Испытание - Георгий Черчесов

Возить-то таксисты многих возят, а вот сами домой возвращаются пешочком. За полночь. И захочешь, а не воспользуешься даже трамвайчиком. На каждом собрании кто-то, чертыхаясь, требует, чтоб наладили ночное дежурство такси в гараже. Закончил работу, загнал машину в бокс, — тебя дежурный доставляет домой. Пытались организовать, да не прижилось новаторство. А Майраму и не нужно дежурной машины. Поставит свою «Крошку», на проходной бросит дяде Боре «приветик» и топает в ночь. Эти тридцать семь минут, что требуется для прогулки до дома, для Майрама благодать. В слякоть худо, а в лунную ночь душа радуется. Окна зданий, точно приглушенные репродукторы, прячутся в тени. Едва заметное движение кисти — и вспыхнут, оглушат тебя ярким снопам света. Улицы пустынны, кажется, что и они наслаждаются тишиной. Ты идешь, довольный и прожитым днем, и предстоящим отдыхом; перестук каблуков твоих туфель веско подчеркивает глубокий сон города.

Когда Майрам пересекает площадь Победы и сворачивает направо, на свою улицу, чувствует, что даже походка меняется — становится раскованной. Так бывает, когда вырвешься из гостей, где все напыщенное, напудренное, и ты, зная, что к тебе присматриваются, что ты у всех на виду, тоже пыжишься, стремишься выглядеть просто паинькой, и все время на себя оглядываешься, чтоб не попасть впросак. Вышел на улицу — распахиваешь сорочку, ловишь ртом воздух — и становишься самим собой.

А где еще Майрам может чувствовать себя свободно, если не здесь, на родной улице, на которой вперемежку теснятся новые здания в пять и девять этажей и старички — домишки, спрятавшиеся за дощатыми заборами, в чаще тесно посаженных деревьев? И идет он так, как ходят по улице, где все тебя знают и ты всех знаешь, по которой ты бегал в детских штанишках. В те редкие случаи, когда Майрам возвращается сюда при дневном свете, то и дело здоровается с пожилыми и молодыми, и они ему отвечают хоть и по-разному: кто называет Майрамчиком, кто просто бросает: «Салам», кто вообще едва кивает, но как своему…

На дом, где живет Майрам, обязательно обратишь внимание. Таким уж его создали, этого пузатого старичка. Вот он, полюбуйтесь: толстячок в старомодном черном цилиндре, с цепочкой от часов вдоль жилета затесался среди мальчиков в модных спортивных пуловерах. Один интеллигентик уговаривал их поменяться квартирами. Ничего не вышло. У этого дома свои прелести. Таких высоких потолков поди поищи. И узоры на выступах.

В этом подъезде, во втором справа и живет Майрам. Квартиру свою, хотя у них нет ванной и санузла, они не меняют. Ведь у них потолки! Так они отвечают тем, кто желает поменяться с ними квартирами, а на самом деле все жильцы ждут не дождутся, когда наступит очередь их дома на снос. Уже скоро. Рядом с уродиком растет еще один красавец-высотник. Огородили дощатым забором. Сквозь щель Майрам рассматривает дом. Крыши еще нет, но на первом этаже уже штукатурят. Таков метод, строительства — комплексный.

Майрам заходит в подъезд, подымается по ветхой, но широкой лестнице — где в новых домах найти такую?! В этом здании покойнички не становятся на ноги, чтоб выбраться наружу — лестница позволяет плыть на чужих плечах, вперед ногами. И веранда шириной в три метра, чтоб дети могли разворачиваться на велосипедах. Здесь всегда вкусно пахнет. И все знают, кто сегодня что ест на завтрак, обед и ужин. И что пьет тоже. Знают и кто к кому приходит в гости. Давным-давно изучили дурные привычки друг друга. Что поделаешь — они всегда бросаются в глаза и не скрыть их при всем желании, хоть и обобьешь войлоком двери с обеих сторон. Андрей Степанович, что живет в квартире, которую лет тридцать назад продал ему горбун, всегда приветлив: и улыбнется тебе, и шляпу над головой приподнимет, а обходят его все. Свою дверь он обил, да нос. себе не догадался обрубить: так и лезет в чужую тарелку.

Возвращаться домой Майрам любит. А вот отправляется на работу в скверном настроении, хотя и город спит, и улицы пустынны, и перестук каблуков прежний. Все так — и не так. Рассвет только брезжит, сон еще сковывает твое тело, утренняя прохлада вызывает неприятную дрожь. Ты еще чувствуешь тепла только что покинутой постели и ропщешь на судьбу таксиста. Вспоминаешь недобрым словом Ник Ника, который вчера отдал распоряжение о том, чтоб все пришли в парк на полчаса раньше…

Таксисты редко собираются коллективом. Такая уж у них работа — все время в бегах. Но когда собираются, никак не наговорятся. Представить страшно, что сейчас творится на вокзале и в аэропорту. Собрание затянулось. Волкодав нервничал. И не только он. Кому хочется терять заработок?

— Кто мне эти полчаса наверстает? Местком? — роптал на весь зал Волкодав.

Но Виктор Хаджимуссаевич и сам в карман за словом не полезет — оторвался от бумажек и, отыскав в толпе Волкодава, предупредил:

— Еще раз прервешь меня, скажу при всех, откуда тебе взять следует деньги и внести в кассу, чтоб план был… — и минутку помедлил, выжидая, как среагирует Волкодав.

Но таксист чувствовал, когда дело принимало серьезный оборот, и не лез на рожон. Волкодав вдруг перестал роптать, весело улыбнулся и глянул преданно в глаза председателю месткома. Он даже не стал обращать внимание на обидный шепот, пробежавший по залу…

После доклада выступило три человека, на этом прения прекратились, но никого не отпустили, потому что в повестке дня был еще один вопрос.

— Вот теперь слово тебе, Волкодав, — съехидничал Виктор Хаджимуссаевич. — Какие берешь обязательства и с кем желаешь соревноваться?

Но Волкодав и бровью не повел: молча проглотив обиду, серьезно заявил:

— Обязуюсь без капитального ремонта дополнительно пройти двести тысяч километров.

— Молодец! — уже без тени издевки похвалил председатель месткома. — Хороший почин. Ну, а к годовому плану какую прибавку вносишь?

Волкодав замялся, вызвав вокруг смех.

— Чем больше сдаешь в кассу денег, — тем меньше в карма не остается, — пояснил нерешительность таксиста Илья.

Волкодав показал ему кулачище:

— Не потому я. Дашь слово, а вдруг дела не пойдут. И опять возник слабый смех в зале.

— Послушай, друг, я могу подумать, что слухи о тебе имеют основания, — решительно заявил Виктор Хаджимуссаевич. — Не прикарманиваешь ли ты государственные деньги?

— Что вы?! — испугался Волкодав. — Кто болтает, к тому самому надо присмотреться, — и поспешно добавил: — Сверх плана дам три тысячи рублей.

— Что для тебя три тысячи? — наседал председатель месткома. — Ты ж у нас передовик.

— Не уговаривайте, — уперся на своем Волкодав. — Дам больше — похвалите, но рисковать не стану: люблю, чтоб слово твердое было. Так воспитан! — и искоса глянул на вовсю веселившийся зал.

— Ладно, — сдался Виктор Хаджимуссаевич. — Так и запишем: три тысячи рублей. А кого на соревнование вызываешь?

— А кто хочет — с любым буду, — решительно заявил таксист.

Охотников не было, потому как соревноваться с Волкодавом было нелегко: заранее можно было сказать, кто победит…

— Ежели обязательства рассматривать обратно пропорционально тому, кто сколько ест, то я с ним запросто, — сострил Илья.

— Раньше знаешь, как батраков брали? — серьезно посмотрел на него Волкодав. — По тому, сколько съел! Есть о чем подумать…

— Может, ты, Майрам, с ним потягаешься? — кивнул подбадривающе Гагаеву Виктор Хаджимуссаевич. — Вроде ты на аппетит не жалуешься.

— С ним?! — замахал руками Волкодав. — На позор меня? Я ж его в два счета! Не он за королями, — а им приходится за ним бегать! Несерьезный он человек, несолидный. Одним словом — рыбак! Ему соперник не Волкодав, а Володька-салажонок! Уж лучше я опять с Ильей-остряком столкнусь лбами. Он после подведения итогов умолкает на целый месяц. Отдохнем от его хохм!

Илья был задет за живое. Вскочил, маленький, всклокоченный, красный от гнева, закричал, еще пуще багровея:

— Я тебя заставлю вообще проглотить язык! Навеки умолкнешь! Пиши меня с ним, Виктор Хаджимуссаевич! И все будьте свидетелями. Даю пари: кто проиграет — режет трех, — он растопырил пальцы руки. — Слышишь? Трех баранов, и ставит бочку пива! Осетинского!

— Это на бумагу можно? — деловито обратился в президиум Волкодав. — Нет? Тогда зафиксируем На совесть! Ильюша, готовь баранов да вели жене пиво варить. Это тебе говорю я, твой Волкодав! — и спросил у председателя месткома: — Разрешите приступать к соревнованию?

Виктор Хаджимуссаевич расцвел от хода обсуждения социалистических обязательств, довольный кивнул головой.

— Итак, родилась еще одна соревнующаяся пара. Прекрасно! Иди, Волкодав. И ты, Илья. Остальным выбирать друзей, соперников… Откроем доску, на которой каждый день будем вывешивать результаты, чтоб все в курсе были, чьих баранов будем на шашлыки пускать…