На троне в Блабоне - Войцех Жукровский

Очнулся я в глубокой темноте. Лампа под потолком погасла. Где-то далеко били часы. Я считал на пальцах: двенадцать… Полночь.

Что с моими друзьями? Где Мышик? Вдруг его затоптал сапогами патруль? Или поймал чиновник, с отвращением схватил за хвост и понес утопить в ведре с помоями? Что я скажу его бабуле, как объясню смерть любимого внука? Пот выступил у меня на лбу от таких дум. И доски на нарах стали совсем жесткие. И древоточцы все громче точили свои коридоры.

Вдруг мне показалось, кто-то осторожно всунул ключ в замочную скважину и потихоньку старается отодвинуть засов. Заскрежетало давно не смазанное железо. Все понятно: Директор уяснил, что не завербует меня, и вот явились тайно привести в исполнение приговор… Прощай, Книга! Может, кто-нибудь прознает о нашей судьбе и допишет, почему история оборвалась так внезапно. Или поставит крест в конце моего текста в знак того, что летописец пропал бесследно. Прощай, моя суровая жена! Прощай, Каська, достойная дочь своего безумного папочки!

И тут мне стало стыдно: о хронике подумалось в первую очередь, значит, Книга мне всего дороже, как матери всего дороже ее еще не рожденное дитя.

Дверь открывалась медленно, и я решил было, что мне мерещится; но вот раздался шепот:

— Надо его разбудить…

— Только ти-и-ихо! Не вскрикнул бы…

Я сел. Кто-то приближался ко мне от двери. Темнота как бы поредела, зарябило в глазах.

Что-то небольшое вскочило на нары, я вздрогнул — какие-то растопорщенные перья, запахло курятником.

— Бухло? — спросил я, вытягивая руки.

— Я здесь, — отозвался бас от дверей.

— Это я, дядюшка! Эпикур!

— И Виолинка!

Петушок обнимал меня крыльями. Признаться, острый клюв, подставленный Эпикуром для поцелуя, вызвал не самые приятные ощущения. Однако я крепко обнял его, обрадованный неожиданной помощью.

— Что-то колет, — отодвинул я его. — Я было подумал, сердце, из-за волнений…

— Ох, прости, снял шпоры, чтоб не звенели, и заткнул за пояс… Колются, зато не звенят.

— А как вам удалось от стражи отделаться?

— Директор вызвал всех на допрос. Хочет выяснить, кто развязал дядюшке руки. Гениально придумано! Теперь они облаивают друг друга.

Артиллерист огромной глыбой маячил в коридоре.

— Чего возитесь… Пора дверь закрывать… Только утром обнаружат побег. Вот начнется кутерьма, бульдогам достанется на орехи.

— А откуда ты узнал, где я нахожусь? схватил я Эпикура за крылья.

— Это все Мышик! Ну и ловкач! Вдобавок храбрец. Я, правда, с башни ратуши видел, когда приземлялся шар, да, пока примчался на пастбище, бульдоги вас ужо волокли в повозку.

— Мы знали, что вас в замок отвезли, только здесь подземелье — настоящий лабиринт, если б не Мышик, провозились бы с поисками. Он нас привел. Стража перед входом всегда начеку, а задами можно пробраться, старая часть замка совсем заброшена. Дверь просто заставлена шкафом со старыми папками, тяжелыми, как свинец. Да ведь Бухло силач, нажал плечом и отодвинул. Вот мы и здесь. Только бедного Мышебрата с нами нет.

— Его вывезли, — сообщил Мышик. — Завтра казнь. Уж больно спешат.

С сумкой и рюкзаком я пустился за друзьями по темному коридору. Перебрались в старую часть здания, по очереди исчезали за шкафом.

Немного отдохнули, пока ждали Мышика, он поволок обратно в караульню и подсунул спящему надзирателю ключ от моей камеры.

Бухло водрузил шкаф на место самым простецким способом: приладил к задней ножке ремень от штанов и подтянул шкаф вплотную к двери. И никаких следов — чисто сработано.

Теперь можно и фонарик зажечь, при блеклом свете я оглядел друзей. Виолинка выросла, в джинсах и свободном свитере — под свитер спрятала пистоль — она казалась стройным подростком, петушок остался лилипутом, потому и ерошил задорно перышки, красный глаз поблескивал червонным золотом, а длинные перья на хвосте развевались, как гусарские крылья.

— А ты не забыл мою рогатку? — приставал Мышик, очень гордый — еще бы, столько похвал его удальству.

— Как же я мог забыть? Сейчас отдам. — Я шарил рукой в глубокой сумке. — Наверное, в рюкзак засунул.

Наконец отыскал и передал крошечную рогатку в беспокойные лапки.

— А как это тебе удалось смыться из камеры, когда бульдоги учинили обыск?

— Только бульдожище запустил тебе в карман лапу, я шасть ему в рукав. И повис на подкладке. Он сам и вынес меня в караулку. Страшновато было, ведь, поднеси он лапу к морде, вмиг бы меня учуял, впрочем, куда ему до кота…

— Ты, сорвиголова, в таких случаях хоть предупреждай. Тебя, понимаешь, стражник лелеет в своем рукаве, а я в камере нервничаю: исчез наш дорогой Мышик, что такое с ним приключилось?

— Ой, простите. Не успел. Пришлось самому решать. Зато узнал, где хранятся ключи, и пронюхал самую важную тайну: где Корона спрятана.

— Ну и где ты Корону видел?

— Я не видел, а слышал: тот толстый акиимище, который допрашивал вас, дядюшка, прячет ее в своем столе за стопой скоросшивателей.

Мы все замолчали, удивленные и взволнованные известием.

Корона — вроде бы просто-напросто обруч из золота, с одной стороны украшенный зубцами и листьями, но в ней огромная магическая сила — Корона подтверждает право на власть. Старинная Корона королей Блаблации передавалась из поколения в поколение… Эх, заполучить бы нам Корону, отнять ее у Директора, и распустить слух, что венчается ею только подлинный государь, а верни мы расположение подданных, насколько легче предотвратить нависшую над королевством опасность!

— Возвращаемся! — захлопал крыльями Эпикур, готовый к схватке, он весь растопорщился, даже перышки на шее взъерошил. — Прорвемся, пока бульдоги на допросе!

— Корона подождет, ничего с ней не сделается, — охладил Бухло петушка. — Директор на совесть посторожит Корону для нас, потому что сам очень даже не прочь ее присвоить. Сейчас надо спасать Мышебрата. Нельзя терять ни минуты, а то бедного кота повесят! Придется цветочки на могилу носить… да слезы утирать.

— Знать бы, какой дорогой его повезут… — Я судорожно соображал, что предпринять. — Попытаемся его отбить.

— Известно лишь место казни, — сообщила Виолинка. — Уж тут всегда заранее оглашают, дабы блаблаки участвовали в поучительном и воспитательном зрелище. Толпа всегда жестока и любопытна. А как вырвать Мышебрата из рук палача, ведь рыночная площадь — ее бы ныне надо называть Висельной — вся оцеплена вооруженной стражей.

— А когда-то была площадь Будьтездорового Чихания, — вздохнул я, вспоминая витавшие над ней ароматы из трактирчиков, винных погребков и кондитерских, сочные яблоки и груши на лотках…