Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Федор Федорович говорил, что рапорт о бое при острове Фидониси Войнович «составил по собственным своим мыслям, не соображаясь с рапортами начальников эскадр»; что он показал меньшее количество неприятельских кораблей и совершенно не упомянул о доблестных действиях передовых фрегатов.
«Реляцией своею хотел отнять у нас честь и славу, которую отменным случаем заслужили… Вот, Ваша светлость, вся важная причина и величайшая моя вина, ежели она так почтена быть может», — жаловался он.
Он просил Потемкина уволить его от службы, с горечью добавляя, что «пенсию кампаниями уже вдвое заслужил».
Ушаков был сильно удручен тем, что Войнович хочет оставить без награды его боевых товарищей.
«Наипокорнейше прошу Вашей светлости удостоить команду мою служителей наградить… Они во всем словам моим бессомненно верят и надеются, а всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи, равно и прошедшую кампанию одна только вернейшая их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа…»
На Войновича же снова напали страхи. Потемкин неоднократно приказывал Войновичу выйти в море, но тот под разными предлогами оттягивал поход. То указывал на повреждения судов после боя, хотя они не были столь значительными; то ссылался на большое количество больных, хотя их было не больше, чем всегда; то говорил, что не уверен в жителях Крыма и боится выйти в море, чтобы не оказаться отрезанным от своего главного порта; то, в конце концов, оправдывался плохой погодой.
Войнович кое-как дотянул до осени, а потом поспешил уехать в Петербург устраивать свои личные дела. Он знал, что при дворе найдет больше сочувствия, чем у Потемкина. На дворцовом паркете Войнович чувствовал себя тверже, чем на море.
Он правильно учел обстоятельства: в столице Войнович преуспевал.
Екатерина II помнила Марко Ивановича Войновича. Она пожаловала ему за победу под Фидониси Георгия 3-й степени, в то время как Ушаков получил всего лишь Владимира 3-й степени.
Кроме того, Войнович, к удивлению всех, вернулся из Петербурга графом.
Следом за ним в Севастополь долетели слухи о том, как и почему Войнович возведен в графское достоинство. Князь Безбородко, поднося 22 октября 1788 года императрице на подпись грамоту о пожаловании Войновичу Георгия 3-й степени, назвал в ней контр-адмирала — по ошибке или по сговору с ним — графом.
Войнович тут же просил Екатерину утвердить его в графстве. Безбородко стал перед императрицей на колени и винился в описке. Екатерина сказала:
— Мы виноваты оба: где руки, тут и голова.
И Войнович остался графом.
Но иначе оценил участников боя при Фидониси умный, заботившийся о процветании молодого Черноморского флота князь Потемкин. Он по-своему распределил роли в Черноморском флоте.
Прежде всего Потемкин уволил бездеятельного, влюбленного в себя фразера, расточительного адмирала Николая Мордвинова.
Мордвинов как адмирал был бездарен и труслив. Его морские проекты не шли дальше детских затей, например поджечь брандерами весь турецкий флот сразу, что Мордвинов совершенно серьезно собирался сделать в октябре 1787 года.
«Если б один из них загорелся, то пламя пошло бы по всей линии и верно все бы на месте сгорели, и если б некоторые и спаслись от огня, то б ветром бросило бы их на берег», — доносил он Потемкину в свое оправдание после неудачной попытки осуществить эту наивную затею.
А от решительных, настоящих боевых действий флота Мордвинов отказывался с не меньшей изворотливостью, нежели Войнович:
«Хотя бы я от бурь и не потерпел, могу еще встретить неприятеля с большими его силами, и могу ли я надеяться, что безо всякой потери отойду от него; потеряв я одно судно, нанесу важный урон после несчастного ослабления сил наших в Севастополе и потеряю лучших офицеров, лучших матрос Севастопольского флота, которыми укомплектовал я ныне мою эскадру. Сообразив все оное, нахожу я, что полезнее перезимовать в здешних местах…»
Умный Потемкин понимал, в чем тут дело.
Не лучше вел себя Мордвинов и на посту старшего члена Черноморского адмиралтейского правления. Он и здесь постоянно ссылался на трудности и помехи, и Потемкин не раз одергивал его:
«Теперь не время говорить о трудностях и препятствиях, а долг каждого требует употребить в пользу службы все возможное».
Получив миллион рублей для нужд адмиралтейства, Мордвинов нерасчетливо сорил деньгами, обнаружил полную бесхозяйственность, так что, по словам Потемкина, «не было ни в чем экономии и по неизвестности запасов часто требовано лишнее, наконец, корабль становился построением дороже нарочитой крепости».
Незадолго до увольнения Мордвинова Потемкин в раздражении писал ему:
«В Адмиралтействе трудно вступает все в свое звание, лишь только исходят деньги».
В конце концов его терпение лопнуло, и 12 декабря 1788 года Потемкин уволил контр-адмирала и кавалера Мордвинова.
Вместо него светлейший назначил старшим членом Черноморского адмиралтейского правления новоиспеченного «графа» Войновича.
И в первом ордере Войновичу он пространно и очень метко охарактеризовал деятельность его предшественника, Мордвинова:
«Препоручаю вам рассчитать замешанные дела по всем частям, где странные вышли суммы и недостатки умножены. Крайняя неизвестность во всех наличностях. Одним словом, хаос неописанный. Нет артикула, который бы был снабжен достаточно. Все хватано без расчету, на многое деньги истеряны в запас на предбудущее время, а самое нужное забыто… Сими и другими замешательствами спутаны дела так, что я не могу ничему добиться толку. Немало способствовало к тому и введение порядка в правлении больше приказного, нежели военного и сходственного с теперешними обстоятельствами. Тут для сохранения вредной формы останавливалась часто скорость, столь нужная в военное время, и, по необозримости вдруг обстоятельства, часто повторялись курьезы к большей потрате суммы бесполезно».
Потемкин одним ударом убил двух зайцев: удалил бездарного Мордвинова, а второго, столь же даровитого «графа» Войновича, убрал подальше от Севастопольского флота, в Херсон.
А 14 апреля 1789 года бригадир Федор Ушаков был произведен в контр-адмиралы и назначен начальником Севастопольского корабельного флота.
Черноморский флот наконец-то получил настоящего боевого адмирала.
IX
Ушаков жалел: эх, если бы Войновича, этого «графа», убрали немного пораньше — среди зимы! Можно было бы успеть подготовиться. А то до выхода в море оставались считанные дни.
И, тем не менее, он тотчас же взялся перестраивать все по-своему. Ушаков полагал, что самое главное на флоте — это человек, матрос. От трюма до салинга50 — везде он. Матрос делает все: ставит паруса и заряжает пушки. И потому надо, прежде всего, помнить о его нуждах. А при Войновиче помнили только об одном: о линьках да шпицрутенах, — матрос был за все в ответе.
Войнович всегда жаловался, что у него в эскадре много больных.
Надо проверить, посмотреть, в чем дело.
Если Федор Федорович справился с чумой, неужели он не управится с простудой или поносом?
И контр-адмирал поехал осматривать свой флот.
Он начал с самых малых крейсерских судов, с «Принцессы Елены». Ею командовал увертливый капитан-лейтенант Анисифор Александрович Ходин. Он был похож на колдунчик51: сегодня Ходин нашептывает Ушакову на Войновича, а завтра, станет с ехидной, косой улыбочкой плести всем небылицы об Ушакове.
Анисифор Ходин встретил нового командующего подобострастно и с первых же слов начал поносить Марко Ивановича, но Ушаков резко оборвал:
— Извольте перестать! Полно петь соловья на сосне!
И пошел осматривать «Принцессу Елену». Крейсер был новый, но уже оказался запущенным и грязным.
В кубрике Ушаков застал шестерых больных матросов. Хотя наверху стояла апрельская благодать, здесь воздух был тяжелый и спертый, пахло кислятиной и заношенным бельем.
Контр-адмирал и без опроса догадывался, чем больны матросы, но все-таки решил проверить себя:
— Что, братцы, животами маетесь?
— Так точно, ваше превосходительство, животами.
— Обнедужили вовсе…
— А вон канонира лихоманка трясет, — говорили больные.
— Так-так, — посматривал Федор Федорович, недовольно хмуря русые брови. — А чем же вас кормили нынче?
— Варили щи с солониной.
— Солонинка-то, поди, позапрошлогодняя? — спросил контр-адмирал.
— Вроде того…
— А нам, ваше превосходительство, какая бы ни была, все равно без пользы: есть-то нельзя!
— Выходит, вы ничего не ели?
— Хлебушка жевали.
— Кипяток пили.
— А ты что ел? — обернулся Федор Федорович к исхудавшему — кожа да кости — канониру.
