На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— А что такое болтают об Емельянове, будто он японского офицера спас?

— Так точно.

— Спас, что ли?

— Спас.

— Он у вас морда, Емельянов! Своих офицеров не спасал — вон их сколько погибло, — а японца полез спасать. Гусёк!.. А вообще что за ним наблюдается? — спросил он тихо.

И Куртеев, уловив в голосе капитана благоприятную для себя перемену, тоже тихо заговорил:

— Жилин в роте сказывал, да я и сам слыхал, как он про барина своего Валевского выражался. Будто этот барин злодей у них. И что будто, когда война кончится, всем барам будет конец.

— Все ясно… Ему не морду бить, а в землю на три аршина!.. Иди, трое суток отсидишь.

После вечерней молитвы Емельянов отозвал Хвостова. Они прошли к песчаному бугру и присели. Хвостов слушал еще раз о том, чему Емельянов был свидетель в китайской деревне, и о том, что случилось сегодня в Мукдене.

— Твои мысли правильные, — сказал он, — по всей земле живет обездоленный люд.

— А кто тот человек — рядовой, что ли? — который с нами в лесу на поляне говорил? Опять-таки очки…

— Да, этот человек… — задумался Хвостов, — в нашем большом деле он не рядового, офицерского звания удостоен…

— И в ссылках был?

— Насчет этого не осведомлен.

— А ты сам, Хвостов, сидел?

— Случилось, но недолго. Пришли ко мне темной ночью, как сегодня, и взяли… Оказал честь жандармский офицер да три простых жандарма. Когда пришли, я спокойно встал с постели, а у них глаза такие, будто зашли в клетку к зверю. Смешно, честное слово. «Чего вы, говорю, ваше благородие, ведь я не укушу…» Как заорет на меня: «Молчать!» Боятся они нас, Емеля.

Емельянов завернулся в шинель и лег. Звезд было неисчислимое количество, они точно плавали над холмом. И звезды эти как-то подкрепляли слова Хвостова.

Раньше Емельянову казалось, если Валевский отступится от его Дубков, то можно будет и помириться со своей жизнью. А теперь он видел все настолько, широко, что Дубки ему уже не принесли бы счастья.

— Слышь, Хвостов, — сказал он, — а я бы тоже их, твоих жандармов, не забоялся. А ну их к чертовой матери!

Хвостов закурил, затянулся и сказал:

— Между прочим, я нисколько в тебе и не сомневаюсь, Емельян. И поручик Логунов в тебе не сомневается.

13

Хэй-ки после помощи, оказанной арендаторам Аджентая, чувствовал себя отлично. Среди багажа, привезенного им из Японии, был велосипед. Погода стояла сухая, Хэй-ки вскакивал на велосипед и мчался за город. Встречные китайцы смотрели на него с удивлением, им казалось невероятным: нечто несется на двух колесах по дороге, и это нечто оседлано человеком!

— Эй, хочешь попробовать? — обращался Хэй-ки к какому-нибудь парню, разинувшему рот, соскакивал и сажал его на машину.

— Ну что, понимаешь? — спрашивал он спустя десять минут. — Ну то-то же…

В деревнях у него были встречи и беседы. Помещики нанимали бандитов для охраны своих земель от возмущенных арендаторов. Конечно, владельцы понимали, что арендная плата немыслимо велика, но жадность не позволяла пойти на уступки. Члены союза «Вечная справедливость» собирались за деревней, где-нибудь в пустынной долине, вооруженные саблями и ножами, чаще топорами и мотыгами. Ружей было мало. На ружья смотрели с завистью. Военное обучение проходили как умели.

— Ружья тоже будут, — говорил Хэй-ки местному старшему, — передайте всем: первая забота партии кемин и тайных союзов — оружие!

После совещания «братьев» в Мукдене Хэй-ки ездил по провинции целую неделю, вернулся домой и не успел еще помыться с дороги, как к нему подошел разносчик овощей, опустил на землю корзины, проговорил пароль и сделал условный жест пальцами.

— Якова Ли везут на казнь!

Вытер грязной тряпкой потное лицо, поднял на плечо длинное коромысло и пошел по улице тряским быстрым шагом.

Отца не было дома. Ши Куэн сидела на пороге своей комнаты и читала рассказы Ляо Чжао.

Она внимательно посмотрела на молодого человека, на его темное пыльное лицо.

— Нет, нет, я его не видела уже и вчера. По-видимому, уехал по делам.

Хэй-ки выбежал на улицу, вскочил в колясочку, и рикша устремился вперед.

Что теперь можно сделать? Даже денег нет под руками. Но чему помогут теперь деньги!

— Вот они! — крикнул рикша, догоняя процессию.

Хэй-ки прыгнул на мостовую, вмешался в толпу.

Среди зевак он разглядел многих членов союза.

Руки Якова Ли были скручены за спиной, ноги вогнаны в колодки; лошадь, медленно шагая, влекла его к смерти.

Хэй-ки, расталкивая встречных, пробирался к повозке. Хоть побыть возле друга в его последние минуты!

Он уже был близко, крик «Я-ша» уже готов был сорваться с его губ, но в это время огромный русский солдат вошел в толпу, как слон входит в реку. Вокруг телеги стало пусто. Все дальнейшее произошло стремительно: стража дзянь-дзюня бежала, Яша стоял на земле, что-то говорил, с ним говорили русские, ему подносили пиво. Сердце Хэй-ки колотилось так, как не колотилось никогда.

И вдруг появился русский офицер, китайские солдаты снова схватили Якова, повалили, поволокли.

Телега направилась в обратную сторону — к тюрьме. Хэй-ки шел сзади. Когда Якова вводили в ворота тюрьмы, им удалось обменяться взглядами. Потом Хэй-ки обошел стены, они были толстые, с башнями на углах. У ворот расхаживали часовые.

На обратном пути Хэй-ки встретил Ван Дуна. В синей куртке, распахнутой на голой груди, с подбритым лбом и тонкой косой до пояса, Ван шагал, опустив голову.

Шли вместе и молчали.

Недалеко от дома Цзенов чернела обширная лужа. Грузные свиньи бродили по вязкой земле.

Ван Дун остановился около лужи и сказал:

— Они побоялись казнить сегодня. В числе стражи есть члены союза. Вам, уполномоченному, надо с ними переговорить.

— Устройте мне с ними встречу, — быстро сказал Хэй-ки.

Отец все еще отсутствовал, — это было плохо, потому что могли потребоваться деньги.

Хэй-ки зашел к бабушке. Старуха лежала на канах, около нее стояла лампочка, ларец с опиумом и валялась старинная трубка. Бабушка только что проснулась и была в сквернейшем настроении — фаине, которое всегда бывает у курильщиков опиума после опиумного сна.

— У меня сбережений нет, — сказала она. — А зачем тебе деньги? Ты тоже начал курить? В молодых годах не стоит, вот поживешь… Жизнь, впрочем, ничего не стоит…

Она закрыла глаза. Ее обрюзгшее лицо отобразило величайшую скуку.

— Вы очень сумрачны, — сказала Ши Куэн, когда Хэй-ки проходил мимо.

На женщине были широкие голубые штаны, широкий красный кушак перепоясывал талию, плечи прикрывала золотистая шелковая кофта. Ши Куэн сидела на пороге, тут же лежала книжка и на подносике сладкий пирог.

— Вы сегодня, я вижу, и не обедали, съешьте хоть сладкого.

Пирог был из жирного крутого теста, начиненный мандариновым вареньем.

— В самом деле, — сказал Хэй-ки, присаживаясь около блюда.

Он посмотрел в глаза женщины, полные спокойного света, на легкую улыбку, раздвинувшую губы, на вязанье в ее руках и сказал:

— Я понимаю дядю, когда, побыв с вами, он шел писать стихи.

Сказал серьезно, без улыбки, как сказал бы, взглянув на хорошую картину: вот хорошая картина!

Она поняла его и перестала улыбаться.

Хэй-ки прошел к воротам. Сторож Ляо дежурил у ворот… Старое, морщинистое лицо с седыми усами, опущенными книзу, Хэй-ки помнил еще не таким старым, — тогда в солнечные дни Ляо не носил ватной куртки.

— Чжан Синь-фу сегодня печален, — сообщил старик. — Говорят, в его ляоянском доме снова неблагополучно. Японцы? — Старик произнес это слово полувопросительно и почмокал губами.

До вечера Хэй-ки ждал на дворе разносчика, и ему уже стало казаться, что предприятие Ван Дуна окончилось неудачей.

Бабушка и дедушка отправились в столовую ужинать. Ши Куэн, не имея еще в семье определенного положения, осталась у себя. Хэй-ки наскоро поел лапши из теста и морской травы, съел двух раков и опять вышел во двор.

Разносчик стоял посреди двора у своих корзин.

Лавки уже закрывались, торгующие на лотках, на циновках, на земле сворачивали свою торговлю.

Харчевня против тюрьмы тоже закрывалась, но разносчик и Хэй-ки проникли через заднюю дверь.

В углу, за столом, курил солдат.

— Вы служите в батальоне дзянь-дзюня? — спросил Хэй-ки, когда они обменялись условными словами и знаками. — Решение союза таково, что вы должны помочь бежать Якову Ли.

Они стали обсуждать различные способы побега… Даже если многих подкупить, Яков Ли уйдет из тюрьмы только при одном условии: вместо него в тюрьме должен оказаться другой, И этого другого казнят. Потому что дзянь-дзюнь лично заинтересован в смерти Якова Ли. Он сам приказал, он сам и спросит.