Два брата - Александр Волков

— Здравствуй, Людвик! — сказал царь. — Показывай, как у тебя мой токарь работает.

— Усердно и хорошо работает, ваше царское величество, — ответил де Шепер. — Вот его изделия.

В мастерской были выточенные Егором кубки из слоновой кости, бронзовые дула для пистолетов, затейливые наконечники для тростей и многое другое.

— Знатно, знатно, — то и дело приговаривал царь. Потом начертил на листке бумаги свинцовым карандашом нарочито угловатую, капризную линию. — Сумеешь выточить по такому образцу?

— Попробую, ваше величество, — скромно сказал Егор.

Он снял с полки круглое березовое полено, зажал в станок, пристально взглянул на рисунок раз, другой и протянул его царю.

— Ты чего это? — удивился царь. — Струсил?

— Не надо, — сказал Егор, — на память буду работать.

Нахмурив брови, весь уйдя в работу, Марков, казалось, забыл о присутствии царя. Быстро хватал он резцы, приставлял к нужному месту и с необычайной точностью вынимал как раз столько, сколько нужно.

Царь и Магницкий удивленно переглядывались, молчали, курили коротенькие глиняные трубочки. Наконец Петр не выдержал: осторожно переступая огромными башмаками, подобрался к станку, вытянул длинную шею через плечо Егора и стал смотреть, не дыша, круглыми любопытными глазами.

Через полчаса Егор Марков подал царю точеный столбик. Магницкий, забыв о приличиях, бросился к царю. Оба устремили глаза на изделие, сравнивая его с образцом.

— Точь-в-точь! — сказал царь.

— Точь-в-точь! — крикнул восхищенный Магницкий. — Непостижимо!..

Царь в восторге схватил Егора и стиснул так, что у парня затрещали ребра.

— Ну, мастер Людвик, — обратился царь к французу, — сознайся, что тебе этакой штуки не сделать!

— Каждому от бога свои способности даны, — с притворным смирением ответил де Шепер.

Огромная фигура Петра дышала весельем. Явственно обозначилась ямочка на подбородке.

— Нет, сознайся, — весело подмигнул де Шеперу Петр, — что на сей раз русский иноземца побил!.. Теперь же мы вот как учиним. Прикажу я заготовить указ: Егора Маркова назначить токарем при моем дворе и жалованья ему положить оклад… триста рублей в год… Покамест! — повернулся царь к вспыхнувшему от радости Егору. — А там, по мере усердия и способностей, наградим лучше…

Марков упал в ноги царю:

— Жизнь на работе положу, ваше величество!

— Встань! Жизни мне твоей, Егор, не надо, а рабочие руки твои нужны. Живи да работай. Работки ох как много впереди!

— Егор Марков — отличный мастер, ваше величество, — с поклоном сказал Магницкий. — Смею доложить, он пречудесный токарный станок у себя дома соорудил…

— Да ну? — удивился Петр. — И как работает твоя самодельщина?

— Добре работает, ваше величество!

— Едем к тебе! Сейчас же буду смотреть! Это мне радость великая!

Со смущением Егор сел в царскую карету. Он отнекивался, хотел стать на запятки, но Петр втащил его сильной рукой, посадил против себя и всю дорогу расспрашивал о станке. Егор осмелел, рассказывал толково и внятно, а царь любовался его оживленным лицом.

Царский поезд остановился у дома Марковых. Никогда еще не было на Маросейке такого переполоха. Народ бежал отовсюду и толпился у ворот, но во двор никто не осмеливался войти. Аграфены не было дома. Царь сразу прошел в амбарушку и с восхищением остановился перед нарядным, блестящим станком.

— Ах, Егор, дорого ты мне платишь за мои о тебе заботы, — сказал царь.

— Делаю только то, что долг велит, что люблю пуще жизни, — прошептал Егор.

— Если бы все долг так, как ты, понимали! — воскликнул царь и переменил разговор: — Посмотрим, как твой станок работает! — Он сбросил парадный кафтан, схватил деревянную болванку и начал зажимать.

Петр весь углубился в работу: менял скорости, вставлял разные болванки, так и сяк приставлял резцы…

— Ух, знатный станок! — прищелкнул языком царь, досыта наработавшись. — Ну, Егор Марков, царский токарь, поедешь ты в Питербурх… В мой северный парадиз!

Егор изменился в лице.

— Испугался?

— Нет, ничего. Это я от нечаянности!

— То-то! Ну, прощай, Егор! Увидимся! Станочек-то с собой вези в Питербурх!

— Слушаю, ваше величество!

Маросейка и все окрестные улицы и переулки взволнованно обсуждали неслыханную удачу Егора Маркова.

Семен Ракитин, придя с поздравлением, застал дома одну Аграфену. Она горько плакала, вытирая слезы краем фартука.

— Вот те и на! — с веселым удивлением воскликнул Ракитин. — Ты чего слезы льешь?

— Про Илюшеньку вспомнила… Где-то он теперь, бессчастная головушка, шатается?

Ракитин помолчал, подумал.

— Да, кума, разная судьба твоим сынам выпала: один в опале,[88] другой в хвале. У царя люди неравны: одного он возвышает, другого унижает. Оно и понятно: Илюшка твой за народ страдал, а Егорка царю мастерством угождал! Один прям, а другой умен. Умному и досталось счастье, так ты на это счастье радуйся!

— Да ведь в Питербурх царь Егорушку берет.

— Не беда. И в Питербурхе люди живут. Будет тебе с попутными людьми грамотки посылать, а иной раз и деньжат малую толику.

Аграфена так и вскинулась:

— Чтобы я Егорушку одного отпустила! Еду, с ним еду, соседушка!

— И то добре, — согласился Ракитин. — По правде молвить, тебе в Москве и делать нечего. Женщина ты одинокая, вся радость около сына.

— Только, только около него! Одна думка меня смущает: вдруг Илюшенька на Москву придет, а родимое место пусто стоит.

— Соседка, а Ракитины-то на что? Обскажем, все обскажем старшому твоему, где вас разыскивать. А коли надо будет, так и поможем, чем богаты.

— Вот уж спасибо за это, заботы на душе не будет.

Вечером поздравлять Егора пришел Иван, приказчик купца Русакова.

— Езжай, Егор, — сказал он, не скрывая зависти. — Отписывай из нового города, как там и что. Глядишь, рассчитаюсь я у купца и следом за тобой махну!

— Что ты, Ваня! — испугалась Аграфена. — От такого места?!

— А что тут за место? Здесь уж оно вроде и тесновато нам становится. Не красна изба углами, а красна пирогами. Мы, тетушка Аграфена, место себе везде найдем! — Иван озорно тряхнул волосами. — А уж в Питербурхе разгуляемся вволю!..

Аграфена продала домишко, поклонилась родным могилкам, взяла горсть земли с кладбища («Посыплешь на мой гроб, когда время мне придет», — сказала сыну), и в конце марта 1706 года Марковы выехали в Петербург с обозом, который вез в новый город продовольствие.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕТЕРБУРГ

Глава I

ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ

Длинный обоз медленно тащился по дороге. Мужики в армяках, в косматых шапках шли около телег, щелкали кнутами. Лапти их облепило грязью.

На одном из возов сидели Егор и Аграфена. Дорога наскучила им, они вздыхали. Мать горевала об оставленной Москве, а сын нетерпеливо ждал будущего.

— Когда мы из Москвы-то выехали? — говорила Аграфена. — Небось недели две уж прошло?

— Когда мы в Питербурх приедем? — тосковал Егор. — Целых две недели, как проклятые, тянемся…

Недавно проложенная дорога была вся в буграх и ямах. Часто проезжали казенные люди, спешившие по царской надобности. Несколько раз обозу встречались большие партии ободранных, голодных мужиков, которых гнали в Петербург конные драгуны. Это шли новые строители взамен погибших на работе.

Ночевали в деревушках, а в хорошую погоду сворачивали в поле, выпрягали лошадей, разводили костры, варили кашу. Егор лежал в теплом тулупе на возу, задумчиво смотрел на звезды.

Чем ближе к Питеру, тем хуже становилась дорога. Лошади еле тащили телеги по топям и болотам.

Ямщики чертыхались, остервенело хлестали измученных коней.

— Все ничего, братцы, кабы не камни, — ворчали обозники. — И какой черт выдумал их возить?!

— Но-но! — обрывал недовольных староста Антон. — Царский указ — святое дело!

Со времени основания Петербурга каждый приезжающий обязан был сдать у заставы нового города несколько камней для мостовой. От этой повинности не освобождался ни простолюдин, ни вельможа. В низменных, болотистых окрестностях Петербурга не было камня — булыжник приходилось везти издалека. Этот добавочный груз особенно озлоблял ямщиков.

Стали подъезжать к Петербургу. Все те же болота, те же леса, впереди — никаких признаков большого города. Только просека, по которой тянулся обоз, стала многолюдней.

— Приехали, Егор Константиныч! — сказал Антон.

— Где же город? — удивился Марков.

— Вот он. — Ямщик обвел рукой обширное пространство впереди себя.

В разных местах поднимались дымки топившихся печей: было утро, и хозяйки стряпали так же, как они стряпали раньше в Москве, в Туле, в Орле, в Перми — во всех многочисленных местностях Российского государства, откуда согнал их и перебросил на далекую Балтику царский указ.