Белые флаги - Нодар Думбадзе

– Это он знал без моих намеков!

– Значит, в чужом доме, да?

– Пока я жив, мой дом будет называться моим домом! А после моей смерти… – Саларидзе вдруг осекся, поняв, что сказал нечто глупое и ненужное… А заседатель, не дав ему опомниться, продолжал с видом победителя:

– А не кажется ли вам, Саларидзе, что такая ваша позиция послужила причиной пьянства и хамского, как вы говорите, поведения вашего зятя?

– Нет, не кажется! – упрямо ответил Саларидзе.

– Что же в таком случае? Может, друзья?

– Нет!

– Женщины?

– Нет!

– Может, он завел любовницу?

– Нет!

– Перестал заботиться о семье?

– Нет!

– Что же тогда, что?

– Деньги!

– Что? – лицо Гоголадзе перекосилось от удивления.

– Деньги!

– Ничего не понимаю…

– Год тому назад мой зять был отличным парнем, уважительным, спокойным, что называется, тише воды, ниже травы… Но вот однажды он вернулся домой навеселе, стал посреди комнаты с несколько смущенным, но вместе с тем победоносным видом и небрежно бросил на стол пачку двадцатипятирублевок.

– Что это? – спросила дочь.

– Моя доля! – ответил зять. Дочь унесла деньги в свою комнату.

– Откуда это? – спросил я.

– Из тигриного зада! Так он и ответил мне, уважаемый народный заседатель! – обернулся Саларидзе к Гоголадзе. Тот промолчал. – Вот с того дня и началось крушение нашей семьи… Спустя неделю зять выразил во время обеда недовольство, что за столом нет хашламы[42]. Потом он как-то заявил, что плевал на такую семью, где в подвале не сыщется хотя бы тонна вина, дюжина ящиков "Боржоми", две дюжины пльзенского пива да сотня сушеной воблы. В следующий раз, когда он снова принес деньги и я опять спросил откуда они, он по-прежнему сослался на тигриный зад и добавил, что я только напрасно занимаю свое место на работе и что вообще моё поколение не умеет жить.

– Минуточку! – прервал подсудимого председатель. – А спрашивала ли ваша дочь у мужа, где и как он добывает деньги?

– К несчастью, об этом жены мужей не спрашивают!

– Дальше? – спросил председатель.

– Я предостерег его, что в один прекрасный день он попадет за решетку и с него спросят за все. Он ответил на это, что все мы давно уже арестованы и отбываем наказание, только не чувствуем этого… Когда же я возразил, что отнюдь не отбываю никакого наказания и спокойно сплю, потому что не совершаю бесчестных поступков, он рассмеялся мне прямо в лицо.

– Почему так?

– "Давление сто восемьдесят на сто, острая стенокардия, отложение солей, бронхиальная астма, эмфизема! Я и твоя дочь с минуты на минуту ждем твоего конца! И это ты называешь спокойным сном?" – вот как он ответил мне… Затем вдруг обнаружил, что у моей дочери, оказывается, низкая талия, редкие зубы и некрасивый нос, что она, подобно своим подругам, сплетница и провинциалка и что читает она ночи напролет лишь для того, чтобы производить на людях впечатление умной, начитанной женщины… Ни я, ни моя дочь ни разу не напомнили ему, что в наш дом он явился в залатанных брюках, рваных туфлях и перелицованном пиджаке и что на работу, откуда он сейчас таскал эти проклятые деньги, он пошел в моих брюках.

– У людей плохая память! – вставил председатель.

– Наоборот, память у людей настолько хороша, что они не забывают забыть все, абсолютно все!

– Оглядываться никто не любит. Люди боятся, как бы, оглянувшись, не провалиться в яму, – произнес прокурор.

– Поэтому, прежде чем оглянуться, следует остановиться. Нельзя оглядываться и бежать вперед одновременно! Тем более если впереди яма, колодец, пропасть… Понятно? – спросил подсудимый.

– Подсудимый Саларидзе! Вопросы здесь задаем мы! – напомнил председатель и сам же смутился.

– О да, извиняюсь! – спохватился Саларидзе.

– Продолжайте!

Подсудимый задумался, припоминая, на чем он остановился, потом продолжал:

– Однажды он с сожалением заметил, что моя дочь похожа на меня… Он деградировал с катастрофической быстротой… Приносил домой уйму продуктов, одежды, обуви. Только за полгода купил жене три шубы, десятки пар сапог, туфель, целую дюжину платьев, дорогие кольца, браслеты… Все это он приносил обычно пьяный и швырял прямо на пол. Я забеспокоился не на шутку. Но первой ему выразила свои опасения моя дочь. И вот тогда-то она и была впервые избита… Как-то ночью он изрезал все шубы и платья жены, изрубил все её сапоги и туфли и ушел из дому… Спустя месяц заявился в сопровождении товарищей, плакал, каялся и принес крупную сумму денег… Дочь моя таяла на глазах. Она стала избегать меня, а когда мы встречались, старалась притворяться счастливой и беззаботной. В такие минуты мне хотелось плакать, хотелось умереть, потому что она была похожа на сумасшедшую, свыкшуюся со своим недугом и довольную своей судьбой… Это повторилось дважды – дважды он избивал её… А я сидел в своей комнате уничтоженный, униженный, оскорбленный, поруганный, с оплеванной душой… Я не отпускал от себя внучку, старался оградить её от страшной драмы, происходившей в нашем доме, но это было бесполезно… Ребенок понимал все, понимал больше, чем я, ибо он хотел знать все, что творилось там, в комнате матери и отца… Так длилось до того дня… В тот день он избил её в третий и последний раз… Все кончилось… Больше я ничего не знаю… Подсудимый сел и не вставал до тех пор, пока ему не было предоставлено последнее слово.

– Не желают ли уважаемый государственный обвинитель или уважаемые народные заседатели дополнить судебное разбирательство, а если желают, чем именно? – спросил председатель, не поднимая головы.

– Нет!

– Нет!

– Нет!

– В таком случае позвольте считать судебное следствие законченным и предоставить слово государственному обвинителю. Прошу! – обратился председатель к Девдариани.

Девдариани встал.

– Уважаемые товарищи! Уважаемый председатель суда! Уважаемые народные заседатели!

В незапамятные времена, когда человечество находилось в стадии каннибализма, убийство человеком человека имело в глазах людей оправдание. Но теперь мы больше не едим человечину, и подобное деяние мне представляется совершенно непростительным и не подлежащим оправданию. На нынешней высокой ступени цивилизации, когда созданы комитеты и общества защиты прав не только человека, но и собак, кошек, мышек, рыб, птиц и даже, представьте себе, пресмыкающихся, убийцу человека с полным правом можно назвать каннибалом-людоедом! В доисторическую эпоху было известно не более трех орудий убийства – кулак, дубина, камень. Затем, с развитием цивилизации, произошла фантастическая эволюция и модернизация этих способов. Все, начиная с патефонной иголки и кончая водородной бомбой, стало служить этому, можно подумать, неотложному и необходимому делу убийству человека! На сегодняшний день существует столько способов убийства, сколько и людей на этой грешной земле, и среди них поистине парадоксальный способ, ставший предметом настоящего заседания, а именно убийство с помощью незаряженного ружья! – Прокурор обвел взглядом пустой зал, словно желая уловить реакцию присутствующих, но, встретив лишь удивленные глаза подсудимого, опустил голову и продолжал: – Было бы наивно надеяться, что электрический стул, виселица и пуля способны положить конец убийствам. Убийство – это такая категория насилия, против которой бессильна сама смерть! Что же касается случайного, неумышленного убийства, то оно так же неизбежно и вечно, как и естественная смерть. Поэтому мне кажется, что в отношении неумышленного, случайного убийцы общество должно ограничиваться порицанием, осуждением и другими аналогичными мерами нравственного воздействия, Но… увы! Не исключено, что человек научится выдавать умышленное убийство за убийство неумышленное! И этим не преминут воспользоваться, злоупотребить профессиональные убийцы! Это страшно!..

Я не берусь утверждать, что рассмотренный сегодня факт убийства беспрецедентен, но он довольно оригинален, ибо создает достаточно убедительную иллюзию неумышленного, случайного убийства. А между тем этот случай более опасен, чем признанное преступником умышленное убийство. Почему? – спросите вы. Потому что при рассмотрении дела об умышленном убийстве коэффициент возможности вынесения несправедливого приговора почти сведен к нулю. Тогда как из ста приговоров по делам о неумышленных убийствах пятьдесят являются спорными, а такой приговор может оказаться для осужденного несправедливым, пагубным, роковым… Причем допущенная ошибка может оказаться роковой в одном случае для осужденного, а в другом – для общества…

Как следует поступать в таком случае?

На чем надо остановить выбор?

Кому должно быть отдано предпочтение – обществу или личности?

Взгляд на прошлое человечества не даст нам определенного ответа, ибо в истории это примерно сбалансировано. История знает немало примеров того, как в жертву интересам общества приносились великие личности, гениальные умы, выдающиеся таланты. И наоборот, известно много случаев, когда по прихоти или глупости одной личности, в угоду её капризам и страстям гибли города и целые страны, народы и цивилизации… Трудно сделать выбор… Я лично ненавижу убийцу хотя бы потому, что он использует свое преимущество – он может убивать, а я не могу! Я ненавижу всякое кровавое насилие, я считаю величайшим преступлением насильственное лишение человека дарованной ему богом жизни, да и не только жизни вообще, – но хотя бы одного её дня! И эта ненависть во мне настолько сильна, что я все же делаю один-единственный выбор: я, Како Девдариани, как гражданин и как государственный обвинитель, требую: признать подсудимого Саларидзе виновным в предъявленном обвинении и приговорить его к высшей мере наказания, предусмотренной сто четвертой статьей Уголовного кодекса Грузинской ССР, – к расстрелу.