На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Снова в палатке наступило молчание, Капитан, привезший Логунова, вынул желтый берестяной порттабачок, книжечку папиросной бумаги, но потом нахмурился и все спрятал обратно.

— Э, батенька, — снова донесся голос полковника, — и так не знаешь, как вывернуться, а тут еще вы на нашу голову…

Из блиндажа вышел корпусной контролер, сухощавый человек в сюртуке, погладил лысину, надел фуражку, взглянул внимательно на Логунова и пошел к ожидавшему его казаку с конем.

Капитан спустился в блиндаж. Минут десять в блиндаже было совершенно тихо, потом раздался возглас Леша:

— Ну, знаете ли, это уже… — И снова все стихло.

«По-видимому, я арестован, — подумал Логунов. — За что? Неужели наш кружок? Кто же донес?»

Когда капитан показался из блиндажа, лицо у него было растерянное.

— Все в порядке, — сказал он. — Вы, поручик, арестованы.

Логунова поместили в Мукдене, в сером кирпичном доме. У дверей часовой. Под окнами второй. Это была не то гауптвахта, не то что-то хуже гауптвахты. В углу небольшой комнаты стол, у стены постель и два китайских кресла. В окно Логунов видел глиняный, плотно убитый и чисто выметенный двор.

Прошелся по комнате. Подумал: неужели все пропало, все раскрыто? Неведомский, Топорнин!

По земляному полу мягко звучали шаги. Часовой прошел мимо и заглянул в окно.

Потом Логунов снял сапоги и лег. Ожидал вызова. Но день закончился, его не вызвали. Седоусый солдат принес обед и ужин. Ничего не сказал, и Логунов ни о чем его не спросил.

В следующие дни он думал все о том же: грустно, что он схвачен в самом начале своего пути! Но какие у них доказательства? Кто-то видел, слышал, донес? Член кружка неосторожно проговорился?

На пятый день дверь в комнату отворилась, вошел полковник Гейман из разведывательного отдела штаба. Логунов встречал его раньше, но сейчас с особенным вниманием разглядывал его красивое лицо, темные глаза, прямой нос под пенсне, маленькую бородку… Матовое лицо полковника казалось выточенным из слоновой кости.

— Ну-с, здравствуйте, поручик, — сказал Гейман, подходя к столу и садясь. — Как вы себя чувствуете в заточении?

— Я, господин полковник, здесь уже шестые сутки и ничего не ведаю…

— Все в свое время. Садитесь, поручик.

Логунов сел. Полковник закурил, облокотился и задумался. Он был в чистом белом кителе, в синих диагоналевых брюках, в легких черных штиблетах.

— Мы с вами побеседуем просто и откровенно, как два офицера.

Полковник снова и снова затягивался, осторожно поднося ко рту папиросу.

— Скажите, вы были в плену? — спросил он вдруг.

Логунов удивленно посмотрел на него.

— Так точно.

— И… бежали?

— Так точно.

— Весьма доблестно, весьма. Хочу спросить еще о двух мелочах.

Полковник положил на стол узенький коричневый портфель, а на него ладони.

— Во Владивостоке японец Кавамура имел часовую мастерскую. Русские офицеры покупали у него часы. В этом нет ничего особенного. Но почему между поручиком Логуновым и японским часовщиком возникла дружба? Вы сами как-то изволили рассказывать о своих дружеских отношениях с Кавамурой. Не правда ли, ведь смешно завязывать дружеские отношения с торговцами, у которых покупаешь ту или иную вещь? А Кавамура был не просто часовщик, он был штаб-офицером японской армии!

Полковник сидел заложив ногу за ногу, ослепительно белая кисть его руки лежала на портфеле, а Логунов, испытывавший радость оттого, что его арестовали не потому, что у него в роте солдатский кружок, улыбался.

— И еще мелочишка: ваш рядовой Емельянов спас японского офицера и получил от японских офицеров благодарственное письмо. Почему?

— Православный воин помог раненому врагу, — что в этом удивительного?

Полковник улыбнулся губами и щеками, но темные глаза смотрели серьезно.

— Христианские чувства заслуживают большого уважения… Я, если вам известно, происхожу из немецкой семьи. Немцы всегда стояли на страже России. Если хотите, мы, немцы, иногда более русские, чем сами русские! Подвиг православного человека не может не умилить… Но… скажите, пожалуйста, ведь вы критически относитесь к тактике русской армии?

— К тактике пехоты? Конечно.

— А как вы смотрите на это? Вы это читали?

Осторожно, двумя пальцами, Гейман вынул из портфеля листовку и положил ее перед Логуновым.

Логунов сделал над собой страшное усилие, чтобы остаться равнодушным. Несколько секунд он смотрел на листовку, на ее знакомые ровные строки, и ничего не мог сообразить. Вот оно — пришло! Все-таки пришло! Он вздохнул и сказал глухо:

— В первый раз вижу.

— Это в вашей роте. Ну-с, что это такое?

— Господин полковник, — усмехнулся Логунов, — разве вы сами не лучше меня знаете, что это такое?

— Вы правы, — сказал Гейман, встал и прошел от стены к стене. Прошел неторопливым мягким шагом, и штрипки натягивали на коленях узкие брюки. Всем этим делом, которое состряпал Саратовский, он был очень недоволен. Подумаешь — листовки! Да кто их читать будет? Много ли среди солдат грамотных? А если и прочтут? Армия не сборище фабричных. Здесь воинская честь и присяга. Саратовский относительно Логунова допустил еще один малопристойный крендель — сообщил, что сестра поручика под надзором. Сестра! Наверно, курсисточка. У курсисток мода сходить с ума. А выйдет замуж — народит детей и будет вполне благонадежна. Что же касается материалов по связи с японцами — воспаленное воображение у господина Саратовского. Этак каждого можно заподозрить. Создает дела, карьерист, черт его возьми!

— Вы правы, — повторил Гейман. — Я знаю, что это так называемая листовка. Я знаю. Больше того: я сочувствую. — Брови его поднялись. — Сочувствую всякому желанию честного человека облегчить жизнь многочисленных сословий в нашем государстве. Но только исходя из естественных начал, свойственных нам! Будем говорить как офицер с офицером. Существует в некоторых кругах мнение, что люди в положении, подобном моему, нарочно прикидываются искренними для того, чтобы уловить. Я думаю, что между офицерами, старшим и младшим, подобная вещь невозможна. Я хочу говорить с вами именно по душе. Мало ли что бывает у человека, мало ли какие мысли подчас приходят ему в голову, но мне кажется, все честные люди в стране хотят ее блага. Скажите, вот существуют в России различные нелегальные партии… Не поймите, ради бога, что я спрашиваю вас в каком-нибудь особенном смысле, я вас спрашиваю как офицера, несомненно, судя по вашим критическим замечаниям по тактике, мыслящего. Я считаю, что русские дворяне должны сплотиться, их цель — защита государства, это вековая их служба. По моему мнению, различные политические партии — даже социал-демократическая! — сказал он с легким ударением и приподняв брови, — не могут в среде дворян найти поклонников. Социал-демократы мыслят о разрушении нашего государства и о создании неведомого. Стремление к неведомому не есть свойство положительное, благоразумный человек должен всячески от него оберегать и себя и других. За миллионы соотечественников российские дворяне ответственны, поручик! Вот моя точка зрения. Согласны вы с ней?

Гейман говорил, глядя то на Логунова, то поверх его головы на стену. Его спокойный тон, манера говорить, как бы раздумывая и вовсе не убеждая, действовали на Логунова успокаивающе. Он подумал: «Не ожидал, что со мной так скоро будут говорить о Российской социал-демократической рабочей партии. Несомненно, Гейман не имеет настоящих материалов. Листовка и подозрения — вот все».

— Я вас слушал с большим вниманием, — сказал Логунов. — Не скрою, меня занимают реформы. Но только реформы, касающиеся военного дела. В остальном, господин полковник, я профан, политическими партиями не интересуюсь.

— Я, поручик, так и думал.

— А собственно, причину моего ареста можно узнать? Я очень был бы вам признателен, господин полковник!

— Причины?.. Побеседуем, покороче познакомимся, поручик… Я думаю, мы найдем с вами общий язык.

Он взял портфель, стряхнул пепел с брючины, поправил пенсне.

Шпоры на штиблетах приятно позванивали, дверь открылась и закрылась. Часовой прошел мимо окна. Логунов подошел к стене. Она была из кирпича. Он легонько стукнул по ней кулаком и прислушался.

3

Началось и закончилось чрезвычайно долго подготовлявшееся наступление Куропаткина на реке Шахэ, И закончилось не взятием Ляояна, как обещал Куропаткин и на что надеялись в Петербурге, а потерею шестидесяти двух тысяч человек и возвращением на старые позиции.

Когда все опять расположились в Мукдене, Горшенин привез Неведомскому «врачебное отношение» из лазарета, которое латинскими терминами за подписью доктора Петрова сообщало, что капитан Неведомский болен и нуждается для лечения в стационарных условиях Мукдена.