На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

… В первые свои встречи с Лениным за заставой Хвостов не ведал ни имени его, ни фамилии. Пришел в рабочий кружок за Невскую заставу интеллигент и стал рассказывать о марксизме.

Заставскую жизнь неизвестный знал превосходно, и его рассказы делали удивительно простым и понятным великое учение; исчезало противопоставление: вот — наука, а вот — жизнь; и жизнь и наука в его устах представляли одно целое.

Он раздавал листки с вопросами, над которыми приходилось задумываться, внимательно собирать к ним материал…

И его беседы, и эта работа возбуждали в слушателях желание изучать фабрично-заводскую жизнь.

Хвостов рассказывал тихим голосом, чтобы никто ничего не расслышал за полотняными стенками палатки.

… Зимой Хвостов хаживал в Большой Казачий переулок.

В комнате Ленина стояла простая железная кровать, простой деревянный стол. Усаживались за стол. Ленин отодвигал в сторону исписанные листки — писал он тогда свою знаменитую книгу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», — доставал «Капитал», и начиналось совместное чтение абзаца за абзацем.

Со многими рабочими он так занимался, — необычайно острый у него глаз на человека.

Возвращался Хвостов за заставу всегда пешком, чтобы на свободе, на вольном воздухе, продумать все только что пережитое в общении с Владимиром Ильичем.

И всегда, во всякую минуту жизни, он помнил: есть, есть у нас вождь, не страшны нам теперь никакие испытания.

И тем же чувством все более проникался Логунов. Он думал, что путь борьбы долог и тяжел, но что другого пути нет и великое счастье, что он, Николай Логунов, узнал про него и решил на него вступить.

Если удавалось найти свободных полдня, Логунов уезжал к Неведомскому. В эти дни, когда каждая почта из России приносила тревожные и вместе с тем радостные вести, он испытывал потребность как можно чаще видеть капитана.

Блиндаж Неведомского и Топорнина батарейцы вырыли в красном песчаном холме, внутри обшили мелким лесом, выложили циновками, нары укрыли шерстяными одеялами.

— А, поручик! — приветливо восклицал Неведомский. — Заходи, друг, заходи! Читал последние газеты?

— В России настоящее дело делается, — как-то начал разговор Топорнин, — мы здесь в четверть силы работаем. Листовки печатаем! Жду не дождусь, когда батарею перебросят в Россию… Там мы покажем себя, Федя, но много надо уметь. Вот народоволец Александр Михайлов знал в лицо самых ловких охранников. Никакие гримы не помогали мерзавцам. Играл с ними как хотел. А как изучил местность! Все проходные дворы — наизусть, щели в заборах, лазейки в подворотнях! Так поведет шпика, так поведет, взмылит всего, а потом дулю под нос — исчез, провалился сквозь землю… Рассказывал мне двоюродный брат, что Михайлов вывел однажды целое совещание из дома, окруженного шпиками, повернул на глазах у всех за угол и был таков вместе со всей братией. Это был художник. Вот таким хочется быть, Федя. А Фоменку, помнишь, искали по всей России, он же поступил в киевскую тюрьму сторожем и до того дослужился, что назначили его надзирателем к политическим. И в один прекрасный день в свое дежурство ушел со всеми политическими. И никого не нашли. Как в воду канули!

— Никто не спорит, всё это герои, — задумчиво сказал Неведомский, — да не тот масштаб действий, Вася. Единоборство все это. Нам о другом надо думать, особенно Логунову. Он ведь кадровый. Да и нам, пока мы в армии и сколько в ней еще пробудем — неизвестно, нам тоже надо кой о чем подумать. Ядро нашей армии — крестьянское. Иные из нас на это сетуют, а если подумать, крестьяне — люди смелые, закаленные трудом и борьбой с природой. Русский крестьянин, кроме того, наделен удивительной способностью приспособляться к любым условиям жизни. Широкая, цельная натура.

— Взять, например, моего Емелю…

— Правильно, Коля, взять, например, твоего Емелю. Вот нам о подготовке этих людей к великому будущему надо думать, Вася, а не о драке в одиночку, пусть героической, с царем и его псами. И часто я думаю еще вот о чем… Каждого из нас могут послать на усмирение. Что делать? Конечно, можно отказаться, отстраниться, силой не заставят. Уйди от зла — и сотворишь благо. Душевную чистоту сохранишь, но для дела пользы никакой. Разумно поступать иначе. Имея в своих руках роту или даже полуроту, можно не только внести беспорядок в операцию, но и расстроить ее. Скажем, приказали тебе вести роту к казначейству, к арсеналу, к скла дам оружия, в рабочие кварталы — ты пошел и заблудился. Приказали разогнать толпу — ты приказываешь солдатам действовать словесно, без рукоприкладства, а тем паче без прикладоприкладства…

— Федор Иванович, а если дан приказ стрелять по толпе?

— Дорогой мой, командир взвода, не говоря уже о командире роты, всегда может распорядиться стрелять в воздух. Приближаясь к толпе сомкнутым строем, рассыпь людей цепью, смешай их с толпой, — тут даже и желающий применить оружие не сумеет применить его.

— Начальство ему за это голову снимет! — усмехнулся Топорнин.

— Нисколько не снимет, Вася… Николай, можно сделать так, чтобы начальство не сняло головы?

— Вполне. Нужно этот маневр поднести как охват толпы.

— Превосходно. В конце концов, чтобы поправить дело, вызывают вторую роту. Но и она не может стрелять, потому что в толпе первая рота!

Глаза Неведомского весело поблескивали сквозь очки.

— А при облавах и арестах офицер может задержать сыщика и провокатора и пропустить того, кого следует.

— Федор Иванович, да у тебя целая библия для офицера! — воскликнул Логунов.

Неведомский улыбнулся:

— Рота — небольшая воинская единица, а ведь в решающий момент она может сыграть исключительную роль. С небольшими силами можно, например, обезоружить за один час всю русскую армию!

— Ну, это, Федя, ты уж того… махнул! — засмеялся Топорнин.

— Все дело в организации, дорогой. Например, в пасхальную заутреню в церковь солдаты отправляются при одних портупеях со штыками, казармы же остаются под охраной немногих дневальных.

— А ведь действительно! — воскликнул Топорнин. — Но, Федя, практически это бред.

— Для всей России, может быть, и бред. А в Питере это можно было бы проделать.

— Да… черт возьми… заманчиво! А тем временем рабочие заставы… — Топорнин растянулся на нарах. — А ведь не за горами все это, не за горами!..

— Надо готовиться, — тихо проговорил Неведомский. — Надо иметь несколько вариантов генерального плана революции, и тогда мы победим. Не стихийность, но организация. Понимаете?

2

Утром Логунов еще одевался, когда в палатку заглянул черномазый незнакомый капитан.

— Извините, чем могу?.. — спросил Логунов. — Я сейчас…

Он полагал, что капитан подождет перед палаткой, но капитан вошел и сказал:

— Вам, поручик, придется следовать со мной.

— Вы из дивизии? Присядьте, пожалуйста.

— Благодарю вас, я тороплюсь.

Под холмом стояла бричка. Офицеры сели. Бричка тронулась.

— По какому поводу, господин капитан?

— В отношении вас, поручик, появилась известная необходимость.

— В отношении меня?

Гаоляновые поля, ивовые рощи — все было приятно в утреннем свете. Впереди из легкого сквозного тумана вышла саперная рота, пересекла дорогу, исчезла в роще.

В штабе дивизии, как во всяком штабе, по тропинкам между шатрами и палатками сновали офицеры с папками. Толстый полковник в фуражке, сдвинутой на затылок, внимательно посмотрел на подъехавшую бричку. Капитан и поручик ничем не заинтересовали его, он круто повернулся и зашагал в сторону.

Офицеры слезли и пошли к блиндажу нового начальника дивизии полковника Леша.

— Обождите меня, — сказал капитан, спускаясь вниз и пожимая руку адъютанту.

— Там корпусной контролер, — предупредил адъютант. — Придется повременить пять минут.

Логунов присел на пенек, капитан остался стоять.

Из раскрытой двери доносился голос Леша.

— Что вы хотите? — возмущенно спрашивал Леш. — Помилуйте, то, что вы хотите, совершенно невозможно.

— Но вы войдите и в мое положение, — возражал спокойный голос. — Ревизии я обязан производить. Ревизию я и произвел. Я установил: сено за пуд вы покупаете по тридцать три копейки, а в расход выводите по сорок пять. Господин полковник, двенадцать копеек на пуде!

В блиндаже наступила пауза.

— Как-никак, — заговорил тот же голос, — суммы эти казенные, и из копеечек слагаются сотни тысяч.

— Вы говорите, с одной стороны, разумные и достойные вещи, — сказал Леш, — а с другой стороны, извините, чистейшую ерунду. У нас скоро дивизионный праздник. Расходы предстоят черт знает какие. Денег на праздник не дадут ни копейки, а не праздновать мы не можем. Из каких же источников прикажете мне покрывать эти расходы?