На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Лицо дзянь-дзюня стало бесстрастным, он заметил равнодушно:

— Мы предупреждаем каждого имеющего дела с русскими, а особенно переводчиков, что после победы Японии их ждет смерть.

— Желательно применять смерть и раньше. Силой вашего правосудия.

Дзянь-дзюнь вздохнул и взял в рот пастилу. Японец посмотрел на куайнцзы из слоновой кости, лежавшие около мисочки, и сказал тихо:

— Я очень забочусь о вашем престиже, а вы плохо разъясняете смысл для Китая настоящей войны. Япония начала войну за освобождение Китая и всей Азии от белых колонизаторов. Невозможно терпеть вторжение белых рабовладельцев в Китай. В этом единственная причина войны.

— Да, да, — с наивным видом проговорил дзянь-дзюнь, — священная миссия! А зачем, господин Маэяма, японцы были на стороне европейцев во время боксерского восстания?

Маэяма простодушно улыбнулся.

— А зачем китайцы убили секретаря нашего посольства в Пекине?

Несколько мгновений гость и хозяин смотрели друг другу в глаза.

Подали чай в чашечках, накрытых такими же чашечками, дабы не испарялся тончайший аромат; снова подали сласти на деревянных и фаянсовых блюдах.

Дзянь-дзюнь пил чай маленькими глотками. Он был крайне раздражен. Японец является к нему и требует! Дело не в том, разумного или неразумного он требует, правильного или неправильного, дело в том, что он требует. Какое японец имеет право требовать? Русские ничего не требовали. Сам Куропаткин совещался с ним и был весьма вежлив.

— В тюрьме среди преступников содержится зловредный поклонник русских, некий Яков Ли, — сказал Маэяма. — Я одобряю то, что он в тюрьме. Но почему у него до сих пор не отрублена голова? Мы не можем оставлять в живых таких людей.

— Его уже везли на казнь, но отложили. — Дзянь-дзюнь сделал последний глоток чаю. — Непредвиденное обстоятельство; голова преступника не отрублена по причине болезни. У палача заболела рука.

— Достойная причина. Надеюсь, рука уже здорова?

— Сегодня совершенно здорова.

Цзинь вызвал начальника канцелярии и приказал написать приказ о немедленной казни десяти хунхузов и в их числе Якова Ли. Потом сам проводил Маэяму в фанзу, в которой отдыхали важные приезжие.

В приемную к русскому офицеру дзянь-дзюнь вышел предшествуемый двумя чиновниками; два солдата в синих куртках с красной обшивкой и красными иероглифами на груди шагали сзади.

Он приблизился к русскому офицеру и по-русски протянул ему руку. Он заговорил длинно и монотонно, переводчик слушал напряженно, но Логунов невежливо прервал речь губернатора;

— У меня нет времени, я очень долго ждал. Сообщите губернатору: арестован китайский подданный Яков Ли. Он состоит на русской службе и должен быть немедленно отпущен.

Переводчик неестественно тонким голосом, появившимся у него в присутствии дзянь-дзюня, передал слова посетителя.

Лицо губернатора против воли изобразило глубокое изумление. Он изумился тому, что снова, в третий раз, идет речь об этом человеке, но своему изумлению он придал другой смысл: он изумлен, о таком человеке он никогда не слышал!

— Нам хорошо известно об аресте Якова Ли. Ваши солдаты везли его на казнь.

На низких горловых звуках, которые точно катались у него в горле, губернатор заговорил с чиновниками… Чиновники отвечали ему такими же, как у переводчика, тонкими голосами.

— Дзянь-дзюнь говорит, что прикажет навести справки. Он думает, что какой-нибудь солдат действительно мог схватить этого человека.

Логунов понял, что если он согласится на предложение дзянь-дзюня, то Яков Ли, если он еще не погиб, погибнет.

— Передай: поручик русского императора сейчас отправится в тюрьму и проверит все лично. Едем со мной, — приказал он переводчику.

Он торопился, боясь, что чиновник дзянь-дзюня опередит его, и досадуя на то, что не отправился в тюрьму сразу. Но он хотел соблюсти вежливость, которая требовалась в международных отношениях.

Тошнотная вонь стояла во дворе тюрьмы, между низкими, длинными домами с крошечными щелями окон и вовсе без них.

К Логунову шел тюремный чиновник.

Переводчик сказал тихо:

— Я думаю, Якова Ли повезли сейчас к палачу.

— Почему? Неужели?!

— У меня есть сведения… Надо торопиться.

Правда или ложь? Взглянул на переводчика, увидел внимательные, серьезные глаза.

— Едем!

— Скорее, скорее! — грозно сказал Логунов рикше, в коляску которого сел переводчик.

Рикша побежал к западным воротам. За ним скакали два русских всадника. Это было странное зрелище. Китайцы шарахались в стороны, торговцы со своими корзинами спешили прижаться к стенам, лотошники испуганно прикрывали руками лотки. Рикша несся изо всех сил; казалось, он убегал, но русские уже настигали его.

— Нет, не убежать, куда там! — кричали рикше.

— Прыгай куда-нибудь! — кричали седоку.

И на перекрестке переводчик прыгнул: прыгнул в колясочку нового рикши, и тот со свежими силами понесся вперед.

От западных ворот повернули к юго-востоку. Впереди обозначились грязные улочки предместья, а за ними поле.

Из переулка выехала повозка, окруженная солдатами. Везли ее осел и корова. Пять человек сидели в повозке. Грязные, рваные халаты, руки, сведенные в тяжелые деревянные колодки.

Два осужденных пели высоким фальцетом. Слушая их, толпа тесно шла за повозкой.

— Они презирают смерть… они храбрые… Народ любит такие песни, — пояснил переводчик, направляясь к повозке, Логунов и Хвостов последовали за ним.

Повозка остановилась. Однако Якова Ли здесь не было. Из лавчонки выбежал торговец с бутылкой ханшина и чашечкой.

Весело тараторя и смеясь, он наливал чашечку за чашечкой и угощал хунхузов. Руки у них были в колодках, ноги тоже, они только поворачивали головы и открывали рты, и в эти открытые рты лавочник вливал ханшин.

От темных лиц, от глаз, как будто совершенно спокойных, Логунов не мог оторваться.

— Вот оно, Хвостов, правосудие людское. Как просто!

Рикша давно уже катил переводчика к лобному месту.

По сторонам дороги, в ветхих фанзах, жили мелкие ремесленники, каули, рикши. По дворикам ходили женщины с детьми на руках, простые женщины с нормальными ногами! В котлах на улице варилась пища. Запах пищи смешивался с запахом тления. Как люди могли здесь есть и пить?

На невысоком холме Логунов увидел кольцеобразную каменную стену, около нее усыпанную песком площадку и толпу зрителей. По площадке прохаживался палач. В руках он держал короткий кривой меч, напоминавший русскую косу, но только с широким, тупым концом.

Палач шутил с толпой, и Логунов почувствовал, что здесь принесение смерти — обычное дело, несколько напоминающее спорт, и эти люди, пришедшие любоваться казнью, отнюдь не жестокосердные любители крови, а самые обыкновенные люди, которые, в силу привычки к подобным зрелищам, находят удовольствие в ловкости, с одной стороны, и бесстрашии — с другой.

Якова Ли не было и здесь. Привстав на стременах, Логунов заглянул за каменную стенку.

Груда черепов, а сверху свежеотрубленные головы!

Осел и корова подвезли преступников. Доброжелатели из толпы сняли с повозки закованных преступников. Мелкими шажками, окруженные солдатами, осужденные двинулись на площадку. Одного молодого, почти юношу, зрители перенесли на руках.

Юноша сразу стал на колени и опустил голову. В самом деле, пощада невозможна. Уж лучше скорее!

Все пятеро стояли на коленях и не сводили глаз с палача. Разминая плечо, он несколько раз полоснул мечом по воздуху, потом попробовал лезвие на палец.

— Очень хороший, — засмеялся он.

В толпе засмеялись тоже.

Обстановка была обыденная, и никто, по-видимому, не ощущал ни важности, ни трагичности происходящего. Вероятно, и сами осужденные думали об этом просто и легко. Во всяком случае, юноша, ставший на колени первым, весело крикнул палачу:

— Начинай с меня, чего ты возишься?

— Какой нетерпеливый! — Толпе слова юноши понравились, зрители передавали их друг другу.

Палач подошел к юноше. Двумя руками он поднял меч, взметнулась коса по его плечам, удар послышался глухой и мягкий. Голова упала на песок. Тело продолжало стоять на коленях, белели кости позвоночного столба, взбухали перерубленные жилы. Секунду из них хлестала кровь. Только секунду, потом засочилась. Палач толкнул тело ногой, оно упало.

— Хорошо снял, — сказал сосед казненного, косясь на отрубленную голову.

И опять его слова, произнесенные негромко, передавались зрителями друг другу.

— Хорошо, хорошо! — крикнул чиновник, то ли хваля ловкость удара, то ли присутствие духа казнимых.

Логунов слышал, что у японских дворян осужденные на смерть сами казнят себя — так называемое харакири. И что для этого нужно, во всяком случае, мужество. Но то, что он видел сейчас, это поведение простого китайского юноши… Каким же бестрепетным было его сердце!..