Неучтенный фактор (СИ) - "Minestrellia"

— Да, была, — согласилась Ариса и сама спешно вытерла уголок глаза, где тоже стали выступать слезы.

Вот уж кому-кому, а Арисе сейчас было страшно. Она не хотела видеть боль сестры, не хотела убивать ее. Но не могла иначе. Уже нет. Вряд ли скорая успеет, а если и успеет, тогда все точно знают, кто такая Куколка. А этого нельзя допустить.

Однако Олеся всегда была самым родным и близким человеком для Арисы. Она была той, кто первый принял ее в семью, первый кто нашел с ней общий язык, подружился и поддержал. Кто защищал в школе от нападок и кто всегда-всегда поддерживал. Олеся была самым заботливым, самым поддерживающим, чутким и важным. Она была тем человеком, которого Ариса боялась потерять больше всего, тем, кого больше всех берегла — и не смогла спасти от самой себя. Не уследила, не отвлекла, не оградила. И убила собственными руками.

— Но тебе не будет больно, Олесь, — проглотив всхлип, Ариса погладила сестру по плечу и осторожно обняла. — Я клянусь тебе, больно не будет. Олеськ… Прости меня. Пожалуйста, прости меня за все. Мне жаль. Очень-очень жаль, клянусь тебе. Я люблю тебя. Пожалуйста…

Олеся замерла на несколько мгновений, не зная, чего ожидать от сестры, но потом порывисто и очень крепко обняла Арису в ответ, охотно откликаясь на ее слова и как будто прощая за все, за что сестра извинялась.

Они сидели так еще довольно долго. А может, Арисе только так показалось. Тем не менее она до последнего не выпускала сестру из объятий, гладила ее по спине и волосам и тихо роняла слезы, все крепче прижимая Олесю к себе по мере того, как она необратимо засыпала навсегда. А Олеся все это время плакала и отчаянно, совершенно доверчиво и любяще цеплялась за сестру. Арисе даже показалось на мгновение, что это просто вечер, в который Олеся расстроилась по какому-то поводу, а сама она, как обычно, утешает ее.

Вот только это не обычный вечер. И это были последние часы, — а может, уже и минуты, — когда Ариса видела Олесю живой. Она последняя, кто увидела Олесю живой, и последняя, кого Олеся увидела в своей жизни.

***

Через какое-то время после прощания с Олесей на кладбище стало пусто. Все, пришедшие на похороны девушки, разъехались: кто-то отправился домой или по делам, но большинство все же — на поминки, домой к Стругацким. Ариса, правда, присутствовать на этом событии уже не захотела точно, и ни Роман, ни Женя ее останавливать не стали: первому явно было не до этого, второй предпочел просто не дергать девушку. Так что Ариса осталась одна у свежей могилы.

Откровенно говоря, Роман не хотел давать для надгробия фотографию, которую дочь делала на паспорт или документы в университет. Нет, он хотел все же видеть дочь счастливой. И для этого неплохо подошла портретная фотография Олеси с новогодней поездки семьи в Польшу. Тем более, что Олесе там очень понравилось, потому фотографию оставалось только обрезать под нужный размер. Так что на Арису с надгробия смотрела счастливо улыбающаяся Олеся с радостными огоньками в глазах, а рядом можно было увидеть полное имя — Стругацкая Олеся Романовна, — и годы рождения и смерти.

Похоже, только это и остается от человека после смерти, даже насильственной — лишь две даты на каменной плите. И больше ничего.

— Прости, — вдруг шепотом проговорила Ариса и тут же запнулась.

Ее голос дрожал, сжатые в кулаки ладони были убраны в карманы кофты, а взгляд метался из стороны в сторону, словно девушка не хотела смотреть на могилу. Говорить с сестрой — с мертвой сестрой, — было непривычно, неправильно и очень-очень больно. Наверное, отчасти потому что Ариса теперь останется совсем одна. Без семьи, потому что Роману она и не дочь вовсе. И без лучшей подруги, потому что никто кроме Олеси никогда так хорошо не понимал девушку. Но все это лишь эгоистичные истеричные мысли, которые так или иначе начинаются у всех, кто потерял кого-то близкого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кто-то мог бы сказать, что после потери дорогого человека чувствуешь боль и отчаяние, панику, ужас и печаль, горе. Но Ариса сказала бы, что все это — ложь. Потому что после смерти так или иначе родного человека не чувствуешь ничего. Только пустоту, которая как черная дыра засасывает в себя любые эмоции, не давая даже почувствовать себя живым. И наверняка у многих бы появилось такое эгоистичное чувство злости на умершего, ведь как он мог оставить тебя одного, как мог бросить, лишив возможности видеться и общаться вновь и вновь.

Наверное, у Арисы были бы такие же ощущения, не убей она сестру собственноручно. Но их не было. Была лишь вина.

— Прости меня, — прочистив горло, повторила Ариса. Она говорила совсем тихо, только для себя — и, возможно, умершей Олеси. Девушка честно пыталась не заплакать, но выходило не очень хорошо. В груди что-то щемило, и теперь, оставшись в одиночестве, Ариса могла четко почувствовать ту злость, которой, как она думала, у нее нет. — Прости меня, правда. Олесь… Олесечка, я не хотела убивать тебя. Клянусь, я… Просто защищалась! Мне жаль… Правда жаль, что ты так… закончила…

Тихо всхлипнув, Ариса тут же выпрямилась и спешно вытерла слезы, словно кто-то мог их увидеть. Потом опустилась на корточки рядом с могилой и провела пальцами по дате смерти, невольно вспоминая, как прошлой ночью обнимала сестру в последний раз.

— Прости меня. Клянусь тебе, Олесь, это было не зря… Это спасет меня…

Это все, что остается от человека, после смерти каждого — лишь две даты.

И память. Воспоминания, фотографии, вещи… Все, что угодно. Но и оно со временем потеряется, сотрется и забудется…

И по итогу в вечности от каждого останется лишь две даты на надгробии.

========== Глава 9. Неучтенный фактор ==========

Выходить на работу и продолжать расследование без Романа для Жени оказалось странно и неприятно. Впрочем, пожалуй, эти ощущения молодого человека относились скорее к тому факту, что в последние дни он был вынужден копаться в данных об Олесе — погибшей дочери Романа. Думать о том, что эта всегда жизнерадостная, милая и просто добрая девушка мертва, было странно, словно неправильно. А рыться в ее данных, в уликах с места ее убийства, смотреть на посмертные фотографии — совсем мерзко. И как будто нечестно по отношению к Роману, который потерял дочь, а теперь еще и отстранен от дела.

Последние пару дней старший следователь в отделении не появлялся — взял отгул на ближайшую неделю, и Александр Викторович не стал отклонять просьбу. Потому что смысла в этом просто не было: Роман отстранен от дела на законных основаниях и расследовать смерть дочери не может. А пытаться отправлять его заниматься другими делами было бы настолько же глупо, насколько глупо тушить пожар керосином. Намного проще дать мужчине немного прийти в себя. В конце концов, из родных у него не осталось никого, кроме приемной дочери Арисы, а подобные события — огромное потрясение для любого человека. И, откровенно говоря, Женя совершенно не представлял, чем Роман занимается сейчас дома, когда его ждать и в каком состоянии. Он лишь надеялся, что старший следователь и Ариса вместе с семейной трагедией справятся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Женя же в эти несколько дней не дергал остатки семейства Стругацких, практически безвылазно сидел в отделении и раз за разом перебирал заключения криминалистов по убийству Олеси, чуть ли не наизусть выучил все, что можно, вплоть до знаков препинания, но пока не пришел совершенно ни к чему стоящему. Казалось, что истина где-то совсем рядом, стоит только руку протянуть — и увидишь, поймешь, кто такая Куколка. Но ответ то казался слишком простым, то слишком глупым, то просто ну крайне невероятным — а потому отметался. И раз за разом Женя возвращался к исходной точке и снова начинал попытки поймать эфемерный ответ хотя бы за хвост. Но выходило из рук вон плохо.