Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— О, я его люблю! Я его люблю! — произнесла вслух Анна. — Больше чем когда-либо…

И вдруг ей пришло в голову, что сейчас, после того как она принесла жертву во имя отца, она больше не любит его… Этот поступок опустошил ее. Она теперь с ним и со всеми поквиталась…

2

«Что же мне надеть? — спросила себя Анна. — Бобровую шубу? Синее пальто?» Она отправлялась сказать Грейну, что все кончено, но хотела в этот последний раз понравиться ему. Пусть он хотя бы знает, что потерял красивую женщину… Анна вытащила бобровую шубу. Надела серьги с бриллиантами. Все это она делала медленно. Она отказалась от всякой поспешности. Головой, сердцем, даже кишками она ощущала некое отдохновение. Долгая напряженность, длившаяся почти два года, закончилась. Сходное переживание было у нее двадцать три года назад, в возрасте одиннадцати лет, после похорон матери. Прекратились визиты врачей, заговоры еврейских знахарей, консилиумы профессоров. Все вокруг стало тихим и пустым. «В таком настроении, — подумала Анна, — можно отдать Богу душу без всякой болезни, просто потому, что пульсу больше незачем биться». Но ведь может случиться и прямо противоположное: она будет жить долго-долго, вся покроется морщинами, станет одним из тех живых скелетов, которые сидят в вестибюлях гостиниц, заставляя само время застыть вокруг них…

Анна открыла ящик комода. Покопалась в нем. Переложила что-то из одного кармана в другой. При этом толком не отдавала себе отчета, что делает. Из спальни вышел Станислав Лурье: небритый, неряшливый, с торчащим животом и слишком короткими ногами. Он шел тяжело, пыхтя как зверь, и сразу же встал перед ней. Из-под похожих на щетки бровей на нее смотрел сам гнев:

— Куда ты убегаешь?

— Ты знаешь куда. Я тебе вчера всё объяснила.

— Когда ты вернешься?

Он не стал ждать ответа и ушел в ванную. Там он начал яростно прочищать нос. При этом, очевидно, что-то в ярости швырял. Свалилась какая-то бутылка или стакан.

«Как же я его ненавижу! О, если бы я могла от него отделаться!» — мысленно произнесла Анна. В порыве ярости у нее возникла фантазия: случается так, что Лурье и Лея, жена Грейна, умирают в один день… Она и Грейн встречаются вечером после похорон… Они плачут и целуются… Он сразу же переезжает в ее квартиру…

Анна вышла на улицу. «Ну, я не имею этого в виду всерьез. Пусть Лурье будет здоров, — оправдывалась она перед некими невидимыми силами, которые прислушиваются к мыслям людей. — А уж к жене-то Грейна я точно не имею никаких претензий…»

Лифт обслуживал тот же самый иноверец, что и позавчера ночью. Он искоса смерил Анну подозрительным взглядом. Ей показалось, что он безмолвно спрашивает: «Ты еще здесь?» Он снова вытянул губы трубочкой, словно собираясь свистнуть. На улице было облачно и морозно. Анна направилась к Кенсингтон-авеню. У нее оставалось достаточно времени, и она останавливалась, чтобы рассмотреть витрины лавок, торговавших антиквариатом. «Как экзотично и странно выглядят все эти предметы в витринах: шахматные фигуры из слоновой кости и дерева, фигурка индейца, прялка, какой-то инструмент, похожий на ступку с пестиком, при помощи которых перемалывают мацу в муку, картина, изображающая солдат, убивающих голландскую семью. Кто это, немцы? Может быть, французы? Скоро, наверное, будут рисовать картины, изображающие, как немцы сжигали евреев. И семейные пары будут их покупать и вешать на стены в спальнях…»

Всё в то утро казалось Анне каким-то старым, облезлым. И раздражающим: каждый прохожий, каждый проезжавший мимо автомобиль, каждый дом. Цветы в цветочных магазинах замерзли. У рыб, лежавших на льду, выступили кровавые пятна на чешуе и на остекленевших глазах. Женщины расхаживали в расползающихся ботах. Мужчины таскали на ногах огромные калоши. Полицейский-регулировщик подавал знаки водителям, но Анне казалось, что они не обращают на него внимания и в любое мгновение на него может наехать какая-нибудь машина и раздавить… Около мясной лавки стоял грузовик. Грузчики несли, подняв над головами, коровьи бока. В окне был виден висящий среди передних частей коровьих туш ягненок с распоротым от горла и до хвоста брюхом. «Такое можно сделать с каждым, — подумала Анна. — Меня бы тоже могли так подвесить… И небо от этого не рухнуло бы…»

Вскоре она перешла на Парк-авеню. Здесь взгляду не на чем было задержаться. Кирпично-красные и серые здания стояли, как громадные тюрьмы, в которых вырезают посреди бела дня целые племена и народы. Даже деревьев здесь толком не было. Только маленькие садики, в которых на Рождество ставят деревья и зажигают лампочки. Низенький старичок тащил за собой большого пуделя. Тот остановился у стены и помочился на нее одной-единственной каплей. Седой вахтер у дверей присматривал за оставленной при нем на время детской коляской. В ней на розовой подушечке лежала розовая девочка с лицом злой тещи…

Анна вошла в здание вокзала и стала искать Грейна. Он должен был с ней встретиться в переднем зале, где стояли скамьи. Однако его там не оказалось. Тогда она прошла во второй зал. Здесь царила та же суета, которой так старалась избегать Анна. Пассажиры куда-то торопились, тащили с собой чемоданы. У окошек касс стояли очереди. Стол с надписью «Информация» был буквально осажден. Через громкоговоритель объявляли какие-то станции, о которых Анна прежде никогда не слыхала. Война уже давно закончилась, но на вокзале было все еще много солдат и военных моряков — каждый со своей поклажей, со своим вещмешком. Между Россией и Америкой шла «холодная война». Она могла перерасти в «горячую». Как ни странно, но Грейна не было и здесь. Неужели он тоже раскаялся и передумал? Часы с подсвеченным циферблатом показывали десять минут десятого. Анна пошла купить газету. Она вернулась в зал ожидания. Здесь пахло дымом сигар и еще чем-то резким и затхлым, чем пахнет в такси, на почте, в поезде — везде, где люди постоянно сменяются. Солдат вел за руку женщину, похожую на школьницу, совсем молоденькую девицу, но уже с торчащим животом, выдающим, что она беременна и уже далеко не на первом месяце. Он, видимо, возвращался на свою базу, а она смотрела на него с мольбой и с какой-то наполовину покорной, наполовину веселой улыбкой, будто вопрошая: «Помнишь, как это произошло? Мы ведь только что познакомились…» Анне показалось, что живот молодой женщины поднимается все выше, чтобы тоже взглянуть на него. Этот живот словно предупреждал: ты меня создал, ты меня наполнил, ты мой бог… Если ты меня покинешь, кто меня возьмет?.. Солдат улыбался растерянной улыбкой человека, взвалившего на себя ярмо. Анне стало за него обидно: куда и зачем тащат этих мальчишек? Чего от них хотят? Зачем их науськивают друг на друга? Ей было стыдно перед ним за свою шубу и бриллиантовые серьги. Кто знает? Может быть, из-за таких вот любительниц роскоши, как я, и страдает весь мир!..

Было уже двадцать минут десятого, но Грейн все еще не появился. Ну, он об этом пожалеет. Так даже лучше. Пусть думает, что он ей преподал урок… Тем не менее его отсутствие удивило Анну: неужели он даже не считает нужным объясниться или оправдаться? Что ж, придется проглотить и это…

Анна решила подождать еще десять минут. Ни секундой больше. Она открыла сумочку, и ей пришло в голову, что она положила в нее свои драгоценности, чековые книжки, ключ от сейфа, документы. «То есть я была готова убежать с ним? Нарушить клятву?.. Нет, я это сделала просто по привычке. Я всегда боялась краж… И Лурье тоже мог в отместку разорвать и разломать все, как вчера разорвал рубашку, которую я ему подарила на день рождения…»

Анна переходила от скамьи к скамье. Смотрела, смотрела. Ну, этого она не ожидала. Это испортит даже наслаждение, полученное от проведенной с ним ночи. «И все-таки, несмотря на это, я совершенно спокойна…» Она снова вошла в большой зал. Время там бежало немного быстрее. На стенах висели афиши, плакаты, объявления. Все лозунги и картины на одну тему: любовь. Изображались молодожены, входящие в роскошный гостиничный номер. «Ну им я не завидую. Правда, не завидую. У меня хотя бы не будет потомства…» Анна стоя принялась листать газету. Обычно она наскоро, невнимательно пробегала новости. Но теперь пыталась вдумываться в них. Сталин дал интервью. Сказал, что коммунизм и капитализм могут сосуществовать. С первой страницы сиял его портрет. Вдобавок ко всем его достоинствам он теперь еще и борец за мир… Прессе уже есть о чем пошуметь. Ну а дядя Мордехай будет продолжать гнить в русской земле. За совершенную по отношению к нему несправедливость никто не потребует возмездия…