Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

— Посылай гонцов. — И добавил: — Когда мы уведем свои тумены в улус наш, останешься с казаками в Ряза­ни. На несколько дней.

Воспрял духом Дашкович, тут же гонцов отрядил, по­велев им поспешать.

— И чтоб не волокитили бы, а прытко ко мне шли. Ря­зань нам хан крымский на несколько дней подарил. Ура­зумели?

— Еще бы.

— Ну, тогда — с Богом.

«Теперь будет с чем на острова за порогами возвра­щаться. Рязань — богатый город. Храмов одних не счесть. Иконостасы одни чего стоят! — размышлял Даш-кович, вернувшийся на свое место в ханской свите. — Понимает хан, что за так казаки ему служить не станут».

Увы, радость та оказалась преждевременной. Рязань не отворила ворот.

Мухаммед-Гирей в гневе: князь Василий признал себя данником, а улусник его не подчиняется!

— Мы сотрем с лица земли непокорных! — зло шипел хан крымский. — Возьмем город!

— Позволь, светлый хан, дать совет,— осмелился вста­вить слово Дашкович. — Воевода рязанский не верит, что князь Василий дал тебе, хан, шертную грамоту, признав себя твоим данником. Пошли на переговоры с воеводой своих вельмож, пусть покажут ему грамоту Васильеву.

— Разумны твои слова. Так и поступим мы.

Он повелел готовить посольство для переговоров, а вратникам немедля сообщить, чтобы передали воеводе и знатным людям города, что будет прочитана им шертная грамота князя Василия. Пусть поспешат с ответом, не гневят своего повелителя, коим является для них хан крымский.

Известие это удивило воеводу Хабара-Симского, ближних советников его и приглашенных на совет по та­кому случаю купцов и ремесленников. Мнения, как час­то это бывает в момент опасности, разделились круто. Причем большинство стояло за то, что, если про грамоту цареву басурмане не придумали коварства ради, придет­ся открыть ворота и впустить нечестивых захватчиков, встретив их хлебом-солью.

Спору положил конец Иван Хабар.

— Кто готов лизать сапоги татарские, вольно им поки­нуть город, а я ворот не отворю. Как не открыл в свое вре­мя родитель мой, Василий Образец, ворот Нижнего Нов­города и спас тем самым Нижний от разорения!

— Иль ты супротив царевой воли хочешь идти?! — с явным недовольством наступали сторонники покорности. — Если сам государь признал себя данником, то мы­то чего? На кого замахиваемся?!

— Бог рассудит нас. Опалу государя моего, если не по его воле что свершу, приму с покорностью. Только пола­гаю, поступаю я разумно. И еще… На первую встречу я не пойду. Вы вот так, всем миром, ступайте. Послушай­те, что басурманы скажут, ответа никакого не давая.

Скажите: сообщим, дескать, воеводе, за ним последнее слово. Вот и получится, за все я один в ответе останусь. На том и порешим. Сообщите ханским посланникам, что готовы-де на переговоры.

Евстафий Дашкович, как только хан Мухаммед-Ги­рей получил согласие города на переговоры, вновь к нему со своим советом:

— Повели полусотне казаков сопровождать твое, свет­лый хан, посольство. Своих воинов еще добавь. Только во­рота откроются, мы вратников побьем и — пусть мои каза­ки мчатся в город. Они в седлах станут ожидать сигнала.

— Пусть будет так, — подумав немного, ответил Му­хаммед-Гирей. — Только непокорного воеводу не тронь. Живого нам его доставишь. Не хотел миром, на аркане притащат. Мы с ним сами поговорим.

Злорадная усмешка долго не сползала с лица хана. Он уже придумал казнь, какую свершит над высокомер­ным.

Увы, и этот план атамана Дашковича не удался. Пред­ставители города, выполняя наказ воеводы, не согласи­лись открывать ворот, пока все ратники, сопровождав­шие ханское посольство, не удалятся на полверсты от стены. А если ханские послы опасаются входить в город без охраны, горожане сами готовы выйти к ним. Тоже без охраны и без оружия.

Как ни метал громы и молнии Мухаммед-Гирей, как ни досадовал Дашкович, им ничего не оставалось делать, как принять условия упрямцев.

Переговоры, как и следовало ожидать, окончились ничем. Высокомерно один из мурз прочитал цареву гра­моту и потребовал, чтобы немедленно отворили бы ворота, не гневили властелина своего, светлого хана Мухам-мед-Гирея; посланники рязанские покорно, как могло показаться, выслушали мурзу, иные из них даже кивали в знак согласия, но ответили так, как повелел воевода.

— Мы люди подневольные. Как Иван Хабар скажет, так и поступим. Хотите здесь ждите его слова, хотите в иное какое время вновь впустим сюда.

Наседал мурза, серчая и горячась, требуя немедленно­го исполнения ханской воли, только горожане с наигран­ной покорностью твердили одно и то же:

— Мы люди подневольные. Под царем ходим, а воево­да — око его здесь…

Взбешенный мурза пригрозил немедля пойти на при­ступ, но и этим не сломил покорное упрямство и в конце концов прошипел злобно:

— Зовите своего Хабара! Мы будем здесь ждать его!

Не вдруг появился окольничий120 на площади у глав­ных ворот, где шли переговоры, долго испытывал терпе­ние ханских послов, и не каприза ради, а чтоб они в зло­бе своей совсем потеряли разум.

Появился в парадных доспехах, но без оружия. Сопро­вождала его целая дюжина ратников.

— Это — бесчестно! — воскликнул мурза. — Мы не взяли своих воинов, отчего ты с охраной?!

Хабар-Симский махнул рукой ратникам, и те, момен­тально повернув коней, покинули площадь.

—   Угодить гостю, хотя и незваному, для хозяина честь и радость. — И почти без паузы, опережая мурзу, заговорил о главном: — Мне поведали, будто шертная грамота царя нашего Василия Ивановича у тебя, почтен­ный мурза. Иль это такая безделица, что любому мурзе

можно ее с собой таскать?

—   Вот она! — воскликнул гневно мурза и помахал свитком. — На ней печать вашего князя!

— Эдак, издали показавши, все что угодно можно вы­дать за грамоту. Можно гляну?

— Покажи! — приказал мурза толмачу, передавая ему грамоту. — Пусть сомневающийся убедится.

Хабар-Симский доволен, что довел до белого каления посла ханского. Взял цареву грамоту и растерялся. И в самом деле — шертная. Неужто все возвращается ко вре­менам Батыевым? Выходит, волен хан и казнить, и ми­ловать. Но он-то не помилует.

«Лучше в бою погибнуть. Чем в бесчестии!» — решил все же он и сказал, будто сомневаясь:

— Писарь мой хорошо знает руку царева писаря. По­шлю грамоту эту ему, пусть скажет, истинно ли царева она, не подделана ли. Завтра в полдень дам ответ.

— Хан велит немедленно открыть ворота!

— Потерпите чуток. Завтра в полдень я скажу свое слово.

Будто кочергой в углях поковырялся Хабар-Симский либо палкой собак додразнил до предела. Орал взбешен­ный мурза, да толку от того чуть. Воевода смиренно ответ­ствовал ему, что, не проверив-де истинность царевой гра­моты, не может он ей подчиниться. Ничего не оставалось делать послам — покинули город, оставив в нем шертную грамоту. И только затворились за ними ворота, тут же раз­горелся спор среди представителей сословий, но не по пово­ду того, выполнять ханские требования или нет (теперь уже всем было ясно, что, если впустят татар, не жить горо­ду), спор пошел о том, возвращать ли цареву грамоту хан­ским послам. Большинство советовало вернуть от греха по­дальше, ибо боялись возможного царского гнева, что тоже далеко не мед, но прозвучали и такие слова: можно, мол, прикинуться, будто не поверили в подлинность грамоты.

Идея эта понравилась Ивану Хабару-Симскому, толь­ко он повернул ее на свой лад.

— Кончаем базар. Грамоты я не верну. А в том, что она не государем писана, я убедился. Подложная она.

Сам-то он уверился, и по печати, и по руке царского писаря, что она настоящая. Еще в одном был уверен, что приступа городу не избежать, и потому поставил точку разноголосому спору:

— Сейчас же станем готовиться к защите стен. Порох и ядра поднесем к пушкам, смолы как можно больше, только костры для нее разведем завтра, как послов татар­ских спровадим за ворота. Стрельцов и лучников тоже после этого на стены поставим. Пока же так поведем се­бя, будто ни о каком штурме вовсе не размышляем. И еще… Главное. Без моего разрешения никого из города не выпускать. Никого! Кто нарушит это мое повеление, прикажу живота лишить! Впускать тоже по моему пове­лению! Через стены тоже чтоб даже мышь не проскольз­нула!

Осторожность не зряшная: вдруг среди вот этих, кто собрался решать судьбу города, окажется изменник, ко­торый поживы ради выдаст хану и намерения самого во­еводы, и планы защитников, — а такое ой как нежела­тельно, — особенно решение не возвращать грамоту.

И все же ворота ночью отворились. Чтобы впустить настойчиво требующего представить его пред очи главно­го воеводы города. Иван Хабар, кому о том сообщили, ве­лел без промедления доставить домогавшегося к нему в палаты, завязав прежде глаза.

Разговор был короткий. Перебежчик, из ногаев, не на­звал имени пославшего его, сказал лишь, что верить то­му, кто послал, можно и нужно, ибо он когда-то служил у князя Воротынского стремянным, а теперь нойон тумена.