На троне в Блабоне - Войцех Жукровский

— Входите, мои дорогие, — приглашала королева.

Я недооценивал раньше ее мужественной выдержки. И в изгнании она сохранила полное спокойствие духа. Прекрасно обходилась без придворных дам и одетых во фраки лакеев.

Артиллерист перьями шляпы подмел пол, низко поклонившись. Королева протянула ему обе руки, Бухло грохнулся на колени и исколол ей все пальцы своими усищами, заверяя в вечной и верной службе.

— Я почти обо всем знаю. Страшные слухи расходятся быстро, да и правда оказывается не менее страшной. Вы прилетели, вас бросили в тюрьму, я молила бога о вашем спасении… Право, теперь воочию убеждаешься, кто служил мощи и славе королевства, а кто лишь о своем благе пекся… Возможно, настанет день, когда я смогу отблагодарить вас, наградить вашу преданность, возвестить о вашей самоотверженности… Сейчас приготовлю поесть, благо хоть это пока могу сделать. Добрые люди помнят королеву, приносят кто что может, делятся по-соседски.

Королева отличила меня напоминанием:

— Приветствую тебя, летописец! Опиши всю правду этого времени испытаний! Ты покинул нас много лет назад в счастье, подаренном длительным миром, а застаешь в раздорах, ослепленными завистью, готовыми с оружием идти друг на друга. Возможно, мы и виноваты — вовремя не применили силу, ведь доброта бывает и слабостью, потакает тем, кто рвется к власти, рве гея повелевать другими, когда не опирается на железный закон — один для всех, сверху донизу. Итак, сообщи все о нашей вине, дабы потомки извлекли полезный вывод. История нас рассудит.

На кухне звенела посуда. Эпикур крылом раздул огонь.

— Виолинка уже хозяйничает! Она мое утешение! Девочку словно подменили… Коли я со всеми поздоровалась, разрешите…

— Еще со мной! — напомнил Мышик.

— Где же ты, малыш?

— Здесь! — Он вылез из рукава на мою ладонь. — Я тоже буду бороться за свободу и счастье Блаблации! Они меня носят в карманах, потому что я отстал бы… Прошу вас, ваша милость, не бойтесь, я не заберусь к вам в рукав.

Преодолев дрожь, королева подала ему мизинчик для поцелуя.

— Браво, мама! — захлопала в ладоши Виолинка. — Теперь Мышик рыцарь! Он древнего рода! О нем еще услышат!

Пожалуй, тюремные переживания вовсе не отбили у меня аппетита. Бухло ел степенно. Убожество этого дома вызвало у него слезы, они катились по усам и капали прямо в сковородку, из которой старый солдат ловко выскребал яичницу. Мышик грыз кусочек пирожного так самозабвенно, что подрагивали его прозрачные ушки. Эпикур клевал быстро, казалось, град стучит по окну. Я тоже работал исправно, ложкой всегда работаю куда быстрее, чем нанизываю буквы в своих писаниях.

Виолинка проводила нас в сарай, где садовник складывал сено, накошенное с газонов. Уходя, я заметил: королева достала из кофра пурпурную мантию своего мужа, обшитую горностаем — на каждой белоснежной шкурке клякса черного хвостика, — раскроила ее огромными ножницами на большие треугольники, а затем начала быстро сшивать по краям. Я усмотрел в ее жесте, в том, что пожертвовала для нас великолепной коронационной мантией, отказ от надежды вернуться на трон. Мудрая и благородная королева Ванилия утратила веру; введет ли когда-нибудь народ свою королеву в замок? Да, она права: если для блага королевства готовы пожертвовать собой малочисленные верные друзья, можно ли жалеть мантию, столь дорогую и старинную, что в ней могли бы играть актеры Шекспировых времен? Волнение перехватило мне горло, но я счел бы назойливым любопытством спросить, чем занят король Кардамон — бывший король, конечно… И почему они не живут под одной крышей? И что Директор намеревался сделать с Виолинкой, а он-то наверняка готовил какой-нибудь подвох, коли скрыл Корону? Полный благодарности к опальной королеве — ведь она не менее нас рисковала, — напрасно искал я ответов на мучительные вопросы. Быть может, все разрешит завтрашний день?

Городское сено пахло совсем не так, как луговое, но тоже одуряюще. С сеновала уже гремел храп нашего артиллериста, а храпел он так, будто кто тупой пилой узловатый пень разделывал. Я деликатно присоединился к Бухлу и вторил ему. Эпикур, по куриному обычаю, углядел себе крепкую жердь, прибитую к балкам, и умостился на ней, спрятав голову под крыло. Только Мышик еще долго возился, и его круглые глазки — не больше булавочной головки — блестели, как черные бриллианты.

Я слышал его вечернюю молитву:

— О мышебоже! Помоги спасти моего крестного! Я сильный! Приволок ключ от камеры и не устал, даже не отдыхал… Могу тащить на спине целую спичечную коробку! Сделай, боже, так, чтобы и я на что-то сгодился, а не смотрел бы зрителем из чужого рукава. Время серьезных испытаний грядет, сделай же так, чтоб я был достоин своего деда… О мышебоже, ведь ты не станешь помогать бульдогам и гнусному насилию?

Я представил себе, как он просительно сложил тоненькие лапки, как дрожат усики, отягощенные слезами… Клянусь, его молитва была услышана. Другое дело, исполнилось все не так, как мы ожидали, и не на следующий день. Ведь и СУДЬБА должна малость подумать, пока изберет такой путь, дабы свершилось, о чем просим, и дабы открылось при этом, что устремляемся мы к собственной погибели, а история отгромыхает по своим перекатам, вовсе игнорируя наши расчеты. И право же, лучше было заранее принять неизбежное.

Утром следующего дня после доброго, сытного завтрака мы примерили палаческие капюшоны. Исчезли знакомые лица и Эпикуров клюв, а в прорезях блестели страшные глаза. В капюшонах мы выглядели зловеще, и неудивительно, когда бы честные жители Блабоны покорно расступились перед нами: один жест — и тесно сбитая толпа на улицах, прилегающих к площади казней, отпрянет, открывая свободный путь.

— У вас так у всех капюшоны, только у меня нету, — плакался Мышик. — А ведь хватило бы такусенького обрезочка материала, остатка какого-нибудь… Для меня, ясное дело, не стоит, я не в счет, потому как ма-а-алень-кий!

Мы долго убеждали Мышика: ведь для его же пользы, никто не поверит в палача ростом с мизинец, всех нас может выдать…

План действия придумали самый простой. Как только подъедет повозка с приговоренным, мы «лезем на повозку, как настоящие вешалы. Молчим, будто воды в рот набрали, не дай бог, бедный Мышебрат узнает нас до времени, не выдержит и радостным жестом испортит все дело. Потом, если настоящих палачей будет немного, сталкиваем возницу, гоним во весь опор боковыми улицами до ворот и — за город. Если же, наоборот, окажется слишком много посторонних, учиняем свалку у виселицы, Мышебрат успеет метнуться в толпу. Мы с Виолинкой взяли кухонные ножи — конечно, без ведома королевы, — самые лучшие, для чистки картошки. Я утром наточил их о каменную ступеньку — будет чем разрезать путы.