На троне в Блабоне - Войцех Жукровский

И тут из моего рукава великолепной дугой взвился Мышик! Прыжок был достоин мышиной олимпиады! Он приземлился между оголенными грудями на упругое посадочное поле, оттолкнулся и исчез.

— Ой-ой-ой! — взвизгнула баба и начала подпрыгивать, стряхивая с себя мышь. Одним рывком она разорвала платье, но обнажились лишь изобильные прелести — мыши не было. Толпа заходилась от хохота, все обернулись к бабе, продолжавшей подпрыгивать и визгливо пищать.

— Быстро! — присвистнула Виолинка и сорвала капюшон с головы у шефа экзекуции. Из-под красного полотна показалась разъяренная физиономия Директора акиимов. Собственной персоной! Это он на следствии оплетал меня своей благосклонностью, как паук оплетает муху липкой паутиной. Бухло заломил ему руки за спину, а я накрепко связал их. Он хотел орать, звать бульдогов, но платок Виолинки уже замуровал ему пасть.

— Где Мышебрат?

— Я разрезала веревки, — шепнула Виолинка… — Здесь был, с нами…

Мышебрата словно ветром сдуло.

— БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ! — выла разъяренная толпа.

Бухло в капюшоне, как и все мы, с рвением настоящего вешалы быстро справлялся с делом. Признаюсь, я помогал ему с удовольствием.

— БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ С ТРЯСУЧКОЙ! — надрывалась толпа.

Мы схватили бьющегося акиима, затянули петлю у него на ногах. И вот он будто встал на голову! Конец шнура Бухло бросил в толпу зевакам, людишки тянули за конец, точно били в колокол. Акиима дергали на себя, и тогда ногами он касался виселичной перекладины, затем резко отпускали, и реденьким пушком, вьющимся вокруг лысины, он подметал доски эшафота, а лбом то и дело ударялся о деревянный ящик.

И вот у Директора вывернулись карманы, и из них посыпались талеры, целыми пригоршнями раскатились монеты в разные стороны и, весело звеня, исчезли под ногами у толпы.

На рыночной площади заклокотало. Передние ряды бросились на четвереньки, сталкивались головами на манер бодающихся баранов. Начались драки, там и сям таскали друг друга за вихры, вцепившись зубами, пытались разжать скорлупу кулака, только бы вылущить золотое зерно.

Так еще раз подтвердилось: себе акиимы выплачивали жалованье золотом, ну а все прочие получали кожаные кружки с вытисненным кукишем. Подношения в связи с всевозможными делами и прошениями акиимы брали только в старых талерах — коллекционных монетах, — так оправдывали они свою слабость, монеты-де нужны им исключительно для коллекции. В народе на этот случай ходило четверостишие: братья акиимы на высоких постах наставляют друг друга:

Я трудяга, не бездельник.Правлю за большие деньги.Ты, брат, тоже не дури,чистым золотом бери!

Вот почему посыпалось золото из карманов добросовестно встряхиваемого Директора. Зеваки, что дергали веревку, выпустили ее из рук и тоже бросились собирать талеры. Акиим, надо полагать, весьма болезненно грохнулся башкой о доски: эшафот загудел, поднялось облако пыли. Оглушенный Директор лежал точно обмякшая тряпичная кукла. Бульдоги своим глазам не верили, вскочили на помост проверить носом — они доверяют лишь нюху, — и в самом деле, на эшафоте валялся их Директор, грозный и всемогущий. Бульдоги в толк взять не могли, как ошиблись столь тщательно избираемые вешалы.

— Скорей! Бежим! — шепнул я товарищам и столкнул их с помоста прямо на спины толпы. Сам оказался верхом на блаблаке, который самозабвенно молотил кулаками лежащего под ним заморыша и вопил на всю площадь:

— Отдавай! Это мой талер!

Заморыш сунул монету в рот, и оба, сцепившись, снова покатились по мостовой.

А мне никак не удавалось вытащить из-под них ногу, и потому я тоже раздавал тумаки куда попало. Мне в ответ, может, и накостыляли бы, да магия палаческого капюшона спасла, опустились поднятые кулаки, расступилась толпа.

— Где же Мышебрат? — задыхаясь, бормотал я. — Успел ли бежать?

— А Мышик? Вдруг его затоптали? Если б не его героизм, Директор, без сомнения, узнал бы нас, уж он бы присмотрел, чтобы нам всем по очереди устроили болташку!

— Ничего не знаю… Кажется, нам не повезло — приговоренного не отбили, мальца потеряли…

На площади оглушительно загудело, верно, бульдоги спохватились и пустились в погоню. Но нет, я ошибся. Толпа, словно завороженная, перла к эшафоту: у оглушенного Директора обыскивали карманы, жадные пальцы пробирались под кафтан, под рубаху, будто крысы бегали по толстому брюху, пока не вытащили кошель, — спрятанный в штанине. Торжествующий рык пронесся над площадью. Толпа принялась раздевать Директора, извлекать из одежек, чистить, как луковицу. Пока не засветился на солнышке голый зад.

Успокоившись, я сорвал с себя мерзкий капюшон и, скомкав, засунул в карман. Отер мокрый лоб. Как приятно охладило лицо легким ветерком!

Я глубоко дышал.

Виолинка многозначительно подмигнула и жестом иллюзиониста, вынимающего за уши кролика из цилиндра, подняла капюшон с небольшой фигурки, и вместо Эпикурова ярко-красного гребешка и желтою клюва показалась милая усатая мордуля Мяучара!

Я наклонился покрепче обнять спасенного кота.

— Пришлось накинуть на него Директоров капюшон, — похвасталась принцесса. — Иначе не выбрался бы!

— Благодарю вас, дорогие друзья! — растроганно сказал Мышебрат. — До самого конца, даже с петлей на шее, я верил, вы придете на помощь!

— Все удалось только благодаря Мышику! — признал Бухло. — Да, тяжело, ничего не поделаешь, борьба не обходится без жертв, жизнь за жизнь. Откуда только у малыша столько мужества?

— А я, значит, в большие попал? — домогался похвалы Эпикур. — Как долбанул акиима в темя на петушиный манер, он сразу обмяк, и вы его связали.

— Да он уже был связан, когда ты налетел, — шутливо препиралась с ним Виолинка. — Ох, очень уж тревожусь за милого Мышика! Прямо слезы наворачиваются на глаза… А у меня ведь твердый характер, правда, летописец?

— Правда, Виола, ты не подкачала… А о Мышике сочиним песнь, мыши разнесут ее по всему миру… Мяучар! Он пожертвовал собой ради тебя! В благодарность за твое доброе сердце.

— Его дедушка был такой же, — добавил петушок.

— Весь Мышиков род славится отвагой! Мышик герой! Наверняка погиб, и немудрено — целое море топочущих ног… Вон Бухло: мужик что дуб — и то едва вырвался из давки!

— Наш Мышик памятника достоин, — с грустью сказал Эпикур, — Блаблаки обожают павших героев и памятники, денег не пожалеют.

— Непременно поставят памятник, хватит небось кусочка бронзы — самый маленький памятник в мире! Ведь, если сделать его побольше, получится не наш Мышичек, а целая крыса.