Внутри, вовне - Герман Вук

— Мистер Уинстон, ответ будет — двадцать пять?

— Отлично, Дэвид, — сказал мистер Уинстон, одарив меня такой нежной улыбкой, что я сразу же изменил свое мнение о нем. Этот обаятельный человек, конечно же, не мог «делать это» с мисс Мак-Грат. Да, в сущности, не так-то уж я и пекся о мисс Мак-Грат.

— Дэвид, подойди к доске, — сказал мистер Уинстон, — и покажи Полю, как ты это вычислил.

Франкенталь, что-то буркнув, передал мне мел. Взглянув на меня исподлобья, он пошел на свое место. И пока я показывал на доске, как я решил эту задачу, он, сидя за партой, буравил меня взглядом. А еще говорят, что не бывает дурного глаза!

Я понимаю, что, рассказывая обо всем этом, я выставляю себя в самом невыгодном свете. Все мы знаем таких маленьких всезнаек, которые всюду выскакивают с ответами. Так? Ну, а теперь два слова в мою защиту. Вы должны принять во внимание мое особенное положение на Олдэс-стрит. В квартире 5-Б я был сокровищем, которое неустанно ублажали, но на улице я был ничто, неженка-паинька, гога-недотрога — не такой, конечно, как Говард Рубин, но все-таки порядочное ничтожество, жалкий прихлебатель Поля Франкенталя, которым я восхищался и к которому, при всех его грехах, чувствовал какую-то смутную симпатию. То, что он ходил в вожаках, было нечто само собой разумеющееся. И тем не менее я чувствовал, что мой социальный статус в нашей компании был ниже того, что я заслуживал. Может быть, во мне говорила унаследованная от мамы йохсентовская гордость. Какой я ни был маленький тихоня, но в глубине души я всегда считал себя «йохсеном». Квадратный корень из 625 впервые дал мне возможность встретиться с Полем Франкенталем тапо а mano, и я не упустил своего шанса.

В тот же вечер я рассказал маме, как я отличился с квадратным корнем. Во-первых, я унасекомил могучего Франкенталя, чем я очень гордился. Кроме того, когда я кончил решать задачу, мистер Уинстон одобрительно хлопнул меня по плечу и сказал: «Молодец!», о чем я, конечно, тоже сообщил маме. Я рассказал ей, что Поль Франкенталь учится в моем новом классе и что именно Поля я уложил на обе лопатки. Мама заставила меня рассказать эту историю снова, попутно задав кучу вопросов:

— Говоришь, квадратный корень из 625? А где ты сидишь? А где сидит Поль Франкенталь? Так он, значит, не мог сообразить, а? Экая дубина-переросток! Вот тебе четвертак, можешь его истратить, на что захочешь, ты — мамина гордость. Гм! Говоришь, квадратный корень из 625, так? Мне нужно занять у миссис Франкенталь немного сахарного песку!

И она пулей понеслась прочь. А сахарница-то у нас была полна до краев. Должно быть, мама этого не заметила.

Целый четвертак! До универмага «Вулворт» на Южном бульваре меня сопровождала добрая половина ребят с Олдэс-стрит, чтобы разделить со мной улов сладостей, приобретенный на двадцать пять центов. Другая половина стоически осталась с Полем Франкенталем, когда он издевательски прошипел:

— Кому нужны твои дерьмовые конфеты?

Боже, как я гордился, уводя ребят с Олдэс-стрит от Поля Франкенталя! В те дни и за пять центов в «Вулворте» можно было купить целую гору конфет. Нагрузив своих последователей шоколадными батончиками, тянучками и мармеладом, я покинул их, чтобы в одиночку насладиться земляничным мороженым с шарлоткой. Никогда прежде я так не радовался жизни! В девять с половиной лет я был невинен, как Адам до грехопадения. Мне казалось, что наконец-то я нашел себя, стал тем, кем я должен быть, — большим «йохсеном»; мой час настал!

Несколько дней спустя после большой перемены в класс пришел доктор в белом халате, а с ним две медсестры, которые принесли с собой шприцы, тампоны и какие-то бутылочки. Поговаривали, что в городе эпидемия дифтерита. Нам в Бронксе уже раньше делали прививки — попробуй отвертись, если уколы делают всем вместе прямо в классе! Жуткое дело — место укола нарывает и потом болит несколько дней; но ведь делать прививки приказал муниципалитет, а против него не попрешь. Доктор вытаскивал карточки и выкликал фамилии, и вызванный понуро подходил к нему, засучив рукав. Ему делали укол, и он возвращался на свое место, натужно улыбаясь. Я со страхом ждал своей очереди: меня всегда бросало в дрожь при одном виде шприца.

— Израиль Чудкин! — выкрикнул доктор.

Он, конечно, имел в виду меня — кого же еще? В классе не было никого хотя бы с отдаленно похожей фамилией. Но я продолжал сидеть, оцепенев от страха. Мистер Уинстон вмешался:

— Доктор, это, должно быть, Гуд-кинд.

Доктор, сощурившись, уставился на карточку, разглядывая ее сквозь толстые очки. Он уже небось колол школьников много дней подряд и изрядно устал.

— Ну да, — сказал он. — Гудкинд! Израиль Гудкинд!

— И он должен быть Дэвид, — добавил мистер Уинстон.

— Здесь нет никакого Дэвида, — ответил доктор, размахивая карточкой. — Здесь написано: «Израиль». Просто Израиль.

В это время уже все глаза были устремлены на меня.

— Ну! Кто тут Гудкинд? Встать!

Я встал:

— Это я — Гудкинд.

— Прекрасно. Так ты кто — Дэвид или Израиль?

Я молчал, словно околдованный дракулоподобным взглядом Поля Франкенталя, сидевшего в поле моего зрения, когда я смотрел на доктора. Во взгляде Франкенталя багровело заходящее солнце, а в белозубой улыбке мне мерещились клыки. На Олдэс-стрит я всегда был Дэви, и никто другой. Там небось даже не знали, что отец любовно называл меня «Исроэлке».

— Ну? У тебя что, есть в этой школе брат по имени Израиль, или как? Ну, мальчик, говори же!

Мальчик! Это я-то, который сумел извлечь квадратный корень из 625!

— Меня зовут Израиль Дэвид, — выдохнул я наконец.

— Очень хорошо, Израиль Дэвид. Подойди сюда.

Я стоял неподвижно, смущенный и парализованный, и тогда доктор выдал перл врачебного остроумия:

— Не бойся, Срулик. У тебя, может быть, два имени, но тебе потребуется только один укол.

Весь класс шумно расхохотался. Засмеялся даже мистер Уинстон — я ему прощаю, его ведь сейчас наверняка уже нет в живых. Лицо Поля Франкенталя искривилось в жуткой усмешке, когда я проходил мимо него, направляясь на прививочную экзекуцию.

— Привет, Срулик! — прошептал он.

К сведению читателей — небольшое изыскание по вопросу об употреблении имени «Сруль» — уменьшительного от «Исроэл». Дело было в двадцатые годы. Вам нужно понять, какие ассоциации были связаны тогда со словом «Сруль», иначе все, что я рассказываю, останется неясным — и не только этот эпизод, но и большая часть всей книги.

Как все мы знаем, в 1948 году было создано Государство Израиль. На него немедленно напали пять арабских государств, и Израиль победил их в Войне за Независимость. Американские евреи, такие как я, — а я тогда как раз только что начал работать юристом, — были потрясены этим военным чудом и преисполнились новой удивительной гордости за свой народ. В то время у комедиантов из еврейских ночных клубов была в ходу такая шутка:

«Это прекрасно, что создано еврейское государство. Просто превосходно. Только жаль, что его назвали Израиль. Нужно было назвать его Ирвинг».

Сейчас эта шутка настолько устарела, что трудно понять, в чем тут соль. Но в ней был намек на то, что подразумевалось под словом «Сруль» в двадцатые годы. И не только Сруль. Точно гак же Абраша, Ицик и Яша — уменьшительные от имен трех еврейских патриархов Авраама, Ицхака и Яакова — служили стандартными еврейскими именами для карикатур, эстрадных реприз и похабных анекдотов, вроде такого:

«Сруль возвращается домой и застает своего друга Абрашу в постели со своей женой. Он спрашивает: «Вы что тут делаете? Как, Абраша, ты, ты, мой лучший друг! И ты, Сара, моя любимая жена? Как же вы могли… Да, может, вы, по крайней мере, перестанете, когда я с вами разговариваю?!».

И так далее, и тому подобное. Сотни, тысячи анекдотов, стишков и песенок подобного рода. И в них неизменно фигурировали Сруль, Абраша, Яша, Ицик, Сара. Как раз в то время, когда я пришел в класс мистера Уинстона, в ходу была песенка, которую напевали с еврейским акцентом:

«Два еврея, третий жид по веревочке бежит. В синагогу мчатся пулей два Абраши, трое Срулей».

В ту пору никто не заботился о том, как бы не оскорбить национальное достоинство этнических меньшинств. Люди спокойно рассказывали еврейские анекдоты, ирландские анекдоты, негритянские анекдоты, анекдоты про лягушатников, про макаронников, про китаез, еще про Бог весть кого. И все евреи в анекдотах всегда были Срулями, Абрашами, Ициками, Яшами. Иммигранты, носившие имена, принятые в старом галуте, закрепили этот стереотип. А их дети и внуки, прибегая к защитной мимикрии, стали брать англосаксонские имена — называть себя Ирвингом или Ирвином вместо Израиля, Артуром или Аланом вместо Авраама, и так далее. Впрочем, в наши дни Авраам, Ицхак и Израиль снова стали добротными, общепринятыми американскими именами, которые даже терпко отдают пуританской Новой Англией, если у их обладателей — соответствующие манеры, внешность, одежда, выговор, образование и собственность вместо бород, ермолок или круглых шляп, картавости и ручных тачек.