Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

— Хорошо, — похвалил Мухаммед-Гирей подобрев­шим голосом и повелел, ни к кому не обращаясь: — Вы­делите послам просторный шатер и обеспечьте их всем.

Повеление Мухаммед-Гирея выполнили его поддан­ные без волокиты, тут же отвели послов в просторную юрту (видимо, какого-то вельможи), всю в коврах и со множеством подушек. Так и тянет развалиться, подло­жив под плечи подушки, и расслабиться после столь уни­зительного, измотавшего душу приема. Что князь Воро­тынский и сделал, показав пример остальным.

Покой, однако же, не мог длиться долго и быть пол­ным. И это естественно в их положении. Пусть не сегодня решится их судьба (жить или нет им), пусть это произой­дет лишь через двое суток, но будущее для них было так неопределенно, и не тревожиться бояре просто не могли. Ведь были они по природе своей обычными людьми, хотя и отличались все же от смердов с примитивным их мыш­лением, забитых жизнью. С малых лет приученные сопо­ставлять разные события, размышлять об их причинах и последствиях, то есть думать не только конкретно, но и абстрактно, теперь бояре, несмотря на то что хотелось им полного отдохновения, и физического, и духовного, не­вольно думали о положении, в каком оказались волею судьбы. Особенно тревожило бояр то, как поведет себя ве­ликий князь Василий Иванович.

Сдерживали тяжкие вздохи бояре и дьяки, не давали черным думам вырваться наружу, но терпение их исся­кало. Доколе?!

И в этот самый момент им преподнесли по-настояще­му царский подарок: откинулся полог шатра, вошел хан­ский ширни, все такой же надменный, но уже без оскор­бительной усмешки на скуластом лице.

— Мухаммед-Гирей, да продлит Аллах годы его свет­лой жизни, милостиво прислал вам своего главного пова­ра, чтобы узнал тот ваше желание. Приближается время трапезы.

Да, это — жест. Когда главный повар покинул шатер, бояре, которых очень удивил поступок крымского хана, заговорили чуть ли не все сразу.

— Не очень-то вяжутся костры и обед по желанию каждого…

— Верно, неспроста. Не иначе, как случилась у него где-то слабина.

— Выходит, и мы ему в угоду…

Князю Воротынскому тоже хотелось поделиться сво­им удивлением, послушать сотоварищей, но он сдержи­вал и себя, и их, ибо опасался опрометчивой фразы, даже опрометчивого слова:

— Быстро же вы запамятовали, други, слово мое: о по­сольских делах молчок. А удивляться не стоит, искать потаенного смысла не нужно. Мухаммед-Гирей поступа­ет по своему закону гостеприимства.

Так и помалкивал шатер до того самого времени, ког­да откинулся полог и слуги расстелили дастархан.

Хмельной мед, привезенный ими же, сделал молчание совершенно нестерпимым, языки развязывались, но бе­седа завертелась вокруг яств. Хвалили мастерство хан­ских поваров, не забывая оделить добрым словом и своих домашних поваров, вспоминая, как красиво, вкусно и сытно накрывали они стол не только для гостей, но и к будничным трапезам.

Отведя душу за долгим обедом, успокоившиеся немно­го, устроились каждый на облюбованном месте почивать. Неуютно без привычных пуховых перин на широких кро­ватях, но что поделаешь: в чужой монастырь со своим ус­тавом не пойдешь. Басурманы они и есть басурманы. У них все не по-людски. Не уважают себя, не лелеют. Им бы только кровь чужую пускать да грабить. А чего ради? Чтобы вот так, на какой-то жесткой кошме бока мять?

И все же сон сморил бояр и дьяков. Думы и тревоги от­летели, непривычно жесткая постель не стала помехой. Засопел и захрапел шатер. До самого рассвета.

Просыпаясь, бояре зевали громко, просили Господа, крестя рты, простить им грехи их тяжкие, а мысленно добавляли, чтобы вразумил он государя Василия Ивано­вича поспешить с ответной грамотой и чтобы не взыграла бы царская гордыня, не отмахнулся бы он от ханских требований, а поступил бы разумно, ибо отказаться от шертной грамоты можно сразу же, как уведет Мухам­мед-Гирей свое войско. Пусть тогда пробует вторично на­пасть. Добротно подготовленная рать так ему бока на­мнет, что надолго отобьет охоту разбойничать и корчить из себя покорителя вселенной.

Впрочем, мольбы их запоздали. Царь Василий Ивано­вич поставил уже печать на шертной грамоте, признав себя данником крымского хана, и сам лично провожал гонца с этой грамотой и охраной к князю Воротынскому. Повеление царя грозное:

— К завтрашнему утру чтоб грамоту вручил ты моему посольству.

Гонец уложился в срок. Вручил свиток князю, на во­прос же, какова воля царя Василия Ивановича, ничего вразумительного сказать не мог. Кто ему скажет, какое слово он везет. Ему велено доставить к утру, он — доста­вил. Но всех интересовало, что в свитке, ибо от его содер­жания зависела их собственная жизнь.

Дьяк Посольской избы предложил:

— Дозволь, князь, распечатать. Прочтем, все сделаю по-прежнему. Комар носа не подточит…

— Нет! Не вольны мы охальничать.

Когда о гонце от князя московского Василия доложили Мухаммед-Гирею, тот велел звать без промедления к себе послов. Даже не став собирать всех своих придворных, ог­раничился теми, кто оказался под рукой, — он явно спе­шил. Князь Иван Воротынский вручил крымскому хану слово Василия Ивановича, и тот, придав голосу нарочи­тую небрежность, чтобы скрыть свое нетерпение, повелел:

— Читай.

Толмач119 затараторил сразу по-татарски, и с лица крымского хана начала сползать маска непроницаемос­ти: он был не в состоянии скрыть гордого довольства. Сбылась его мечта. Русь признает себя данницей.

«Теперь астраханских мятежников поставлю на коле­ни. Ногаев покорю! Не союзниками они моими станут, а подданными! Что тогда для меня турецкий султан?! Он станет моим младшим братом!»

У послов отлегло от сердца. Мир, стало быть, воцарит­ся, сами они живыми и здоровыми воротятся, а раззор, татарами учиненный, постепенно устранится.

Толмач закончил тараторить, Мухаммед-Гирей, по­молчав немного, заговорил властно:

— Передайте князю Василию, что мы уходим. В Ря­зань. Там будем стоять. Недолго. Кто хочет выкупить из плена своих родичей, пусть поспешит.

Мухаммед-Гирей ликовал. Да и могло ли быть иначе? Он добился всего, чего хотел добиться: Казань его, Русь, признавшая себя его, крымского хана, данницей, униже­на, взят полон в несколько сот тысяч, а это — горы золо­та, вырученные от продажи гяуров в рабство. Десятки караванов, навьюченных мехами, дорогими одеждами, золотом и серебром, потянутся теперь без всякого пре­пятствия в его улус, воины заживут богато и поддержат своего удачливого хана во всех начинаниях. Тумены с охотой пойдут на Астрахань, встанут против ногаев, если те не признают его, ханской, над ними власти. Сегодня ногаи — союзники, и это хорошо, но лучше, если они ста­нут частью его улуса.

«Так будет! Мы добьемся этого!»

Гордыня крымского хана затмила здравый смысл.

Послов Мухаммед-Гирей милостиво отпустил, выде­лил для них охрану и тут же велел свертывать шатры.

Без опаски уходили захватчики, уводили великий по­лон, который даже превышал число крымских менов, еще прежде тысячи несчастных были отправлены в степь к промежуточным татарским стоянкам. Отпустил Му­хаммед-Гирей и брата. Он еле уполз, обремененный поло­ном и награбленным. У Сагиб-Гирея не было перевалоч­ных стоянок с караванами для добычи, потому как гото­вил он казанское войско к походу спешно, собрать кара­ваны для добычи не успел. Увозили казанцы награбленное на русских повозках, за которыми брели связанные русскими же веревками те несчастные, кто не смог ук­рыться от налетчиков в лесных чащобах и кому теперь всю жизнь тянуть рабскую лямку и упокоить душу свою не среди христиан-братьев, а у басурман-нехристей. Пленники проклинали себя за нерасторопность и благо­душие, костили воевод царевых, так опростоволосивших­ся, не заступивших пути ворогам. Подать собирать — лю­бо-дорого, а рать блюсти — тут нерадивцев хоть отбавляй.

И верно судили пахари да ремесленники: по нерадиво­сти и верхоглядству воевод, да и из-за ошибок самого го­сударя уходили ханы-братья по своим улусам, весьма до­вольные содеянным. Столь же благодарны были Аллаху эмиры, беки, мурзы, огланы и даже простые воины.

Только Евстафий Дашкович не разделял общей радос­ти: основная часть его казаков простояла в осаде Одоева, Белёва, Воротынска и не смогла основательно поживить­ся. Пустяшным окажется куш каждого казака после раз­дела. Стоило ли ради этого идти в поход против своих же единоверцев?! Конечно же, нет. Думал атаман казачий, как бы поправить положение, и видел единственный вы­ход — разграбить Рязань. С ханом разговор повел не на­прямую, в обход:

— Повели, светлый хан, снять осаду с городов верхо-окских. Пусть мои казаки тоже к Рязани коней напра­вят.

Мухаммед-Гирей сразу раскусил хитрость атамана, ухмыльнувшись, согласился:

— Посылай гонцов. — И добавил: — Когда мы уведем свои тумены в улус наш, останешься с казаками в Ряза­ни. На несколько дней.