История под знаком вопроса - Евгений Габович

Тут тебе и годы от основания города Рима (ab urbe condita), и годы античных греческих олимпиад, и египетские подвижные годы, и датировка по римским консулам или афинским архонтам, и эра Диоклетиана, и испанская эра, и мусульманская эра и сотни разных эр «от сотворения мира». А как потом во всех этих запутанно выдуманных системах счета разобраться, об этом даже редкие представители практически вымершего в XX веке племени хронологов не в состоянии нам рассказать:

«Установление относительной хронологии эпонимов удается редко, если нет древнего списка эпонимов, ибо тогда имена «плавают» во времени. Список афинских архонтов от войны с персами и до 302 года до н. э. сохранился в XI–XX книгах труда Диодора, который в своем историческом повествовании упоминает афинского архонта каждого года начиная с 480 года до н. э. Дионисий Галикарнасский (…) также перечисляет архонтов вплоть до 293/2 т. до н. э. (…). Для более позднего периода в нашем распоряжении имеются только отрывочные и бессвязные списки на камне. Начиная с 356/5 года до н. э. (с некоторыми перерывами, например при олигархическом режиме с 321/0 по 308/7 год до н. э.) ежегодные писцы — секретари (grammateis) сменяли друг друга в определенной последовательности, согласно филам, из которых они происходили; за писцами из филы Эгиды следовали писцы из филы Эрехтея и т. д. Таким образом, фила писца может указывать на место соответствующего архонта в цикле смены фил (…). В этом цикле случались, однако, нарушения (…). В целом, число афинских архонтов, для которых определены юлианские даты, после 290 года до н. э. остается пока крайне незначительным. Даты правления только четырех архонтов III века до н. э. (после 290 года) определены достоверно, поскольку для них известны синхронизмы с олимпиадами» (Бикерман, стр. 63)

В наивной сказке о разбросанных по векам единичных «античных» историках представители традиционной истории не удосужились придумать какой-либо малo-мальски действующий на практике механизм для передачи от лица к лицу исторических знаний через гигантские пространства в географических и временных мирах. Даже если мы сегодня и знаем о «существовании» всех этих ранних авторов хроник и иных исторических произведений, где доказательство тому, что они не просто знали о существовании друг друга, но и имели возможность читать произведения своих предшественников. О работе межбиблиотечного абонемента в те далекие времена нам ничего не известно да и существование античных библиотек, скорее всего, одна из выдумок историков, очередная проекция наблюдаемого ими современного им мира в отдаленное прошлое.

Накопленный в рамках исторической аналитики массивный заряд скептицизма по отношению к сказкам о ранних историографах, о функционировании выдуманных систем датировки, о достоверности наших знаний о прошлом вообще не позволяют нам пользоваться излюбленным приемом историков по усыплению внимания читателей исторических произведений: они начинают свой рассказ о древнейших времен, к которым трудно предъявлять строгие требования относительно достоверности сообщаемой информации. Потом постепенно начинают с уверенной миной вводить все больше и больше информации о прошлом. Затем как из шкатулки волшебника историки начинают извлекать все более и более детальную хронологическую информацию, долженствующую убедить нас в том, что теперь-то уж повествование о временах давно прошедших носит совершенно надежный характер.

Но мы уже достаточно часто хватали историков за руку и убеждались в том, что их информация как общеисторического, так и хронологического характера является информацией мошеннической, удуманной, в лучшем случае подогнанной к такой же мало обоснованной, сочиненной другими писателями. Поэтому только критический взгляд из сегодня в прошлое может дать нам реалистичную картину возникновения исторической идеи.

История начинается сегодня

По крайней мере для нас ― критиков историографии и сторонников радикально сокращенной хронологии. И начинается не только в том смысле, что наш взгляд на прошлое во многом определяется нашим сегодняшним историческим мировоззрением, нашей актуальной моделью прошлого. Историческая аналитика пытается осознать важность наших сегодняшних представлений для формирования образа прошлого и освободить процесс создания исторической картины от диктата сегодняшней картины мира, от сегодняшней идеологии. Особую трудность при этом представляет рабская зависимость историка от материальных систем поощрения и от политического диктата.

Для нас история начинается сегодня еще и в том смысле, что мы только начинаем применять к истории междисциплинарный подход и выработанные наукой ― в первую очередь естественными науками ― критерии академичности. Историки тоже порой делают вид, что работают междисциплинарно. Однако анализ их отношения к датировке на основе естественнo-научных методик, к исторической географии, к исторической метеорологии и климатологии, вообще к обращенным в прошлое областям естественных наук, показывает, что ни о какой настоящей междисциплинарности речь в случае ТИ идти не может. ТИ просто пытается утилизировать все то, что не противоречит ее догматизированным схемам и решительно отвергает все, что не укладывается в привычную историческую парадигму.

Нам кажется, что историки еще даже не договорились о том, что история собой представляет, каковы ее цели и задачи. Ибо адекватное описание прошлого невозможно без выработки критериев критического отношения к собственным писаниям историков. И, что весьма и весьма существенно, очень многие историки даже не осознали всей важности вопроса о том, строят ли они свои схемы на действительном историческом материале или на фантазиях писателей ― авторов исторических романов прошлого. А те немногие историки, которые якобы осознали, делают вид, что ненастоящие источники ― это скорее исключение из правила, не влияющее на общую благополучную картину с историческими источниками.

Историк должен усвоить презумпцию виновности и считать априори, что ему в качестве источников подсовываются литературные произведения разных эпох. Без убедительного доказательства того, что ему посчастливилось и он набрел на источник, имеющий хоть какое-то отношение к реальному историческому прошлому, вся его работа с самого начала должна относиться к разряду филологических, а не исторических изысканий.

Йохан Хейзинга в лекции «Задача истории культуры» (см. «Об исторических жизненных идеалах и другие лекции», Overseas Publications Interchange Ltd, London, 1992) пишет:

«В средневековой школьной системе, родившейся из школьной системы поздней античности (этот экивок в сторону «античности» ― обычная жертва неверным представлениям ТИ о прошлом. ― Е.Г.), для истории вообще не нашлось места» (ну, не было еще такой «науки». ― Е.Г.).

И далее:

«историческая наука даже и в новое время была представлена в] университетах крайне слабо. …Затруднительно указать хотя бы одно значительное историческое сочинение этого периода (до начала XIX века. ― Е.Г.), созданное в стенах университета».

Все ясно: история рассматривалась как раздел литературы, а историки ― как писатели. В лучшем случае как анонимные филологи.

Как мы видели из эпиграфа к настоящей главе, как патриотическую и филологическую воспринимал великий Ломоносов и задачу, стоящую перед российской историографией. И это положение сохранялось до начала XX века, когда Теодору Моммзену присудили нобелевскую премию за многотомную «Историю Рима» именно по разряду литературы. Да и сам великий Моммзен считал себя филологом, а не историком.

Сравним историю с описанием немецкой филологии, данным видным советским филологом германистом В. М. Жирмунским в его статье «Новейшие течения историко-литературной мысли в Германии (В сборнике его статей «Из истории западноевропейских литератур». Л.: Наука, 1981):

«Германская филология возникла в начале XIX века, по образцу классической филологии, прежде всего как наука о древностях, о литературных памятниках германского средневековья»,

которые, добавим, в основном рассматриваются сегодня историками как источники для моделирования прошлого.

Профессор Киевского университета Юлиан Кулаковский в статье «Памяти Моммзена». Журнал министерства народного просвещения, 1904, № 1, стр. 39―61, вспоминал следующие слова Моммзена: