Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Когда же прошло достаточно времени, страсти уже на­чали выплескиваться через край, Хабар-Симский, спи­ной специально повернувшись к татарам, чтоб не видели басурманы его гневного лица, рубанул:

— Довольно базара! Как погляжу я, креста, на многих из вас нет! Пушкарь города ради пальнул! Вас же спасаючи, на самовольство рискнул! А вы?! Не отдам пушкаря! За самовольство накажу, но сам! — обвел всех гневным взглядом, готовый дать отповедь каждому, кто посмеет перечить, но бояре и воеводы замолкли, тогда Хабар-Симский, сменив тон на спокойный, вновь заговорил: —

Вот что думаю: нужно бы собрать деньги да откупить бе­жавших из полона. Я от себя откупаю князя Оболенско­го, да еще четвертной в общий котел.

Не столь щедро, как сам воевода, бояре все же раско­шелились. Определили, что требуется разослать по всем улицам глашатаев, пусть объявляют людям о решении боярско-воеводского совета.

— Добро. Так и поступим. — И повернувшись к послам ханским, крикнул им: — Пленников, от вас бежавших, к утру соберем всех и вам передадим. Либо выкупим. Пуш­каря за самовольство накажу сам. Он передо мною вино­вен, а не перед ханом. Выкуп за князя Оболенского отдаю сейчас. Определите, кого отрядите за деньгами.

— Именем хана повелеваю, — крикнул возглавляв­ший посольство мурза, — тех, кто стрелял, и тех, кто сбе­жал в город от своих хозяев, выдать сейчас!

— Хан твой для тебя повелитель, а не для меня! Будет так, как я сказал! Упираться станете, ничего не получи­те. Даже за князя Оболенского выкуп. — И махнул рукой собравшимся на колокольне. — Аида вниз. Довольно из пустого в порожнее переливать.

Снизу прокричали:

— Высылай выкуп за князя. Все остальное решит Му­хаммед-Гирей, да благословит его Аллах.

— Своего человека из ворот не выпущу. Отрядите от себя одного. Всем остальным стоять на месте. Учтите, пушки у нас заряжены.

Деньги были переданы быстро через едва приоткрыв­шиеся ворота, и тут же воевода разослал по всему городу глашатаев со сборщиками пожертвований, а сам с кня­зем Оболенским принялся еще раз осматривать, все ли готово к отражению врага.

На стенах ратники не дремали. Горели и костры, кото­рые поддерживали горожане-добровольцы под котлами с водой и смолой; поступали сведения воеводе и князю, что сбор денег на выкуп пленников идет споро — настроение у Хабара-Симского и Федора Оболенского было припод­нятое еще и оттого, что татары не напали сразу и, похо­же, не нападут вовсе.

Во второй половине ночи, когда подсчитали пожерт­вования, сникли и воевода и князь: средств хватало на выкуп лишь двух третей сбежавших в город пленников, и пришлось ломать голову, как поступить в создавшемся положении.

Подсказал один из купцов, внесший, кстати, две сот­ни золотых рублей. Он начал с того, что как мог успоко­ил Хабара-Симского:

— Не огорчайся, воевода, не осуждай горожан. Они се­бе не враги. Отдали они все, что могли. Только прикинь, посильно ли городу откупить столько христиан? Вот я весь свой капитал, почитай, вытряхнул, а едва на четве­рых его достанет. А что ремесленник захудалый может

пожертвовать? Слезы. Иль дворня боярская? Самих же бояр в городе раз-два и обчелся. А беженцев сколько? Что они могут? То-то. Ты, воевода, чем зря расстраиваться, поступи так: сведи всех, кто к нам перебежал, на пло­щадь у торговых рядов и кинь жребий. Кому что Бог даст. Твоя совесть чистой останется, не придется ей ос­татние дни жизни твоей тебя мучить.

— Дельно, — поддержал Оболенский. — Весьма дельно. На том и порешили. Хабар-Симский велел, как и предложил купец, всех беженцев собрать у торговых ря­дов. Сам вызвался объяснить им, что не на всех собран откуп и что у Всевышнего в руках доля каждого.

Готовились к жеребьевке, а затем тянули жребий, по­читай, до самой зари. Тем, кому не повезло, побрели к площади у главных ворот. Священник надвратной церк­ви принялся кропить святой водой каждого, прося Гос­пода Бога, чтобы простил он всем несчастным грехи их, призрел их в будущем, не дал бы погибнуть душам их; сердобольные женщины несли пироги и сдобу, молоко и сало — на площади создалась обстановка грустной тор­жественности, и несчастные, которых город выдавал та­тарам, не уносили с собой обиду на горожан.

Ждали рокового часа — послов ханских. Но когда во­все рассвело, дозорные на колокольне надвратной церкви с удивлением сообщили:

— Стана татарского нет! Всю ночь костры горели, а те­перь вот пусто. Только костры дымят.

Сам воевода поспешил на колокольню. Верно, татар­ских шатров нет.

«Иль задумали каверзу?! Обратно к Москве пошли? Скорей, весть лазутчика, от бывшего слуги князя Воро­тынского сбылась…»

Немедля, послали казаков разведать. Из нескольких ворот сразу. Вернулись казаки вскорости с радостным со­общением: татары ушли.

Площадь ликовала, а воевода Хабар-Симский поведал князю Оболенскому сокровенное:

— Выходит, князь, разумно я поступил, поверив ве­сти от верного князю Воротынскому человека. Не лез на рожон, а тянул время. Сейчас бы самый раз вдогон пуститься, много бы караванов отбили, тысячи бы полоня­ников вызволили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Боярская дума собралась на совет. Царь Василий Ива­нович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадиво­сти, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые вы­сокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо торжественны лица, словно застыли величественно.

А в душах — смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревож­ные, мятущиеся. Вопросов много. Очень много.

Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь рязанский воевода Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же та­кой почет?

Самое главное же беспокойство вызывало то, что мно­го времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикиды­вал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нын­че может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не со­мневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?

Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара. Обнища­ли, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то пору­шено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное — родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю.

Знатно услужил!

Молодец, Никифор. Верный слуга. К тому же голова­стый. И в ратном деле смышлен да опытен. Смог сохра­нить град его удельный от разграбления и жену-рожени­цу уберечь. Честь и слава ему за это.

Опалы государевой, коей опасаются бояре, ему-то че­го бояться. С самого начала царь не послушал его княже­ского совета, а так все и вышло, как он, князь, сказывал.

Конечно, потом он мог бы упрямее стоять на том, чтобы Коломну не покидать, но воля князя Андрея — воля боль­шого воеводы. Ему, князю Андрею, и ответ держать. Да еще юнцу Дмитрию Вельскому, который, запершись в Сер­пухове, всю обедню проспал. Он в первую голову ответчик.

Не только не беспокоился князь Иван Воротынский, он даже гордился собой. А причины тому имелись: не он ли предложил князю Андрею встать с царевым полком насмерть за Коломной. За жизнь свою не страшился. Не он ли добровольно, когда другие бояре отлынивали, предложил возглавить посольство к Магметке — тоже не к теще на блины прогулка!

Степенно и достойно поднимался по ступеням в Золо­тую палату князь Иван Воротынский, не ведающий, чем обернется для него предстоящая дума. Да ему и кланя­лись с подчеркнутым уважением все бояре, как сумевше­му сговориться с Магметом-разбойником, отвести от Кремля угрозу полного его разорения.

Все привычно в палате: рынды-лебеди разметали кры­лья от царского трона вправо и влево; веселящий глаз блеск золота и эмали; меха, стеганные жемчугом. Не ше­лохнутся бояре, вдоль стен сидючи, терпеливо ждут вы­хода государя. Прошел князь Воротынский к своему ме­сту, по роду его предназначенному, и тоже молча, не ер­зая, не проявляя нетерпения, стал ждать.

Государь не спешил с выходом к думным, томя души боярские. Уже все в сборе, о чем ему наверняка донесли, и надо же — медлит. Чего бы это ради? К добру ли? К ху­ду ли?