История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Первый крестовый поход, проповедником которого выступил сам Урбан II, был украшением понтификата этого папы. Прибыв по приглашению Матильды в Тоскану, Урбан созвал в Пьяченце собор. Ликования, которыми Урбан был встречен в Ломбардии, и затем приезд сюда множества духовных и светских лиц (в начале марта 1095 г.) со всей очевидностью показали Урбану, что дело Генриха IV проиграно, а его собственное — выиграно. Число участников собора было так велико, что они не могли поместиться ни в одной церкви; поэтому заседания собора проходили на открытом воздухе. Глубокое волнение охватило мир, потрясенный до основания Григорием VII; человечество прониклось новыми веяниями. От византийского императора на собор явилось первое посольство, просившее о помощи; ему была обещана поддержка. Решено было, однако, созвать еще второй собор в ноябре в Клермоне, где на защиту Восточной церкви папа, сам француз, должен был призвать франков, отличавшихся рыцарским характером. Перед поездкой в Клермон папа свиделся в Кремоне с юным Конрадом и принял от него присягу, причем обещал ему императорскую корону, под условием отказа от прав на инвеституру. Прельщенный этим обещанием мятежник поспешил в Пизу, чтобы вступить там в брак со своей богатой невестой, дочерью Рожера Сицилийского, а папа затем направился на собор во Францию.

На клермонском поле Урбана встретили приветствием 13 архиепископов, 205 епископов, множество нобилей, съехавшихся из разных мест Франции, и толпа в несколько тысяч человек пришлого народа, расположившаяся лагерем вокруг города; оглашая воздух нетерпеливыми криками, эта толпа ждала одного лишь призывного слова, чтобы разразиться грозой, подобно туче, насыщенной электричеством. Ораторы Греции и Рима, все без исключения, могли бы позавидовать Урбану, и не только потому, что он занимал такое величественное положение, но еще и потому, что слушатели его, составлявшие это всемирно-историческое собрание, относились к оратору с безусловным сочувствием. Едва ли еще когда-нибудь слово имело такую увлекательную силу. Звучный, величественный язык Цицерона даже в такое отдаленное время дал возможность Урбану воспламенить народные массы, среди которых латынь уже давно подверглась порче. Желая вдохновить своих слушателей великой идеей, ораторы обыкновенно взывали к самым благородным их чувствам, отчасти льстя слушателям, отчасти действительно предполагая в них эти чувства. Урбан знал, что многотысячная толпа, стоявшая перед ним, почти вся состояла из грабителей и убийц, и тем не менее это обстоятельство не только не ослабило его энтузиазма, но еще более содействовало подъему его мысли и чувства. Контраст, который мы встречаем здесь, поражает нас своей исключительностью. К общественному чувству делается воззвание во имя самой высокой идеи, и разбойники и убийцы призываются на служение этой идее именно потому, что они разбойники и убийцы. Урбан говорил не речь, а проповедь; для массы людей, слушавших Урбана, самым сильным двигателем было страстное желание искупить свою вину, и сам крестовый поход был как бы актом покаяния, которым достигалось отпущение грехов. Папа вкратце изобразил порабощенное положение священного города, в котором царь царей жил, страдал и умер, и, чтобы усилить впечатление своих слов, сопровождал их плачем, рыданиями и изречениями пророков; затем, взывая к единодушию христиан, он приглашал их опоясаться мечом и идти на освобождение Христа. «Восстаньте, направьте свое оружие, обагренное кровью ваших братьев, против врагов христианской веры. Вы, угнетатели сирот и вдов, убийцы, осквернители храмов, грабители чужого достояния, вы, которых нанимают для того, чтобы проливать христианскую кровь, которых так же, как коршунов, влечет к себе запах поля битвы, — спешите, если только вам дорого спасение души вашей, стать под начало Христа на защиту Иерусалима. Повинные в преступлениях, лишающих вас Царствия Небесного, искупите их этой ценой, потому что такова воля Господня.» Как часто самое пламенное красноречие оказывалось бессильным и не подымало людей на то, что было связано с ближайшей, непосредственной пользой для них; а между тем Урбан призывал своих клермонских слушателей на защиту единоверцев и города которые были отделены от Европы целыми странами, морями и протекшим тысячелетием! Тесно сплотившиеся слушатели (среди них можно было насчитать, конечно, немного людей с чистой совестью) неоднократно прерывали слова папы фанатическим возгласом: «Deus lo volt. Deus lo volt». Дрожащими от волнения руками князья, рыцари, епископы и кнехты спешили пришить к своему платью красный крест; честолюбию, искательству приключений и всякому преступлению была дана возможность прикрыться этим символом; рабы, крепостные, должники и все, кто был осужден на изгнание, стекались под знамя крестового похода, вполне уверенные, что они при жизни получат отпущение грехов, по смерти же будут приняты в рай, но прежде всего обретут в Сирии золотые горы. Успех проповеди превзошел ожидания Урбана; он отклонил, однако, настойчивую просьбу некоторых епископов стать лично во главе похода и назначил своим заместителем Адемара, епископа в Пюи.

Но историку Рима не приходится заносить в свою летопись Gesta Dei per Romanos: в войске, выступившем в поход под знаменем Искупителя, римлян не было. Сенату и римскому народу Урбан казался, вероятно, только смешным, когда он увещевал их отдаться священному энтузиазму, покинуть развалины Рима и идти на освобождение Иерусалима, некогда разрушенного римскими императорами, того Иерусалима, о падении которого все еще свидетельствовала арка Тита, — кивот завета которого хранился теперь в Латеране, составляя его гордость, — население которого в лице отдаленного потомства ютилось со времени Помпея у мостов через Тибр, составляло особый цех (Schola) чужеземцев и возбуждало по отношению к себе одно только презрение. Увлечение великими идеями было мало доступно римлянам, и рыцарский романтизм остался для них чуждым. Рыцарство с его героизмом, с его изменчивыми влечениями, выражавшимися то в наслаждении жизнью, то в пренебрежительном отношении к ней, с его страстным исканием подвигов, увлекавшим людей в далекие земли и моря, достигло своего полного развития повсюду, где жизнь складывалась под влиянием германского и норманнского начал; ничего подобного, однако, мы не наблюдаем в ту эпоху в большей части Италии. Для городов, могущество которых в то время возрастало, а именно для морских республик Пизы, Генуи и Венеции, которые своими флотами содействовали завоеванию Сирии, крестовые походы явились источником обогащения, так как повели к установлению торговли с Левантом и учреждению колоний. Но по отношению к Риму влияние крестовых походов сказалось еще большим упадком его. В пределах самого города рыцарство возникнуть не могло; преградой тому служила церковь, исключавшая процветание всего, что имело светский характер (этому много содействовали так же и женщины в Риме); сами римляне, следуя древним традициям, могли сделаться сенаторами и консулами, но не рыцарями. Церкви и монастыри так же, как и развалины древнего Рима, явились бы совершенно неподходящей декорацией для турниров на поросшей травой арене древнего цирка; толпа же зрителей на этих турнирах состояла бы почти наполовину из священников и монахинь. Феодализм проник, правда, так же и в римскую область; но сложная система вассальных отношений, лежавшая в основе рыцарства, могла развиться во всей полноте только при светском дворе. Римские нобили того времени, превратившие древние памятники в свои жилища, были грубы и невежественны; они делились на партии, враждовавшие одна с другой, с папами и с императорами, и были все корыстны и вместе с тем бедны. Затем, графы, населявшие Кампанью, были так же не больше как разбойники, одни — крупные, другие — мелкие; их замки, как гнезда хищных птиц, построенные на неприступных скалах, остались до сих пор не тронутыми культурой и своим видом производят все то же гнетущее впечатление; таковы замки Сеньи, Чеккано, Монте Ротондо, Палестрина, Чивита Кастеллана и Галерия. Странствующий трубадур не заходил в эти замки; так же как и в Риме, в них не съезжались красавицы, чтобы увенчать цветами рыцаря, одержавшего победу на турнире. Увлекательная поэзия Средних веков никогда не свивала своего гнезда на мрачных развалинах Рима; казалось, строгие тени древних сенаторов витали среди этих развалил и оплакивали падение родного города..

В совершенно иных условиях находились дворы норманнских государей Южной Италии. Будучи рыцарями по рождению, эти странствующие искатели приключений владели своими прекрасными землями по праву завоевателей; они принудили мусульман бежать из Сицилии и навели ужас на греческого императора. Таким образом, неудивительно, что эти люди, предвидя возможность совершить новые подвиги и овладеть новыми землями, ответили на призыв священных труб ликованием и затем в лице бессмертных героев Танкреда и Боэмунда покрыли славой Первый Крестовый поход. Танкред, цвет рыцарства, стал под знамя своего родственника Боэмунда, когда последний снял осаду с Амальфи, чтобы идти на Иерусалим (1096 г.). Гюискару наследовал его младший сын Рожер, а не старший Брэмунд. Под предводительством Танкреда и Боэмунда соединились толпы итальянских крестоносцев; возможно, что среди них были так же римляне; но летописец, явившийся в своем поэтическом описании итальянского войска предшественником Тассо, не упоминает о римлянах.