн Чунь скорее под стать, – заметила Айюэ. – Куда его позовут, там и ты торчишь.

– Ах ты, глупышка! – воскликнул Боцзюэ. – Я ведь старый потаскун. Ты еще в утробе была, а я уж с твоей матерью шился. Все засмеялись.

Повара подали свиные ножки, а также бараний окорок, украшенный свежей зеленью, поджаренный с луком мясной фарш, суп из легкого, потроха и прочее.

Вошли певицы и запели цикл арий «Тьма солдат-бунтовщиков».[1179] Симэнь подозвал певицу, исполняющую партию Инъин, и спросил:

– Ты из дома Ханей?

– А вы ее не узнали, батюшка? – вмешалась Айсян. – Это Сяочоу, племянница Хань Цзиньчуань. Ей только тринадцать исполнилось.

– Да, из нее выйдет толк, – продолжал Симэнь. – Она и теперь смышлена и поет хорошо.

Симэнь велел ей наполнить пирующим чарки. Хуан Четвертый, не зная покоя, потчевал гостей.

Вскоре прибыла У Иньэр. Ее прическу, украшенную бирюзою и рядом мелких шпилек, стягивал жемчужный ободок, из-под которого был выпущен белый гофрированный газовый платок. В ушах красовались золотые серьги-гвоздики. На ней были белая шелковая накидка на застежке, с вышитой каймой, и бледно-зеленая из шаньсийского шелка юбка, отделанная золотой бахромою по подолу. Из-под юбки виднелись черные атласные туфельки, расшитые облаками.

Иньэр с веселой улыбкой отвесила земной поклон Симэню, потом поприветствовала сюцая Вэня и остальных.

– Уморила да и только! – заметил Боцзюэ. – Ему, видите, земной поклон, а нам? Кивнула и ладно. Что мы, пасынки что ли какие? Так-то вы из «Веселой весны» к гостям относитесь! Будь у меня в руках управа, я б на тебя палок не пожалел.

– Вот Попрошайка! – опять вмешалась Айюэ. – Нет у тебя ни стыда ни совести. Больно многого захотел! Неужели тебя почитать, как батюшку?! Только и знает во все свой нос совать.

Все уселись. Иньэр посадили за столом рядом с Симэнем и тотчас же подали чарку и палочки.

– По ком же ты носишь траур? – спросил ее Симэнь, заметив у нее на голове белый платок.

– Как по ком? – удивилась Иньэр. – По вашей супруге, конечно.

Польщенный Симэнь подсел к ней поближе, и они разговорились.

Подали суп, и Айюэ наполнила Симэню кубок.

– Мне еще надо засвидетельствовать почтение матушке Чжэн, – выходя из-за стола, сказала У Иньэр и направилась в покои хозяйки.

Когда она вернулась, хозяйка велела Айюэ уступить ей место за столом, а служанке приказала растопить жаровню, чтобы гостья могла согреть руки.

Снова накрыли столы и подали горячие блюда. У Иньэр откусила пирожного, попробовала супу и, отложив палочки, разговорилась с Симэнем.

– Батюшка, вино порядком остыло, – проговорила она, беря чарку.

Вино тотчас же убрали и принесли подогретого. Чжэн Чунь наполнил чарки Боцзюэ и остальным. Когда выпили, Иньэр спросила Симэня:

– В седмицу панихиду служили?

– Да! – спохватился Симэнь. – Спасибо тебе за чай, который прислала в пятую седмицу.

– Что вы, батюшка! – отозвалась Иньэр. – Мы вам послали далеко не лучший. Только хлопот вам прибавили. Премного вам благодарны, батюшка, за щедрые дары! Мамашу они так растрогали. А мы с сестрицами Айюэ и Гуйцзе накануне седьмой седмицы договаривались опять чаю послать. Не знаю, служили у вас панихиду или нет.

– Да, звали монахинь, – говорил Симэнь. – Дома молились. Из родных никого не приглашали. Не хотели беспокоить.