Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зимою 1789 года Ушаков деятельно готовил суда к выходу в море. А чуть глянуло весеннее солнышко, начал так же безустанно готовить и моряков.
Турецкие корабли были легче на ходу, чем севастопольские, и турки всегда имели численный перевес в орудиях. Ушаков задумал добиться преимущества в другом: в быстроте и четкости постановки парусов и в меткой прицельной стрельбе. Поэтому он с весны стал ежедневно проводить парусные ученья.
— Не тот матрос, кто поразвалистее ходит, а кто хорошо знает морское дело! — говорил он.
И каждый день проводил пушечные и ружейные ученья.
— Чтобы победить, надо уметь готовиться к победе! — наставлял Ушаков. Федор Федорович добивался также более быстрого перестроения флота в море. Он отдал приказ по эскадре:
«Усматриваю я, что некоторые корабли и фрегаты по учиненным сигналам в места свои входят весьма медлительно, а по правилам эволюции и военным обстоятельствам требуется в построении ордеров отменная скорость, посему в подтверждение предписываю чинить следующее исполнение».
В один из первых дней благостного, теплого апреля 1790 года Ушаков в хорошем расположении духа возвращался с эскадрой на севастопольский рейд. Он был очень доволен днем: корабли и фрегаты быстро строились и метко стреляли по бочкам на расстоянии в четыре кабельтова.
А в Севастополе Федора Федоровича ждала приятная весть: Потемкин вызывал его к себе в Яссы. Курьер уже несколько часов ждал адмирала.
Узнав об этом, к Ушакову приехали поговорить обо всем его старые друзья-товарищи, его помощники Голенкин и Веленбаков.
Капитан бригадирского ранга Голенкин командовал авангардом и новым 66-пушечным кораблем «Мария Магдалина», а капитан 2-го ранга Веленбаков — фрегатом «Амвросий Медиоланский».
Ушаков прежде всего передал им последнюю новость, которую привез из Ясс курьер. В этом году светлейший решил лично командовать флотом, а графа Войновича назначил в Каспийскую флотилию. Он продержал Войновича в Херсоне год и три месяца, видимо, только потому, что было неудобно тогда же, после получения Войновичем графского титула и Георгия 3-й степени, усылать его подальше.
В ордере Потемкин не без иронии написал, что избрал Войновича для командования на Каспии:
«По знанию вашему тамошних вод и по испытанию свойств и образа мест тамошних народов, где по бытности вашей несумненно распространили вы в них страх и завели со многими знакомство».
— Вот так здорово! — хохотал Веленбаков. — «Распространили в них страх»! Нечего сказать, распространил: целый год в плену кормил и плодил ханских клопов! Ха-ха-ха!
— Зато действительно «завел знакомство»! — смеялся Голенкин.
— Завел! Этого отрицать нельзя. А конец ордера чего стоит: «Извольте туда следовать немедленно».
— Да, начал за здравие, а кончил за упокой.
— Поди, этот трус боится, как бы персы не захватили его в плен во второй раз! — потешался Веленбаков.
— Его-то и в первый раз не стоило брать! — заметил молчавший Ушаков.
— Вот теперь, Федя, тебе уже никто не помешает встретиться с князем. Увидишь, какой это любопытный человек! — сказал Голенкин, который больше своих товарищей знал Потемкина, потому что служил при нем в Херсоне. — Иногда с дамами заведет разговор о богословии, а случится архиерей, он с ним рассуждает о танцах.
Голенкин не упомянул о том, что Потемкин тратит сотни тысяч рублей государственных денег на любовниц и балы: Федор Федорович был пристрастен к Потемкину и не любил слушать об этом.
— Говорят, у него семь пятниц на неделе, — заметил Веленбаков.
Федор Федорович только покосился на Нерона. Он знал о причудливости характера Потемкина. Знал, что поэтому австрийский принц де Линь, бывший во время осады Очакова при русских войсках, называл Потемкина то Ахиллесом, то Терситом52. Но Ушаков снисходительно относился ко всем слабостям Потемкина, так как оценил его большую заботу о молодом Черноморском флоте.
— А ты разве всегда одинаков? — обернулся он к товарищу.
— Сказывают: светлейший очень любит пить кислые щи, — не унимался Нерон.
— Конечно, ты на его месте предпочел бы пить что-либо покрепче, — поддел Федор Федорович.
— Любить кислые щи — это еще не самый большой порок, — улыбнулся Голенкин. — У светлейшего есть грешки и побольше!
— Пусть он любит власть, почет и роскошь, но все-таки он постоянно радеет о величии русского государства! — ответил Ушаков.
— Человек он незаурядный, нет спору. Но в жизни тяжел: мнителен, часто хандрит, — продолжал Голенкин.
— Ты на его месте не так бы еще захандрил, если бы тебе надо было заселять новые земли, строить крепости и города, заводить флот. Нужны люди, пушки, лес, а всего этого нет на месте. Каждый гвоздь, каждую каболку приходится доставать за тридевять земель. При таком положении быть всегда веселым — мудрено! — горячо сказал Федор Федорович.
Приятели не стали спорить с Федей: бесполезно — Ушаков старается не замечать недостатков Потемкина.
С рассветом Федор Федорович отправился на корвете «Красноселье» в Херсон. Теперь уже не приходилось опасаться Очакова: крепость была взята русскими войсками еще полгода назад.
На этот раз Ушаков был уверен, что увидит Потемкина, — никакой Мордвинов не стоял на его пути.
Из Херсона он на лошадях отправился через Молдавию в Яссы.
— Господи, благодать-то какая! — вертел во все стороны головой денщик Федор, сидевший рядом с кучером на козлах.
Он восхищался зеленеющей степью, солнцем, пением птиц:
— Цветочки, птицы! А небо, а степь, ширь, приволье какое! Вот где жизнь!
Ушаков смотрел на него и думал: «Как различны люди: Федору лучше в степи, а мне — в море. В море — настоящий простор. Там бодрый ветер, там крутые волны. Хорошо! А здесь — пыль, духота, и только клонит ко сну».
После десятидневного утомительного путешествия наконец ранним утром подъехали к Яссам. Федор Федорович смотрел на грязный, сонный городишко. На улицах еще не было ни души.
Но чем ближе подъезжали к ставке Потемкина, тем становилось оживленнее.
Вон куда-то промчался курьер. Ямщик нахлестывал лошадей, а офицер устраивался поудобнее в телеге. Вон молдаванин погнал — должно быть, на княжескую кухню стадо гусей. Проехали верхами какие-то офицеры.
Впереди показался княжеский дворец.
По обширному двору пробегали гайдуки, лакеи. Солдаты посыпали свежим желтым песком двор. Ушаков велел подъехать к небольшому домику слева, на крыльце которого стоял солдат с ружьем.
«Это, вероятно, комендантская».
— Кто и откуда? — окликнул солдат.
— Контр-адмирал Ушаков из Севастополя, — ответил ямщик.
Солдат скрылся в доме. Через минуту оттуда, второпях застегивая мундир, выкатился толстый майор.
— Пожалуйте сюда, ваше превосходительство. Давно вас ждем! — сказал он, подбежав к коляске, и на своих толстых, но проворных ножках покатился к флигелю, стоявшему в глубине двора.
— Здесь вам приготовлены покои, — говорил он, распахивая перед Ушаковым дверь.
Навстречу им из комнат торопились лакеи в малиновых ливреях.
Федор в своем тиковом камзоле имел по сравнению с ними совершенно деревенский вид.
Ушакову отвели две хорошо обставленные комнаты.
— Отдыхайте, ваше превосходительство, с дороги, а часиков в одиннадцать князь вас примет. Я доложу, — сказал дежурный майор и выкатился вон.
Федор стоял с адмиральским чемоданом в руке и умилялся:
— Красота-то какая! Красота неописуемая!
Он смотрел на ковер, на мебель красного дерева, на бронзовые часы. Но адмирал — по морской привычке — провел пальцем по каминной доске, — палец оказался в пыли.
— Побольше бы чистоты, чем красоты! — насмешливо сказал он и стал раздеваться.
Федор Федорович умылся, сам побрился, надел адмиральский мундир со всеми орденами и стал ждать.
Федор ходил за барином, сдувал с адмиральского мундира одному ему видимые пушинки и все не мог налюбоваться на обстановку.
Ушаков не слушал его, думая о том, что надо не забыть сказать князю о нуждах флота.
Волновался, вроде как перед боем.
А время шло. Лакеи принесли завтрак. Федор Федорович успел позавтракать, немного успокоился, и тут явился адъютант князя и повел его к светлейшему.
В роскошной приемной ждали генералы в полной парадной форме, какие-то штатские — вероятно, дипломаты — в шелковых кафтанах и париках.
Прижимая к левому боку шляпу, Федор Федорович вошел в кабинет.
Посреди большой светлой комнаты стоял князь — высокий, улыбающийся одним своим умным глазом.
Напрасно плели разные небылицы о том, что Потемкин принимает посетителей чуть ли не в одном белье. Был он одет, как все люди, но одет, разумеется, прекрасно. Выбрит и чист.
